Заказать звонок

Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда 

Автор: Вишневский Б.

Автор выражает свою глубокуюпризнательность
Михаилу Амосову, Юрию Флейшману,Владимиру Борисову, Константину Селиверстову, Вере Камше, АндреюБолтянскому, Ольге Покровской, Юрию Корякину, Николаю Ютанову,Владимиру Медведеву и многим другим, благодаря которым эта книгаувидела свет.
Отдельная благодарность –
Борису Натановичу Стругацкому, безмноголетнего общения с которым о написании этой книги просто не моглобыть и речи…
Использованы фотографии
Яны Ашмариной, Людмилы Волковой,Екатерины Шуваловой, Александра Воронина, Дмитрия Кощеева, ЮрияЛипсица, Сергея Подгоркова, Вячеслава Рыбакова и автора этой книги, атакже фотографии из архивов Б.Н. Стругацкого, группы «Людены»и издательства «Terra Fantastica».
ПРЕДИСЛОВИЕ

Я рано научился читать и всегда читалмного. Конечно, как всякий нормальный мальчишка, я любил играть вфутбол, гулять с товарищами и ходить в кино. Но тем не менее книгивсегда занимали в моей жизни совершенно исключительное место. Иконечно же, среди них были какие-то самые любимые, самые дорогие. Стечением лет одни «самые любимые» сменяли другие, чтовполне понятно. Но были и такие, которые я пронес с собой через всюжизнь, возвращаясь к ним снова и снова. Среди них безусловно и книгиАркадия и Бориса Стругацких.
Мне было 13 лет, когда старшая сестрадала мне прочесть «Понедельник начинается в субботу». Идо сих пор эта гениальная книга остается моей самой любимой книгойСтругацких. У нас дома был огромный стол, и когда мы садилисьобедать, я на протяжении нескольких месяцев «доставал»сестру тем, что командовал, подражая «неудовлетворенномужелудочно» кадавру, созданному профессором Выбегалло: «Эй,девка, обрат лей сюда, значить!»…
После «Понедельника» ясразу же понял, что ради любой следующей книги Стругацких будуоткладывать дела и недосыпать ночами. Так оно в точности иполучилось. А сколько замечательных часов было потом проведено вбеседах с друзьями, в пересказах и обсуждениях событий и героев!Думаю, что не ошибусь, если скажу, что книги Стругацких для нашегопоколения, родившегося в середине XX века, стали символом, счастливойприметой, одним из самых радостных явлений нашей юности.
Второй моей любимой книгой стала«Трудно быть богом». Когда я читал и перечитывал ее, мнесразу было понятно, что авторы пишут вовсе не о вымышленной странеАрканар, расположенной на вымышленной планете, а о нашей стране, отех проблемах, о которых не разрешалось говорить иначе как «эзоповымязыком», перенося действие в фантастические миры…
С той поры минуло много лет, но книгиСтругацких неизменно остаются для меня одними из самых дорогих вдомашней библиотеке. Каждый раз, перечитывая их, я обязательнообнаруживаю что-то новое, ранее незамеченное, или связанное ссегодняшним днем. И потому мне было очень любопытно взять в рукикнигу о творчестве Стругацких, которую написал мой друг и коллега по«Яблоку», прекрасный журналист Борис Вишневский.
Книгу Бориса я «проглотил»не останавливаясь – настолько меня захватила и история жизниАркадия и Бориса Стругацких, и размышления Бориса Вишневского олучших, на его взгляд, произведениях (во многом созвучные моимсобственным размышлениям), и многолетняя «серия» беседавтора с Борисом Стругацким, в которых как в «зеркале»отразилась почти вся история нашей страны за последнее десятилетие. Яузнал необычайно много нового о моих любимых писателях –начиная от подробностей их биографии и заканчивая историей созданияих книг.
Не сомневаюсь, что книга БорисаВишневского будет интересна всем, кто, как и я, вырос вместе спроизведениями Аркадия и Бориса Стругацких и навсегда остался ихпоклонником.
С большой радостью представляю еебудущим читателям.
Михаил АМОСОВ,
депутат Законодательного СобранияСанкт-Петербурга, председатель Санкт-Петербургского отделения партии«ЯБЛОКО»
Март 2003 года
ОТ АВТОРА

Если бы 10–15 лет назадкто-нибудь предсказал, что я напишу книгу о братьях Стругацких, –в лучшем случае я счел бы это шуткой. Во-первых, трудно былопредставить себе написание книги вообще. Во-вторых, еще труднее былопредставить себе написание книги не по основной –математической – специальности, не имеющей никакого отношения клитературе вообще и к фантастике в частности. А в-третьих, совсемневозможно было представить себе написание книги о людях, мимолетнаявстреча с которыми – и то представлялась недосягаемой мечтой…
И все же эта книга – перед вами.
Эта книга написана не математиком,переквалифицировавшимся в литературного критика. Хотя такие случаисегодня нередки – траектории судеб моих сверстников запоследнее десятилетие выделывали и не такое. Она написана благодарнымчитателем книг АБС (это сокращенное «обозначение» Аркадияи Бориса Стругацких давно стало классическим) для других благодарныхчитателей. Для тех, кто, как и я, свято уверен: братья Стругацкиебыли всегда, есть и пребудут во веки веков. И главным образом –для поколения, выросшего вместе с Владимиром Юрковским и ИваномЖилиным, благородным доном Руматой и бароном Пампой, ЛеонидомГорбовским и Геннадием Комовым, Максимом Каммерером и РудольфомСикорски, Кристобалем Хунтой и Романом Ойрой-Ойрой…
Впрочем, о поколении – отдельно.
Тем, кто любит Стругацких, –условно говоря, от девяноста пяти до пятнадцати лет: четыре поколениячитателей. Но первые два из них – предвоенные, и ничто не моглоповлиять на них сильнее Великой Отечественной. Последнее – те,кому сегодня меньше тридцати, – формировалось вгорбачевскую эпоху, когда рухнул «железный занавес»…
И лишь для моего поколения –родившегося в первое послевоенное двадцатилетие – фантастикавообще и творчество АБС в особенности стали в значительной мереопределяющими в жизни. Годы, когда мы росли, почти точно пришлись нагоды правления «дорогого Леонида Ильича»: 1964–1982.Эпоха, последовавшая сразу за хрущевской «оттепелью» ивпоследствии названная застойной. Времена разоблачения культаличности, Двадцатого съезда, выноса Сталина из Мавзолея – вобщем, эпоха первого «глотка свободы» – осталисьпозади. Как следует почувствовать эту эпоху на себе мы не успели.Правда, не успели и испугаться, когда она закончилась, как предыдущеепоколение Великих Шестидесятников. То, которое, с одной стороны, далонам Сахарова, Окуджаву, Галича и братьев Стругацких. А с другой –за все прошедшие после «оттепели» годы (включаянынешние), они, кажется, так и не смогли заглушить в себе страх передтем, что вернется то прошлое, которое было пережито в дни молодости,аресты, лагеря, ссылки и допросы…
Мы все-таки были другими – нелучшими, конечно. Просто другими.
В начале пути мы верили в коммунизм –и лишь к его середине начали утрачивать иллюзии: Чехословакия 1968-гои Афганистан 1979-го заставили расстаться с верой в социализм счеловеческим лицом.
В начале пути мы верили, что культИосифа больше не вернется – и лишь к его середине поняли, чтоон успешно заменен культом Леонида.
В начале пути мы верили, что гайкиотпущены, – и лишь к его середине убедились, что ихзакручивают снова.
Дабы читатель лучше понял, какоенаступило время этак году к 1967-му – если кто не помнит, к50-летию ВОСР, то бишь Великой Октябрьской СоциалистическойРеволюции, как тогда было принято именовать большевистскийпереворот), – процитирую Бориса Натановича:
«Слухи о реабилитации Сталинавозникали теперь чуть не ежеквартально. Фанфарно отгремел смрадный иотвратительный, как газовая атака, процесс над Синявским и Даниэлем.По издательствам тайно распространялись начальством некие списки лиц,публикация коих представлялась нежелательной. Надвигалось 50-летиеВОСР, и вся идеологическая бюрократия по этому поводу стояла на ушах.Даже самому изумрудно-зеленому оптимисту ясно сделалось, что„оттепель“ „прекратила течение свое“ и пошелоткат, да такой, что впору было готовиться сушить сухари…Сегодняшний читатель просто представить себе не может, каково былонам, шестидесятникам-семидесятникам, как беспощадно и бездарно давиллитературу и культуру вообще всемогущий партийно-государственныйпресс, по какому узенькому и хлипкому мосточку приходилосьпробираться каждому уважающему себя писателю: шаг вправо – итам поджидает тебя семидесятая (или девяностая) статья УК, суд,лагерь, психушка, в лучшем случае занесение в черный список ивыдворение за пределы литературного процесса лет эдак на десять; шагвлево – и ты в объятиях жлобов и бездарей, предатель своегодела, каучуковая совесть, иуда, считаешь-пересчитываешь поганыесребреники… Сегодняшний читатель понять этих дилемм, видимо,уже не в состоянии…»
На наших глазах рассыпалась в прах«оттепель» шестидесятых, вокруг все больше громоздилисьгоры Большой Лжи и фарисейства, сладкие голоса вождей и их«популизаторов» пели о неуклонном приближении ккоммунизму и великих достижениях, об отсутствии проблем, болеесложных, чем конфликт между новым и старым способами выплавки стали…И все более казалось, что липкая паутина массового оболваниванияпочти всех отучила думать, спорить и сомневаться в истинах,объявленных вечными и неоспоримыми, что мир вокруг – чудовищени нереален, все поставлено с ног на голову, ибо черное постоянноназывают белым, глупость – мудростью, провалы – победами,а кривду – правдой.
Бороться с нарастающей вокруг духотой,лицемерием и ложью решались не все. Точнее – единицы.
Те, кто решался, –становился диссидентами, подписывал письма и выходил на площадь всвой назначенный час. После чего в лучшем случае садился в психушку,в худшем – в какой-нибудь Мордовлаг.
Те, кто не желал смириться, но не могили не решался действовать, – искали себе «экологическиениши», отдушины, где мир снова становился нормальным, гдеразбивались кривые зеркала «соцреализма» и не былоразрыва между совестью и разумом.
Главных отдушин было три. Авторскаяпесня, туристские (большей частью горные) путешествия и –фантастика.
Соответствующими были и Учителя,которых мы себе выбрали. Юрий Визбор и Рейнгольд Месснер, БулатОкуджава и Иван Ефремов, Юлий Ким и Морис Эрцог, АлександрГородницкий и Наоми Уемура, Александр Галич и Артур Кларк, Юрий Кукини Роберт Шекли. И конечно – Аркадий и Борис Стругацкие.
Те, кто душой впитывал их книги,кажется, чем-то неуловимо отличались от других, интуитивно узнавалидруг друга при встречах – фразы «из Стругацких»действовали как пароль, как признак единомышленника, равного тебе ипонимающего тебя с полуслова, как опознавательный знак в полумракезастойной эпохи. Стоило услышать от незнакомого прежде человекачто-нибудь типа «ваши ковры прекрасны, но мне пора», или«розги направо, ботинок налево», или «профессорВыбегалло кушал» – и становилось ясно: свой! Родственнаядуша! «Мы с тобой одной крови, ты и я!» Тебе не надообъяснять, что такое малогабаритный полевой синтезатор «Мидас»,коллектор рассеянной информации и нуль-Т. И кто такие контрамоты…
Низкий поклон вам, учителя.
Когда-то вы написали: «Будущеесоздается тобой, но не для тебя».
Вы создали это будущее.
Оно принадлежит тем, кого воспитали вы.
ГЛАВА ПЕРВАЯ

ДВОЙНАЯ ЗВЕЗДА

Вначале – слово Борису НатановичуСтругацкому:
Признаюсь, я всегда был (и по сей деньостаюсь) сознательным и упорным противником всевозможных биографий,анкет, исповедей, письменных признаний и прочих саморазоблачений –как вынужденных, так и добровольных. Я всегда полагал (и полагаюсейчас), что жизнь писателя – это его книги, его статьи, вкрайнем случае – его публичные выступления; все же прочее:семейные дела, приключения-путешествия, лирические эскапады –все это от лукавого и никого не должно касаться, как никого, кромеблизких, не касается жизнь любого, наугад взятого, частного лица. АН(Аркадий Натанович. – Прим. авт.) безусловно придерживалсятого же мнения, и поэтому предлагаемый вниманию читателя текстпредставляет собою документ, в творчестве АБС редкий и дажеэкзотический.
Откуда этот текст взялся, я помнюсмутно. Кажется, готовился какой-то перевод какого-то нашего романа –то ли в АПН, то ли в издательстве «Прогресс», –кажется, на испанский. А переводчиком был некий весьма настырныйзнакомец АН. И этот знакомец загорелся почему-то идеей нашейавтобиографии и с АНа буквально не слезал в течение несколькихмесяцев. Дело кончилось тем, что осенью 86-го в Репино АН предложилмоему вниманию этот вот самый текст.
Писали мы тогда, помнится, сценарий«Туча», работа шла туго, мы были раздражены, и я «Нашубиографию», помнится, раскритиковал вдрызг – занеточности, за «лояльности», за неправильности и вообщеза то, что она появилась на свет. В ответ АН – вполне резонно –предложил мне самому «пройтись рукой мастера». Я с ужасомотказался, и вопрос на этом был закрыт.
Больше мы об этом никогда не говорили,и вторично я увидел «Нашу биографию» только несколько летспустя, когда разбирал архивы АН. А в 1993 г. Владимир Борисовсообщил мне, что, оказывается, этот текст был передан ВААПом в одноиз польских книжных издательств, где его и отыскал польскийисследователь творчества АБС Войцех Кайтох. Сообщение это меняудивило, но не слишком: видимо, знакомец-переводчик доел-таки в своевремя АН и получил от него желаемое.
В основном и главном «Нашабиография» вполне достоверна. Перефразируя известную формулу:она содержит правду, вполне достаточно правды, но не всю правду и неодну только правду. По мере сил и возможностей я дополнил этот текстсвоими собственными соображениями, некоторыми известными мне фактами,а равно и комментариями, – в тех случаях, когда моипредставления о «правде» не вполне стыковались спредставлениями АН. В самом тексте АН я не изменил ни слова. Хотел быэто подчеркнуть особо: ведь АН писал свой текст в те времена, когдаперестройка еще лишь едва тлела, разгораясь, времена в общем и целомоставались «старыми, советскими» со всеми их онерами, инекоторые фразы в соответствии с духом времени носят у АН ритуальныйхарактер идеологических заклинаний, от чего мы, нынешние, уже, славабогу, успели отвыкнуть.
С учетом всех этих оговорокпредлагаемый текст и надлежит читателю принимать. Или – непринимать.
«Наша биография»
АН. Аркадий родился 28 августа 1925года в грузинском городе Батуми на берегу Черного моря. Борис родился15 апреля 1933 года в русском городе Ленинграде на берегу Финскогозалива.
БН. Много лет назад мы развлекались,вычисляя «день рождения братьев Стругацких», то естьдату, равноудаленную от 28.08.1925 и 15.04.1933. Для людей, знакомыхс (чисто астрономическим) понятием юлианского дня, задача эта непредставляет никаких трудностей. День рождения АБС есть, оказывается,21 июня 1929 года – день летнего солнцестояния. Желающие могутпринять это обстоятельство к сведению и делать из него сколь угоднодалеко идущие астрологические выводы.
АН. Семья наша была несколько необычнойдаже по меркам тогдашнего необычного времени – первогодесятилетия после победы Великой Революции. Наш отец, НатанСтругацкий, сын провинциального адвоката, вступил в партиюбольшевиков в 1916 году, участвовал в Гражданской войне комиссаромкавалерийской бригады и затем политработником у замечательногосоветского полководца Фрунзе, после демобилизации работал партийнымфункционером на Украине, причем по специальности он былискусствоведом, человеком глубоко и широко образованным. Мать же,Александра Литвинчева, была дочкой мелкого прасола (торговогопосредника между крестьянами и купцами), простой, не очень грамотнойдевушкой. В родном городке на северо-востоке Украины она встретиласьс Натаном Стругацким, вышла за него замуж против воли родителей и,как водится, была проклята за мужа-еврея. В дальнейшем судьба ихсложилась интересно и поучительно, при всех ее поворотах они верно икрепко любили друг друга, но мы пишем свою, а не их биографию и здесьзаметим только, что в январе 1942 года отец, сотрудник знаменитойПубличной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде и командирроты народного ополчения, погиб при попытке выбраться изблокированного немцами города, а мать всего несколько лет назад тихоскончалась пенсионером, в звании заслуженной учительницы РоссийскойФедерации и кавалера ордена «Знак Почета».
Вскоре после рождения Аркадия отец былнаправлен на партийную работу в Ленинград, там Аркадий вырос и прожилдо ужасного января 1942 года. За это время родился его младший брат ибудущий соавтор Борис Стругацкий.
БН. Я почти не помню отца. Все, что язнаю о нем, известно мне от мамы, в частности – из оставленныхею воспоминаний. Он был честнейшим и скромнейшим человеком. Он былверным большевиком-ленинцем, безукоризненно выполнявшим любую работу,на которую бросала его партия. Никаких особо высоких постов никогдане занимал, но во время и сразу после Гражданской, по утверждениюмамы: «Носил на френче два ромба. По тому времени это чингенерала». Потом в Батуми, после демобилизации, был редакторомгазеты «Трудовой Аджаристан». Потом в Ленинграде –сотрудником Главлита. Потом, в 1933 году (в день моего рождения!)брошен был на сельское хозяйство – начальником политотделаПрокопьевского зерносовхоза в Западной Сибири. А в 1936 году назначенбыл «начальником культуры и искусств города Сталинграда».(Видимо, заведующим отдела культуры то ли горкома партии, то лигорисполкома.) Здесь в 1937 году его исключили из партии –формально за антипартийные и антисоветские высказывания («заявлял,что Н. Островский – щенок по сравнению с Пушкиным, и утверждал,что советским художникам надо учиться у иконописца Рублева»), афактически за то, видимо, что стоял у тамошнего начальства поперекгорла: «…запретил бесплатные ложи и первые кресла дляначальства, ввел для начальства платный вход в театр и кино, отменилвсяческие начальственные льготы, изучил бухгалтерию, обнаружилнезаконные перерасходы, ложные накладные» и пр. Как я теперьпонимаю – чудом избежал ареста и уничтожения, ибо сразу жеуехал в Москву хлопотать о восстановлении и хлопотал об этом всюоставшуюся жизнь. В июне 1941-го пришел в военкомат, но в действующуюармию его не взяли – 49 лет и порок сердца. А в ополчение –взяли, уже в конце сентября, когда блокада стала свершившимся фактом,и он успел еще повоевать на Пулковских высотах, но в январе 1942-гобыл комиссован вчистую – опухший от голода, полумертвый, состанавливающимся сердцем.
АН. Началась война, город осадили немцыи финны. Аркадий участвовал в строительстве оборонительныхсооружений, затем, осенью и в начале зимы 41 года, работал вмастерских, где производились ручные гранаты. Между тем положение восажденном городе ухудшалось. К авиационным налетам и бомбардировкамиз сверхтяжелых мортир прибавилось самое худшее испытание: лютыйголод. Мать и Борис кое-как еще держались, а отец и Аркадий ксередине января 42-го были на грани смерти от дистрофии. В отчаяниимать, работавшая тогда в районном исполкоме, всунула мужа и старшегосына в один из первых эшелонов на только что открытую «Дорогужизни» через лед Ладожского озера.
БН. Это было не совсем так. Тогдашняямамина работа в Выборгском райжилотделе здесь совсем ни при чем.Просто открылась возможность уехать вместе с последней партиейсотрудников Публичной библиотеки, которые не успели эвакуироватьсявместе с библиотекой еще осенью в город Мелекесс. В семье считалось,что малолетний Борис эвакуации не выдержит, и потому заранее решенобыло разделиться. Все произошло внезапно. «…Паровоз былуже под парами, – пишет мама. – Когда явернулась с работы, их уже не было. Один Боренька сидел в темноте –в страхе и в голоде…» Мне кажется, я запомнил минутурасставания: большой отец, в гимнастерке и с черной бородой, заспиной его, смутной тенью, Аркадий, и последние слова: «Передаймаме, что ждать мы не могли…» Или что-то в этом роде.
АН. Мать и Борис остались в Ленинграде,и, как ни мучительны были последующие месяцы блокады, это все жеспасло их. На «Дороге жизни» грузовик, на котором ехалиотец и Аркадий, провалился под лед в воронку от бомбы. Отец погиб, аАркадий выжил. Его с грехом пополам довезли до Вологды, слегкаподкормили и отправили в Чкаловскую область (ныне Оренбургская). Тамон оправился окончательно и в 43-м был призван в армию.
БН. Они уехали 28 января 1942 года,оставив нам свои продовольственные карточки на февраль (400 граммхлеба, 150 граммов «жиров» да 200 граммов «сахара икондитерских изделий»). Эти граммы, без всякого сомнения,спасли нам с мамой жизнь, потому что февраль 1942-го был самымстрашным, самым смертоносным месяцем блокады. Они уехали и исчезли,как нам казалось тогда – навсегда. В ответ на отчаянные письмаи запросы, которые мама слала в Мелекесс, в апреле 42-го пришлаодна-единственная телеграмма, беспощадная, как война: «НАТАНСТРУГАЦКИЙ МЕЛЕКЕСС НЕ ПРИБЫЛ».
Это означало смерть. (Я помню маму уокна с этой телеграммой в руке – сухие глаза ее, страшные исловно слепые.) Но 1 августа 42 в квартиру напротив, где до войны жилшкольный дружок АН, пришло вдруг письмо из райцентра Ташла,Чкаловской области. Само это письмо не сохранилось, но сохранилсясписок с него, который мама сделала в тот же день.
«Здравствуй, дорогой другмой! Как видишь, я жив, хотя прошел, или, вернее, прополз через такойад, о котором не имел ни малейшего представления в дни жесточайшегоголода и холода. <…> Мы выехали морозным утром 28января. Нам предстояло проехать от Ленинграда до Борисовой Гривы –последней станции на западном берегу Ладожского озера. Путь этот вмирное время проходился в два часа, мы же, голодные и замерзшие доневозможности, приехали туда только через полутора суток1.Когда поезд остановился и надо было вылезать, я почувствовал, чтосовершенно окоченел. Однако мы выгрузились. Была ночь. Кое-какпогрузились в грузовик, который должен был отвезти нас на другуюсторону озера (причем шофер ужасно матерился и угрожал ссадить нас).Машина тронулась. Шофер, очевидно, был новичок, и не прошло и часа,как он сбился с дороги и машина провалилась в полынью. Мы от испугавыскочили из кузова и очутились по пояс в воде (а мороз был градусов30). Чтобы облегчить машину, шофер велел выбрасывать вещи, чтопассажиры выполнили с плачем и ругательствами (у нас с отцом былитолько заплечные мешки). Наконец машина снова тронулась, и мы, вхрустящих от льда одеждах, снова влезли в кузов. Часа через полторанас доставили на ст. Жихарево – первая заозерная станция. Почтибез сил мы вылезли и поместились в бараке. Здесь, вероятно, в течениевсей эвакуации начальник эвакопункта совершал огромное преступление –выдавал каждому эвакуированному по буханке хлеба и по котелку каши.Все накинулись на еду, и, когда в тот же день отправлялся эшелон наВологду, никто не смог подняться. Началась дизентерия. Снег вокругбараков и нужников за одну ночь стал красным. Уже тогда отец мог едвапередвигаться. Однако мы погрузились. В нашей теплушке, или, вернее,холодушке, было человек 30. Хотя печка была, но не было дров. <…>Поезд шел до Вологды 8 дней. Эти дни, как кошмар. Мы с отцомпримерзли спинами к стенке. Еды не выдавали по 3–4 дня. Черезтри дня обнаружилось, что из населения в вагоне осталось в живыхчеловек пятнадцать. Кое-как, собрав последние силы, мы сдвинули всехмертвецов в один угол, как дрова. До Вологды в нашем вагоне доехалотолько одиннадцать человек. Приехали в Вологду часа в 4 утра. Не то7-го, не то 8-го февраля. Наш эшелон завезли куда-то в тупик, откудадо вокзала было около километра по путям, загроможденным длиннейшимисоставами. Страшный мороз, голод и ни одного человека кругом. Толькочернеют непрерывные ряды составов. Мы с отцом решили добраться довокзала самостоятельно. Спотыкаясь и падая, добрались до серединыдороги и остановились перед новым составом, обойти который не быловозможности. Тут отец упал и сказал, что дальше не сделает ни шагу. Яумолял, плакал – напрасно. Тогда я озверел. Я выругал егопоследними матерными словами и пригрозил, что тут же задушу его. Этоподействовало. Он поднялся, и, поддерживая друг друга, мы добралисьдо вокзала. Больше я ничего не помню. Очнулся в госпитале, когда меняраздевали. Как-то смутно и без боли видел, как с меня стащили носки,а вместе с носками кожу и ногти на ногах. Затем заснул. На другойдень мне сообщили о смерти отца. Весть эту я принял глубокоравнодушно и только через неделю впервые заплакал, кусая подушку…»
Ему, шестнадцатилетнему дистрофику, ещепредстояло тащиться через всю страну до города Чкалова –двадцать дней в измученной, потерявшей облик человеческий,битой-перебитой толпе эвакуированных («выковыренных», каких тогда звали по России). Об этом куске своей жизни он мне никогда иничего не рассказывал. Потом, правда, стало полегче. В Ташле его, какчеловека грамотного (десять классов), поставили начальником«маслопрома» – пункта приема молока у населения. Онотъелся, кое-как приспособился, оклемался, стал писать в Ленинград,послал десятки писем – дошло всего три, но хватило бы и одного:мама тотчас собралась и при первой же возможности, схватив меня вохапку, кинулась ему на помощь. Мы еще успели немножко пожить всевместе, маленькой ампутированной семьей, но в августе Аркадиюисполнилось семнадцать, а 9 февраля 43-го он уже ушел в армию. Судьбаего была – окончив Актюбинское минометное училище, уйти летом43-го на Курскую дугу и сгинуть там вместе со всем своим курсом. Но…
АН. Судьба распорядилась так, что онстал слушателем японского отделения восточного факультета Военногоинститута иностранных языков. За время его службы в этом качестве емудовелось быть свидетелем и участником многих событий, но длянастоящей биографии имеет смысл отметить только два: самое счастливое– Победа над немецким фашизмом и японской военщиной в 1945году; и самое интересное – в 46-м его, слушателя третьегокурса, откомандировали на несколько месяцев работать с японскимивоеннопленными для подготовки Токийского и Хабаровского процессовяпонских военных преступников. Было еще и событие глупое: передвыпуском в 49-м году Аркадий скоропалительно женился, и не прошло идвух лет, как молодая жена объявила, что вышла ошибка, и ониразошлись. Слава богу, детей у них не случилось.
После окончания института и додемобилизации в 55-м году Аркадий служил на Дальнем Востоке, и этобыл, вероятно, самый живописный период в его жизни. Ему довелосьиспытать мощное землетрясение. Он был свидетелем страшного ударацунами в начале ноября 52 года. Он принимал участие в действияхпротив браконьеров (это было очень похоже на то, что в свое времяописал Джек Лондон в своих «Приключениях рыбачьего патруля»)…И еще возникло тогда некое обстоятельство, которое в значительнойстепени определило его (и Бориса) дальнейшую судьбу. Судьбуписателей.
В марте, кажется, 1954 года американцывзорвали на одном из островков Бикини свою первую водородную бомбу.Островок рассыпался в радиоактивную пыль, и под мощный выпад этой«горячей пыли», «пепла Бикини», попалаяпонская рыболовная шхуна «Счастливый Дракон № 5». Повозвращении к родным берегам весь экипаж ее слег от лучевой болезни всамой тяжелой форме. Теперь это уже история – и порядком дажеподзабытая, а в те дни и месяцы мировая пресса очень и оченьзанималась всеми ее перипетиями.
И именно в те дни и месяцы Аркадий породу своих обязанностей на службе ежедневно имел дело с периодикойстран Дальневосточного «театра» – США, Австралии,Японии и т.д. Вместе со своим сослуживцем Львом Петровым изо дня вдень Аркадий следил за событиями, связанными со злосчастным«Драконом». И вот, когда умер Акинори Кубояма, радистшхуны, первая жертва «пепла Бикини», Лев Петров объявил,что надлежит написать об этом повесть. Он был очень активным инеожиданным человеком, Лева Петров, и идеи у него тоже всегда былинеожиданные. Но писать Аркадию давно хотелось, только раньше он обэтом не подозревал. И они вдвоем с Львом Петровым написали повесть«Пепел Бикини». (Впоследствии Лев Петров стал большимчином в советском агентстве печати «Новости», Аркадий нераз встречался с ним в Москве, хотя пути их разошлись. Он безвременноумер в середине 60-х.)
БН. «…Писать Аркадию давнохотелось, только раньше он об этом не подозревал…» Ещекак подозревал! Уже написаны к тому времени были и «Как погибКанг», и рассказик «Первые», и вовсю шла подготовкак будущей «Стране багровых туч»… Я не говорю уж озубодробительном фантастическом романе «Находка майораКовалева», написанном (от руки, черной тушью, в двух школьныхтетрадках) перед самой войной и безвозвратно утраченном во времяблокады.
АН. К огромному изумлению Аркадия,«Пепел Бикини» был напечатан. Сначала в журнале «ДальнийВосток» (во Владивостоке), затем в журнале «Юность»и отдельной книжкой в издательстве «Детгиз» (в Москве).Но это было уже после демобилизации Аркадия.
А демобилизовался он в июне 55-го исначала поселился у мамы в Ленинграде. К тому времени он был ужевторой раз женат, и у него было двое детей – дочка трех лет идочка двух месяцев. И в Ленинграде он крепко и навсегда сдружился сбратом своим, Борисом. До того братья встречались от случая к случаю,не чаще раза в год, когда Аркадий приезжал в отпуск – сначалаиз Москвы, затем с Камчатки и из Приморья. И вдруг Аркадий обнаружилне юнца, заглядывающего старшему брату в рот, а зрелого парня ссобственными суждениями обо всем на свете, современного молодогоученого, эрудита и спортсмена. Он закончил механико-математический1факультет Ленинградского университета по специальности «звездныйастроном», был приглашен аспирантом в Пулковскую обсерваторию иработал там над проблемой происхождения двойных и кратных звезд.
Выяснилось, что у нас сходные взглядына науку и литературу, выяснилось также, что и Бориса давно уже тянетписать, а к шансам на опубликование «Пепла Бикини» онотнесся скептически, и не потому, что повесть так уж плоха, а простоне верит он, что в писатели выходят так легко. Много, много было унас бесед, споров и совещаний за те месяцы, последние месяцы 55 года.
В начале 56 года Аркадий переехал вМоскву и для начала поступил работать в Институт научной информации,а затем перешел в Восточную редакцию крупнейшего в странеиздательства художественной литературы, именовавшегося тогдаГослитиздат.
Как уже упоминалось, за это времятрижды была опубликована повесть Л. Петрова и А. Стругацкого «ПепелБикини», и Борис Стругацкий поверил наконец, что не боги горшкиобжигают, и мы написали первое свое научно-фантастическоепроизведение «Страна багровых туч» и отдали его виздательство «Детская литература», и уже рукопись этогопроизведения удостоилась премии на конкурсе Министерства просвещенияРоссийской Федерации, а в 59-м повесть вышла первым изданием, и ещеее переиздавали в 60 и 69 году.
И мы принялись работать.
1960 – «Путь на Амальтею»,«Шесть спичек».
1961 – «Возвращение(Полдень, XXII век)».
1962 – «Стажеры»,«Попытка к бегству».
1963 – «Далекая Радуга».
1964 – «Понедельникначинается в субботу».
Одновременно Аркадий активно занималсяпереводами японской классики.
Одновременно Борис ходил вархеологические экспедиции и участвовал в поисках места длясооружения телескопа-гиганта, а также обучался наинженера-программиста.
БН. Уточнение. Борис никогда необучался на инженера-программиста. Диссертацию ему защитить неудалось, ибо в последний момент (вот это был удар!) выяснилось, чтопостроенная им, не лишенная изящества теория уже была построена идаже опубликована в малоизвестном научном журнале еще в 1943 году.Автором этой теории был, правда, великий Чандрасекар, но от этогобыло не легче. Диссертация рухнула. Борис пошел работать наПулковскую счетную станцию в должности «инженера-эксплуатационникапо счетно-аналитическим машинам». Профессионального ученого изнего не вышло, хотя еще много-много лет он с огромным удовольствиемзанимался разнообразными теоретическими изысканиями в областизвездной астрономии. Но только как любитель. И, как любитель,самопально осваивал программирование на ЭВМ, сделавшись со временемне самым безнадежным из «юзеров-чайников».
АН. Собственно, можно утверждать, чтособытийная часть нашей биографии закончилась в 56 году. Далее пошликниги. (Кто-то не без тонкости заметил: биография писателя –это его книги.) Но никогда не бывает вредно определитьпричинно-следственные связи времени и событий.
Почему мы посвятили себя фантастике?Это, вероятно, дело сугубо личное, корнями своими уходящее в такиефакторы, как детские и юношеские литературные пристрастия, условиявоспитания и обучения, темперамент, наконец. Хотя и тогда еще, когдаписали мы фантастику приключенческую и традиционно-научную, смутновиделось нам в фантастическом литературном методе что-то мощное,очень глубокое и важное, исполненное грандиозных возможностей. Оноопределилось для нас достаточно явственно несколько позже, когда мыподнабрались опыта и овладели ремеслом: фантастическому методуимманентно присуще социально-философское начало, то самое, безкоторого немыслима высокая литература. Но это, повторяем мы, сугуболичное. Это – в сторону.
Гораздо уместнее ответить здесь надругой вопрос: какие ВНЕШНИЕ обстоятельства определили наш успех спервых же наших шагов в литературе? Этих обстоятельств по крайнеймере три.
Первое. Всемирно-историческое: запускпервого спутника в 57-м.
Второе. Литературное: выход в свет втом же 57-м великолепной коммунистической утопии Ивана Ефремова«Туманность Андромеды».
Третье. Издательское: наличие в тевремена в издательстве «Молодая Гвардия» и в издательстве«Детская литература» превосходных редакторов, душевнозаинтересованных в возрождении и выходе на мировой уровень советскойфантастики.
Совпадение во времени этихобстоятельств и нашего выхода на литературную арену и определило, какнам кажется, наш успех в 60-х годах.
БН. И снова уточнение. По поводусоставляющих успеха.
Наши добрые друзья и замечательныередакторы: Сергей Георгиевич Жемайтис, Бела Александровна Клюева иНина Матвеевна Беркова – да, несомненно! Без них нам было бывтрое тяжелее, они защищали нас перед тупым и трусливым начальством,отстаивали наши тексты в цензуре, «пробивали» нас виздательские планы – в те времена, когда Издатель был –ВСЕ, а Писатель, в особенности начинающий, – НИЧТО.
«Туманность Андромеды» –да, пожалуй. Ефремов продемонстрировал нам, молодым тогда еще щенкам,какой может быть советская фантастика – даже во временанемцовых, сапариных и охотниковых, – вопреки им и им впоношение.
Но вот при чем здесь искусственныйспутник?
Другое дело, что нам повезло начинатьлитературную работу свою в период «первой оттепели»;когда одна за другой стали раскрываться страшные тайны мира, вкотором нам довелось родиться и существовать; когда весь советскийнарод, вся наша несчастная Страна Дураков начала стремительно умнетьи понимать – и нам довелось и повезло умнеть и понимать вместесо всеми, совсем ненамного обгоняя большинство и, слава богу, отнюдьот него не отставая. Открытия, которые мы делали для себя,становились одновременно открытиями и для самых квалифицированных изнаших читателей – и именно их любовь и признание обеспечили наштогдашний успех.
АН. Ну а дальше все покатилосьпрактически само собой. В 1964 году нас приняли в Союз писателей, итворчество наше было окончательно узаконено.
Итак, биография по сегодняшний деньзакончена. А что такое мы сегодня?
Аркадию Стругацкому 61 год. У негоишемическая болезнь, ни единого зуба во рту (проклятая блокада!), ион испытывает сильную усталость.
Борису Стругацкому 53 года. Он пережилинфаркт, и у него вырезали желчный пузырь (тоже блокада).
БН. «Ну-ну-ну! –укоризненно приговаривал, помнится, Борис, прочитав это место„Биографии“. – Это ты, брат, хватанул! При чемздесь блокада?..» По крайней мере, желчный пузырь его, безвсякого сомнения, был жертвой отнюдь не блокады, а, наоборот, –самого простительного из смертных грехов, чревоугодия. Единственноепоследствие блокады, которое он в себе действительно наблюдает, –это почти болезненная бережливость, когда рука не поднимаетсявыбросить зачерствелую, забытую в хлебнице горбушку. Но это уж,видимо, навсегда.
АН. В семейной жизни мы вполнесчастливы. У Аркадия жене 60, две дочери, внучка и внук. У Борисажене 54, сын и внук.
Наши друзья нас любят, враги жененавидят и справедливо опасаются нас. Кстати, о друзьях и врагах.Друзья наши – люди значительные, среди них – крупныеученые, космонавты, труженики-врачи, деятели кино. А враги, как наподбор, все мелкие, бездарные, взаимозаменяемые, но зато некоторыезанимают административные посты…
Аркадий – никудышныйобщественник. На международные конференции его не посылают. Он дажене числится в Совете по фантастической литературе. Справедливо,наверное. А Борис уже много лет ведет один из самых мощных Семинаровмолодых писателей-фантастов в стране, член правления Ленинградскойписательской организации, член местной приемной комиссии.
БН. Аркадий скромничает. Не такой уж онникудышный общественник. Неоднократно и на протяжении многих летизбирался он членом различных редколлегий, был членом обоих Советовпо фантастике (РСФСР и СССР) и даже, кажется, председателем одного изних. Другое дело, что мы никогда не придавали значения общественнойдеятельности такого рода (если не считать только работы Бориса вСеминаре молодых фантастов – работы, которую он любит и которойгордится).
АН. Аркадий наделал в жизни своей многоглупостей и потерял много драгоценного времени. Борис можетотчитаться за каждый поступок в своей жизни.
БН. Ума не приложу, что здесь имеется ввиду. Скорее всего, то обстоятельство, что семейная жизнь старшего невсегда была безоблачной – в отличие от семейной жизни младшего.
АН. Мы написали 25 повестей (не считаярассказов, предисловий, статей). Насколько нам известно, 22 нашихповести переведены и опубликованы за рубежом в 24-х странах 150изданиями и переизданиями.
Аркадий продолжает работать надпереводами японской классической прозы (главным образомсредневековой). Борис может по 12–14 часов в сутки не отходитьот своего домашнего компьютера.
Мы являемся лауреатами однойотечественной и нескольких зарубежных литературных премий. По нашимсценариям снято четыре фильма: один очень скверный, два сносных иодин на мировом уровне.
Нас не покидает, а наоборот, всеусиливается ощущение, что самая наша лучшая, самая нужная книга ещене написана, между тем как писать становится все трудней – и неот усталости, а от стремительно нарастающей сложности проблематики,интересующей нас.
Аминь.
Москва, 20 августа 1986 года.
Санкт-Петербург, 22 апреля 1998года.
12 октября 1991 года АркадийНатанович Стругацкий скончался после тяжелой и продолжительнойболезни. Писатель «А. и Б. Стругацкие» пересталсуществовать.
И вот еще один документ.
Последний.
«Настоящим удостоверяется,что 06 декабря 1991 года прах АРКАДИЯ НАТАНОВИЧА СТРУГАЦКОГО,писателя, был принят на борт вертолета МИ-2, бортовой номер 23572, ив 14 часов 14 минут развеян над ЗЕМЛЕЙ в точке пространства,ограниченной 55 градусам и 33 минутами северной широты, 38 градусами02 минутами 40 секундами восточной долготы.
Воля покойного была исполнена внашем присутствии.
Черняков Ю.И.
Соминский Ю.З.
Мирер А.И.
Ткачев М.Н.
Гуревич М.А.
Пепников Г.И.
Составлено в количестве ВОСЬМИпронумерованных экземпляров».
На мой взгляд, абсолютно необходимымидополнениями к этой биографии являются два приведенных нижематериала.
«Это была потеря половины мира»
Борис Стругацкий – об АркадииСтругацком. Интервью записано автором книги в августе 1995 г.
Опубликовано в петербургской газете«Невское время» 28 августа 1995 года – в день70-летия Аркадия Стругацкого.
– В глазах подавляющегобольшинства поклонников творчества братьев Стругацких вы с АркадиемНатановичем абсолютно неотделимы друг от друга. Но все же какие-тосущественные отличия у вас были?
– Что неотделимы –это, что называется, «медицинский факт»: не существуетдвух авторов, Аркадия и Бориса Стругацких, которые писали вдвоем,есть один автор – братья Стругацкие. Но при всем при том мы,конечно, были очень разными людьми. Хотя в разное время у нас былиразные отличия – в последние годы, например, мы стали похожидруг на друга так, как становятся похожи долго прожившие вместесупруги. Аркадий Натанович был более общительным и более веселымчеловеком, чем я, он был оптимистом, всегда верил в лучший исход –а я всегда исходил из худшего. Он был педантичен и аккуратен –а я ленив и небрежен. Он был эмоционален и склонен к экспромтам, я –более логичен и расчетлив. Он был отчаянный гедонист и всю жизньпользовался невероятным успехом у женщин – я никогда неотличался этими качествами…
– О вашем методе совместногонаписания книг сложено великое множество легенд. Начиная с того, чтовы с братом, живущие соответственно в Ленинграде и Москве,встречаетесь в буфете станции Бологое, напиваетесь чаю и садитесьписать, и заканчивая тем, что Аркадий Натанович представлял собойстоль брызжущий идеями фонтан, что только Вы могли его остановить изаявить: «Стоп! Это мы записываем» – и начиналасьКнига…
– Враки это все, Боря!Легенду о буфете в Бологом я и комментировать не буду – темболее что есть значительно более сочная: Стругацкие съезжаются наподмосковной правительственной даче, накачиваются наркотиками доодури – и за машинку… А что касается нашего творческогометода, то, во-первых, Аркадий Натанович вовсе не был никаким«фонтаном», нуждающемся в затыкании. Конечно, он былпрекрасным рассказчиком, всегда верховодил на любом застолье, когдаон был в ударе, рассказы складывались у него как бы сами собой, и всеони были блестящими и готовыми к немедленной публикации. Правда, впоследние годы он сделался гораздо менее разговорчив и куда болеесдержан… А работали мы всегда именно так, как всем честнорассказывали, – хотя в это никто почему-то не верит: словоза словом, фраза за фразой, страница за страницей. Один сидит замашинкой, другой рядом. Каждая предлагаемая фраза обсуждается,критикуется, шлифуется и либо отбрасывается совсем, либо заносится набумагу. Другого разумного способа нет! А этот, между прочим, вовсе нетак сложен, как некоторым кажется.
– И все-таки: какое-то«разделение труда» у вас было?
– В основном последние летдвадцать пять оно было таким: Аркадий Натанович сидел за пишущеймашинкой, а я – рядом, сидел или лежал на диване. Иногда ходил.Аркадий Натанович утверждал, что я печатаю плохо и неаккуратно. Ну ия с удовольствием соглашался с такой оценкой моих способностей.Рукописи у меня и вправду всегда получаются довольно неряшливыми, скучей поправок, опечаток и ляпов. Аркадий Натанович, который многолет проработал редактором, всего этого разгильдяйства совершенно нетерпел и стремился к тому, чтобы рукопись представлялась виздательство в идеальном виде, – отсюда его желание сидетьза машинкой лично. У нас было правило: окончательный вариантперепечатывался начисто в двух, а то и в трех экземплярах, первый –в издательство, остальные – в архив.
– Часто ли у вас с братомвозникали споры?
– Вся наша работа быласплошным спором. Если одному из нас удавалось убедить другого в своейправоте – прекрасно. Если нет – бросался жребий, хотя этослучалось довольно редко. У нас существовало простое правило: кому-тоиз соавторов не нравится фраза? Что же, это его право, но тогда егообязанность – предложить другую. После второго варианта можетбыть предложен третий, и так далее до тех пор, пока не возникаетвариант, в ответ на который предлагать уже нечего. Или незачем.
– Кому чаще удавалосьубедить другого?
– В литературной работе я быне взялся устанавливать какую-то статистику. Другое дело –обычные споры за рюмкой чая. Там чаще побеждал я, потому что былвсегда более логичен, а Аркадий Натанович – более эмоционален.
– Много лет в предисловиях квашим книгам указывалось, что Аркадий Натанович – переводчик сяпонского, а Вы – астроном. Как Вы считаете, «отпечаталась»ли такая нестандартная профессия на его личности – и на вашемтворчестве?
– В первую очередь онаповлияла на тот багаж знаний, который у него был. Аркадий Натановичочень много знал и очень много читал, у него была прекраснаябиблиотека на японском. Ему очень нравилось переводить, по мнениюмногих, он был одним из лучших переводчиков с японского. Но когдаговорят, что все «японское», что есть в нашихпроизведениях, – это от Аркадия Натановича, а всеастрономическое – от меня, то здесь все с точностью донаоборот! Если взять японскую поэзию, которая частенько присутствуетв нашем творчестве, то в ней как раз, так сказать, специалистом былименно я. Аркадий Натанович был равнодушен к стихам, а моей женекогда-то подарили томик японской поэзии, и из него я постоянноизвлекал подходящие к случаю строчки и эпиграфы. В свою очередьАркадий Натанович превосходно разбирался в астрономии и прочитывалвсе, что выходило в этой области. Он вообще любил астрономию сдетства – ведь именно он приучил меня к ней, он, школьником,делал самодельные телескопы, наблюдал солнечные пятна и учил меняэтим наблюдениям. Так что 90 процентов астрономических сведений внаших книгах (за исключением самых специальных) – именно отнего… Между прочим, нежную любовь к хорошей оптике он сохранилдо конца дней своих. Вы не могли сделать ему лучший подарок, нежелимощный бинокль или какую-нибудь особенную подзорную трубу.
– Есть еще известнаялегенда, что Аркадий Натанович был настолько добрым человеком, чтовсем начинающим писателям давал замечательные рецензии и очень многиепользовались этой его добротой…
– Это как раз не легенда, асвятая правда: он действительно с таким сочувствием относился кначинающим писателям, что привлечь его на свою сторону было крайнелегко. Я – другое дело, я более жесткий человек, хотя тожеиногда иду на поводу у молодого таланта. А когда я начинал ругатьАркадия Натановича за излишнюю мягкость, он отвечал: ведь от этогоникто не пострадает, а человеку приятно, человек-то славный, надо жеему помочь. Впрочем, многое у него зависело от настроения в данныймомент. Не дай бог вам было попасть ему под горячую руку – онмог быть и резок и свиреп.
– Обладал ли АркадийНатанович способностью предвидеть будущее, особенно –ближайшее?
– Думаю, что нет – также, как и все прочие: таким даром не обладает никто. Предсказать, чтослучится в ближайшие 3–4 года, можно только случайно. Общуютенденцию указать несложно, – а вот сделать конкретныйпрогноз…
– А когда вы с АркадиемНатановичем все-таки решались на прогнозы – они у вассовпадали?
– Принципиальных разночтенийя не помню. Может быть, к концу жизни Аркадий Натанович стал болеепессимистичен, чем я, – но эта разница была чистоколичественной, а не качественной. Вообще-то, он был добр не только клюдям, он был добр к человечеству, а значит – к будущей егоистории.
– Как Вы думаете, как бы моготнестись Аркадий Натанович ко всему, что произошло после 1991 года:так же, как и Вы?
– Это совершенно однозначно:в общих чертах – так же, как и я. Конечно, могли быть какие-торазночтения в оценках отдельных лидеров и поступков, но в общем –мы были бы едины. Он безусловно резко отрицательно отнесся бы,например, к войне в Чечне – я в этом не сомневаюсь ни насекунду. Он одобрил бы реформы Гайдара – и в этом я уверенабсолютно. И конечно, резко, как он это умел, выступал бы противкрасно-коричневых.
– Что Аркадий Натановичбольше всего любил – и чего не терпел?
– На этот вопрос трудноответить однозначно: Аркадий Натанович 60-х годов и Аркадий Натанович80-х годов – это два разных человека. Если говорить о последнемдесятилетии, то он больше всего ценил покой, стабильность,устойчивость. То, чего ему всю жизнь больше всего недоставало. Исоответственно, не любил он всевозможные передряги, встряски,сюрпризы и катастрофы.
– Тот период нашей истории,на который пришлось последнее десятилетие жизни Аркадия Натановича,кажется, не отличался особыми катаклизмами и теперь именуется«застоем»… Полная стабильность – чего жееще?
– Аркадий Натанович ценилстабильность, но не любил гниения! Мы иногда с ностальгией вспоминаемо застое, когда все было так спокойно и устойчиво, но забываем, чтоэто было спокойствие гниющего болота. Конечно, если бы вопрос всталтак: такое вот гниение – или мировая война, в результатекоторой погибнет половина человечества, Аркадий Натанович выбрал быгниение. Но между гниением и эволюционными бескровными изменениямион, конечно, выбрал бы последнее, хотя прекрасно понимал, что этотакое: жить в эпоху перемен.
– Его нелюбовь к«передрягам» связана с тем, что пришлось испытать вжизни, особенно в военные годы?
– Да, судьба трепала его безвсякой пощады, особенно в первой половине жизни, –блокада, эвакуация, армия, бездомная жизнь, армейские будни,всевозможные «приключения тела»… Но нелюбовь его кпередрягам – это все-таки скорее свойство возраста. Вмолодые-то годы мы оба с ним были р-р-радикалами ир-р-революционерами с тремя «р». Любителями быстрогодвижения истории, резких скачков и переломов. С годами приходитстремление к покою, начинаешь ценить его и понимать всю неуютностьисторических передряг. Без перемен – никуда, перемены нужны инеизбежны, – но их следует воспринимать как неизбежноезло, как горькую расплату за прогресс. Но это мы осознали позднее, ав молодости любые перемены казались нам прекрасными уже потому, чтообещали новое. «Тот, кто в молодости не был радикалом, –не имеет сердца, кто не стал в старости консерватором – неимеет ума».
– У кого из вас в большейстепени присутствовал интерес к прекрасному полу?
– У Аркадия Натановича,конечно. Он был женолюб и любимец женщин, он ведь был красавец,кавалергард! Конечно, с годами он несколько успокоился, охладел, а вмолодости был большим ценителем женского пола и хорошо разбирался вэтом вопросе…
– Братской конкуренции у васникогда не возникало?
– Таких случаев я неприпомню. И это, в общем, понятно – мы на самом деле не такчасто общались, чтобы конкурировать, ведь жили-то большую часть жизнив разных городах и встречались только во время совместной работы.Даже если бы нам и пришла в голову сумасбродная мысль «пойти побабам» – не было бы времени ее реализовать. Восемь-десятьчасов ежедневно сочинять, придумывать, ломать голову, перевоплощатьсяв других людей – занятие изматывающее, оно убивает, по-моему,всякий любовный азарт. «Дети и книги делаются из одногоматериала». А кроме того, эта сфера жизни оставалась для нас понекоему негласному соглашению – сугубо приватной и глубокоинтимной. Вот нас иногда упрекают: почему в книгах Стругацкихпрактически нет никакого секса? Это – от взаимного нашегонежелания обсуждать вопросы такого рода. Нам было неинтересно об этомговорить. И более того – неловко. Не помню разговоров на этутему, разве что в далекой молодости.
– Если это можно как-тосформулировать: чем был для Вас Аркадий Натанович?
– Когда я был школьником –Аркадий был для меня почти отцом. Он был покровителем, он былучителем, он был главным советчиком. Он был для меня человеко-богом,мнение которого было непререкаемо. Со времен моих студенческих летАркадий становится самым близким другом – наверное, самымблизким из всех моих друзей. А с конца 50-х годов он – соавтори сотрудник. И в дальнейшем на протяжении многих лет он был исоавтором, и другом, и братом, конечно, – хотя мы оба былидовольно равнодушны к проблеме «родной крови»: для насвсегда дальний родственник значил несравненно меньше, чем близкийдруг. И я не ощущал как-то особенно, что Аркадий является именно моимбратом, это был мой друг, человек, без которого я не мог жить, безкоторого жизнь теряла для меня три четверти своей привлекательности.И так длилось до самого конца… Даже в последние годы, когдаАркадий Натанович был уже болен, когда нам стало очень трудноработать и мы встречались буквально на 5–6 дней, из которыхработали лишь два-три, он оставался для меня фигурой, заполняющейзначительную часть моего мира. И потеряв его, я ощутил себя так, как,наверное, чувствует себя здоровый человек, у которого оторвало рукуили ногу. Я почувствовал себя инвалидом.
– Это ощущение сохраняется уВас и сейчас?
– Конечно, есть раны,которые не заживают вообще никогда, но сейчас ощущение собственнойнеполноценности как-то изменилось. Ко всему привыкаешь. Ощущениерухнувшего мира исчезло, я как-то приспособился – как,наверное, приспосабливается инвалид. Ведь и безногий человек тожеприноравливается к реалиям нового бытия… Но все равно это былапотеря половины мира, в котором я жил. И я не раз говорил, отвечая навопрос, продолжится ли творчество Стругацких уже в моем лице: всюсвою жизнь я пилил бревно двуручной пилой, и мне уже поздно да инезачем переучиваться… Надо жить дальше…
О времени и о себе…
Борис Стругацкий отвечает на вопросыБориса Вишневского
Август 2000 года, Санкт-Петербург
Опубликовано (частично) в газете«Вечерний Петербург» 26 августа 2000 года.
– Борис Натанович, чем былобоснован Ваш выбор профессии? Почему в свое время Вас «потянуло»именно на математико-механический факультет университета, причем –на отделение астрономии?
– Все было очень просто. Впоследних классах школы я интересовался главным образом двумядисциплинами. В первую очередь – физикой, во вторую очередь –астрономией. Физикой, естественно, атомной, ядерной. Тема тогда быламодная, а мне как раз попалось в руки несколько современных книг проатомное ядро и про элементарные частицы, и я их с наслаждениемпрочитал. Впрочем, «прочитал» – сказано слишкомсильно. Там были и достаточно популярные книжки, а были и вполнеспециальные монографии, начинавшиеся прямо с уравнения Шредингера,которое я и двадцать лет спустя воспринимал как самую высокую науку.Книги эти в большинстве достались мне по наследству от АркадияНатановича, который тоже всеми этими вещами в конце 40-х оченьинтересовался. И астрономией я тоже увлекался, опять же следуя постопам старшего брата, который еще до войны сам мастерил телескопы,пытался наблюдать переменные звезды, а меня заставлял рисовать Луну,как она видится в окуляре подзорной трубы… Но изначальнопоступал я все-таки не на матмех, поступал я на физфак. Я былсеребряным медалистом и имел все шансы поступить благополучно, нооднако же ничего у меня не получилось. Почему – я точно не знаюдо сих пор. По тогдашним правилам, каждый медалист должен былпроходить так называемый коллоквиум, собеседование, после которогоему без всяких аргументов объявлялось решение. В моем случае эторешение было: «Не принят». Это был 1950 год, медалистовсобралось на физфаке человек пятьдесят, и только двоих не приняли.Меня и какую-то девочку, фамилии которой я не помню, но в памяти моейона ассоциируется почему-то с фамилией Эйнштейн. В общем, что-то тамбыло не в порядке у этой девочки с фамилией… Почему неприняли? Есть два объяснения…
– Уже началась известнаяантисемитская кампания?
– Она не просто началась,она была в самом разгаре. И хотя по паспорту я числился русским, тотфакт, что я Натанович, скрыть было невозможно, да и в голову неприходило – скрывать. Может быть, мама что-то и понимала втогдашней ситуации, а я уж был полнейшим беспросветным лопухом. Такчто, возможно, дело было именно в отчестве. Особенно если учесть, чтона коллоквиуме я честно и прямо заявил, что хочу заниматься именноядерной физикой. Это был, конечно, опрометчивый поступок.
– Насколько я помню, тогда вСоветском Союзе ядерной физикой занималось очень большое число людейс аналогичными отчествами и фамилиями. Пожалуй, они даже составлялибольшинство в этой науке…
– Это так, но, видимо, былиуже даны кому следует указания о том, что этих фамилий и отчестввполне достаточно и пора бы это безобразие прекратить. (Позднее,помнится, это безобразие получило вполне бюрократическое определение:«засоренность кадров».) Однако и другое объяснение тожевполне возможно: как-никак, отец наш был исключен из партии в 1937году, и в партии его так и не восстановили. Я ничего этого, правда, ванкетах нигде не указывал (да и вопроса соответствующего в теханкетах, кажется, не было), но те, кому было положено, наверняка обэтих моих обстоятельствах знали. Должны были знать, по крайней мере.И также знали они, конечно, что мой дядя Александр Стругацкий –родной брат отца – был расстрелян в 1937 году. Вот эти двафактора, скорее всего, и сыграли свою роль… Я был в отчаянии,как сейчас помню, – удар был тем более страшен, что ничегоподобного я не ожидал вообще. Мама, помнится, пыталась найтикаких-нибудь знакомых из тех, кто работал в ЛГУ, чтобы как-топохлопотать, ничего у нее не получилось, естественно, но тут кто-тоиз этих знакомых посоветовал: попробуйте мат-мех, там же естьастрономия, а мальчик астрономией интересуется… И я пошел наматмех. Там я тоже оказался в толпе медалистов, но на сей разблагополучно поступил, без всяких трудностей, если не считать тогообстоятельства, что меня предварительно основательно помучили –вызвали на собеседование самым последним. Впрочем, все это уже былисовершенные пустяки. Я не очень горевал, оставшись без своей ядернойфизики: как-никак, астрономия тоже была моей любовью, пусть даже ивторой, и впоследствии занимался я астрономией и математикой сбольшим удовольствием и прилежанием.
– Как складывалась Вашасудьба после окончания университета? Вы сразу попали в Пулковскуюобсерваторию?
– Отнюдь не сразу – пораспределению я должен был идти не в обсерваторию, а вуниверситетскую аспирантуру при кафедре астрономии. Но мне заранеесообщили по секрету, что меня, как еврея, в эту аспирантуру невозьмут.
– Это ведь был уже 1954 год– казалось бы, «дело врачей» позади…
– Тем не менее по существумало что изменилось. Один из моих знакомых случайно подслушалразговор в деканате на эту тему и сразу мне об этом доложил.Действительно, на кафедру меня не взяли, но взяли в аспирантуруПулковской обсерватории. Так что опять все закончилось более илименее благополучно.
– Чем Вы занимались вобсерватории?
– Еще в Университете ясделал довольно любопытную, по мнению моего научного руководителяКирилла Федоровича Огородникова, курсовую работу. Связана она была сдинамикой поведения так называемых широких звездных пар. У меняполучился довольно интересный результат, на основании которого меня,собственно, и намеревались взять в аспирантуру – я должен былсделать на этом материале диссертацию. И действительно, на протяжениидвух с половиной лет я эту диссертацию делал, и все было оченьхорошо…
– А потом случиласьмногократно описанная в Ваших биографических материалах история…
– Да, а потом выяснилось(сам же я и выяснил, роясь в обсерваторской библиотеке), что эту моюработу уже сделал в 1943 году Чандрасекар. Было, конечно, чрезвычайнолестно независимым образом повторить путь великого Чандрасекара, ноне такой же ценой! Защищать мне стало нечего, новую диссертацию заполгода до окончания срока начинать было бессмысленно, и всезакончилось тем, что диссертацию я так и не написал и прошел, кактогда называлось, только теоретический курс аспирантуры. Эта историяв значительной степени выбила меня из колеи, но и на сей раз всезавершилось относительно благополучно. Я пошел работать на счетнуюстанцию Пулковской обсерватории – уже тогда там был отдел, гдестояли счетно-аналитические машины, на которых производились научныерасчеты. Это были гигантские электрические арифмометры, размером триметра в длину и полтора метра в высоту, они страшно рычали, гремели илязгали своими многочисленными шестернями, перфораторами ипечатающими устройствами… Никакого программирования в товремя, естественно, не было, но было так называемое коммутирование –можно было все-таки научить эти электрические гробы тому, что отприроды дано им не было. Изначально они были предназначеныисключительно и только для сложения и вычитания (а также дляпечатания результатов вычислений), но их можно было научить умножать,делить и даже извлекать квадратный корень. Это было весьмаувлекательное занятие, и я несколько лет с большим удовольствиемзанимался этой работой.
– Что именно Вы считали?
– Счетная станция занималасьобслуживанием всей обсерватории, самые разные ученые приходили иприносили свои наблюдения, которые надо было обрабатывать. Задача моясостояла в том, чтобы провести простейшие расчеты (сложные расчетывсе равно было сделать невозможно) и обеспечить красивую публикациюрезультатов. Эту задачу, кстати, табуляторы решали очень хорошо –печатали красивые табулограммы, необходимых размеров, на рулонахпрекрасной бумаги… В основном мы занимались обработкойнаблюдений астрометрических каталогов, астрофизикам и «солнечникам»у нас делать было нечего. Так я проработал почти десять лет иокончательно ушел из Пулкова, кажется, в 1964 году. До этогонесколько лет я работал на половине ставки, а потом ушел совсем –после того как меня приняли в Союз писателей.
– Вам стала неинтереснаработа в обсерватории?
– Честно говоря, она мнестала неинтересна значительно раньше. Я держался за обсерваторию непотому, что там было так уж интересно работать, а потому, что тамсобрались самые мои любимые друзья (оставшиеся любимыми и досегодняшнего дня, кстати)… А кроме того, не забывайте: это жебыли времена, когда каждый был обязан где-то служить! Ты не могникакому участковому (пришедшему с проверкой) объяснить, что ты нетунеядец какой, а, наоборот, пишешь большой роман…
– Сразу вспоминаетсяхрестоматийная история с судом над Иосифом Бродским, которомупопулярно объяснили в советском суде, что писать стихи – это ине работа вовсе…
– И послали грузить навоз…Поэтому я, как и всякий советский человек, должен был иметьсоответствующий документ о том, что я где-то там служу. И до тех порпока я не стал членом Союза писателей, определив таким образом свойстатус формально и официально, я должен был как минимум числиться вобсерватории. А с 1964 года я уже мог всем официальным лицамобъяснять, что работаю, мол, писателем, вот книжечка, членскийбилет, – и никто бы не посмел ко мне приставать снеприятными вопросами.
– В Ваших автобиографическихматериалах встречается фраза о том, что, когда Аркадий Натанович в1955 году окончательно вернулся в Ленинград, он обнаружил в выросшембрате «молодого ученого, эрудита и спортсмена». Вызанимались каким-то спортом? Кажется, я где-то читал, что Вы активнолазали по горам?
– Это вы, Боря, что-топутаете. Я лазал по горам – но не слишком активно и всего дваили три раза в жизни. Да и не горы это были вовсе, а скорее скалы, иправильнее это было бы называть не альпинизмом, а скалолазанием. Идля меня это было совершенно случайное занятие – я тогдапроходил практику в Абастумани, в Грузии, и мы с приятелямиразвлекались тем, что лазали по скалам-стенам. Длилось это совсемнедолго, не дольше месяца… Впрочем, спортсменом, если можнотак выразиться, я действительно был – со школьных лет занималсягимнастикой, дослужился до второго разряда. Пока работал в Пулкове,много (и с наслаждением) играл в волейбол – тоже сталразрядником – и в пинг-понг тоже игрывал не без успеха –вот и все мои спортивные увлечения. Если не считать, конечно,автолюбительства, которым я увлекаюсь много-много лет и котороеиногда тоже считают спортом, хотя, по-моему, никакой это не спорт.
– С каких времен Вы зарулем?
– С 1960 года, с временэкспедиции на Северный Кавказ. Тогда шли активные поиски места длястроительства 6-метрового сверхтелескопа-рефлектора, который сейчасстоит недалеко от станицы Зеленчукская. Телескоп еще делали назаводе, а мы тем временем в нескольких районах Советского Союзапроизводили изыскания – где наилучший для астрономическихнаблюдений климат, где наименьшие мерцания, где самая спокойнаяатмосфера, самая высокая прозрачность и так далее. Был специальныйцикл таких экспедиционных наблюдений летом 1960 года, и около четырехмесяцев я провел на Северном Кавказе в поисках этого наилучшегоместа. Вообще, было организовано несколько подобных экспедиций: двена Северном Кавказе, одна в Туркмении, одна – на ДальнемВостоке и еще где-то. И в конце концов место выбрали – правда,не то, которое рекомендовала наша группа, а то, которое нашли нашисоседи. Там сейчас этот гигант и стоит вот уж без малого сорок лет…В нашей экспедиции было две автомашины (грузовик и «козел»),и, конечно, удержаться от соблазна «поводить» былосовершенно невозможно. К тому же оба наши шофера охотно и судовольствием обучали желающих. Именно тогда я и начал водить и вожувот до сих пор.
– Когда у Вас появиласьсобственная машина?
– Это случилось гораздопозже, в 1976 году. Но до того ведь существовал прокат автомобилей –ныне совершенно забытое явление, разрешенное к жизни еще Хрущевым. Вымогли пойти на станцию проката (на Конюшенной площади), взять машинуна несколько дней и ездить на ней сколько хочется и куда угодно.После ухода Хрущева автопрокат прикрыли (по-моему, году в 65-м), нопока он существовал, мы им пользовались на полную катушку и с большимудовольствием объездили всю Прибалтику, Карелию, частично –Белоруссию, Украину, Молдавию… Потом у меня получился большойперерыв, когда я машину практически не водил совсем, а с 1976 года,когда у меня появился «запорожец», мы начали ездитьснова…
– «Запорожец» –который «ушастый»? Или еще «горбатенький», поповоду которого шутили, что водитель не слышит шума мотора, потомучто уши зажаты между колен?
– Нет-нет, это был уже«ушастый», последнее слово тогдашней техники.Замечательная машина, между прочим. Для молодого человека –вообще идеальная машина. Для молодого, полного сил и здоровья, иособенно если у него еще есть вдобавок склонность к работе руками…у меня, к сожалению, такой склонности не было, но у моих друзей онабыла, некоторые из них просто замечательно умели работать руками. Таквот, если ты умеешь сам чинить машину, если ты не боишься и если тылюбишь тяжелые дороги – «запорожец» – этоименно то, что тебе надо. Самая высокая проходимость – из любойямы можно вытолкать руками и даже просто вынести, если вчетвером.Гладкое дно – нет карданного вала, поскольку двигатель сзади, имашина не цепляется за камни и неровности. Очень удобная машина,всячески рекомендую. Правда, теперь это уже иномарка… Черезнесколько лет я поменял свой «запорож» на «Жигули»и с тех пор придерживаюсь только этой марки.
– Вы путешествовали скомпанией?
– Всегда. Сперва у нас былаодна машина, потом две, потом три – на семь-восемь человек.
– Аркадий Натанович с вамиездил?
– Аркадий Натанович никогдане участвовал в этих путешествиях. Он был ярый противникавтомобилизма вообще.
– Почему?
– Я думаю, у негосохранились самые неприятные воспоминания о тех временах, когда вармии его учили водить автомобиль. И он на грузовике совершалкакие-то неимоверные подвиги, связанные с прошибанием насквозьвстречных заборов, задавлением поперечных коров и тому подобное. Стех пор у него сохранилась устойчивая идиосинкразия к автомобильномурулю. Да он и вообще не был поклонником туризма… БратьяСтругацкие, надо сказать, начиная с определенного возраста –лет примерно с сорока каждый, – оба стали склонны коседлому образу жизни. Идеальным вариантом отпуска для них было –лежать дома на диване и читать хорошие книги. Вытащить их из этогосостояния и заставить куда-то поехать – это всегда былапроблема для их родных и близких. С Аркадием Натановичем большаяпроблема, с Борисом Натановичем проблема поменьше, но обязательно –проблема. Аркадий Натанович вообще предпочитал большую часть временипроводить дома. Хотя и его, конечно, жена время от временивытаскивала куда-нибудь – в Дом творчества, скажем, на море, кзнакомым, к родственникам. Но зато он был удивительно легок наподъем, когда речь заходила о «боевых походах»писательских бригад. Вот затеи, в которых я ни разу в жизни непринимал участия, а он участвовал неоднократно и не без удовольствия.
– Можно чуть поподробнее –что это за боевые походы? Писать на месте о великих достижениях встроительстве социализма?
– Нет-нет, скорее наоборот.Волею отдела пропаганды литературы сколачивались бригады из самыхразных писателей и отправлялись на периферию, но не для того, чтобытам писать, а для того, чтобы выступать перед народом. Как правило,принимали их там очень хорошо, местное начальство перед нимистелилось, не знало, как получше угодить «столичным штучкам»,и все было весьма приятно и удобно. Аркадий Натанович любил это делои раз в два года обязательно куда-нибудь ездил: либо в Среднюю Азию,либо на Дальний Восток, либо на Кавказ. Тут с ним вообще имело местокакое-то противоречие: с одной стороны, Аркадий Натанович былсовершенно несрываем с насиженного места, а с другой стороны, онвдруг срывался и мчался сломя голову в путешествие, на которое я бы,например, никогда не решился. Скажем, ехать на Дальний Восток черезвсю страну.
– За границей братьяСтругацкие бывали?
– С этим у нас было оченьтрудно, хотя изредка мы и ездили, конечно… Я, например, ездилв Польшу даже трижды. Наша польская переводчица – ИренаЛевандовска – меня буквально «вытягивала» туда,говоря: приезжай, хоть гонорар получишь. Гонорары же из-за границыиначе было получить никак невозможно, только приехав туда лично.Аркадий Натанович тоже ездил – в Чехословакию на какие-топразднества по поводу Чапека, но вообще мы ездили очень мало. АркадияНатановича неоднократно приглашали в Японию – он же был япониствсе-таки, и в Англию его приглашали, но никуда его никогда не пускалии всякий раз ехал вместо него кто-нибудь другой. Почему нас непускали? Видимо, у нас была дурная слава: зачем их пускать за границутаких-разэтаких, как бы чего не вышло. Но, естественно, никакихобъяснений никто нам никогда не давал. Приглашение пришло наСтругацкого, а поехал вместо Стругацкого какой-нибудь Пупков-Задний…
– Вы ведь еще и беспартийнымбыли… Вступать в партию Вас не уговаривали?
– Единственный раз, и былоэто еще на четвертом курсе Университета. Но я совершенно искреннеответил тогда предложившему, что считаю себя недостойным такойвысокой чести. Хотя я был круглым отличником и даже старостой группы.В те времена, по слухам, каждый староста группы был официальнымстукачом деканата, но это неправда. Я, например, стукачом не был, именя к этому даже никогда особенно и не склоняли… Хотя, сдругой стороны, я отлично помню странную беседу, когда на первомкурсе всех старост собрал заместитель декана и что-то такое внушалнам о том, что если мы, мол, узнаем, что наши товарищи совершаюткакие-то опрометчивые поступки, так мы должны об этом ему немедленносообщить – чтобы можно было их от этих опрометчивых поступковудержать. Я тогда страшно возмутился и даже написал Аркадию свирепоеписьмо: что они, из меня ябеду хотят сделать? Мой дружок Чистяковпромотал матанализ, а я об этом должен доложить в деканат? Да за когоони меня там принимают?! Теперь-то я понимаю, что зам-декана имел ввиду нечто совсем другое. Но тогда я был очень зеленый, очень глупыйи безукоризненно «правильный», я висел на Доске Почета, язанимался общественной работой, выпускал факультетские «молнии»,ездил в колхоз… Впрочем, никогда более предложений вступать впартию мне не делали – и слава богу.
– А Аркадию Натановичу?

– И ему тоже. Какое там! Онже был в свое время исключен из комсомола… Нет, в этом смыслемы были людьми совершенно бесперспективными.
– Однако известно, чтоАркадий Натанович, когда возникали какие-то сложные ситуации сизданием книг, начинал бушевать и кричать, что он пойдет в ЦК партии,добьется правды и наказания виновных…
– Это была просто такаянорма поведения: когда обижают – надо идти или писать в ЦК.Основная масса наших обращений в ЦК была связана с эпопеей вокруг«Пикника на обочине». И это был единственный, совершенноуникальный случай, когда нам удалось заставить издательство выпуститькнигу против его воли.
– Вы помните свои ощущения,когда вышла самая первая Ваша с Аркадием Натановичем книга?
– Помню очень смутно, нопомню, что это было счастье. Правда, какое-то усталое счастье –«Страна багровых туч» выходила то ли два, то ли даже тригода, и мы уже просто устали ее ждать. Так что все радости наши поэтому поводу носили, так сказать, остаточный характер. К тому же этобыла не первая наша публикация – мы уже успели опубликоватьнесколько рассказов и сделались даже более или менее известны в узкихкругах. Вообще так уж устроена была наша писательская жизнь, чтосчастье от выхода любой из наших вещей практически всегда было чем-тоиспорчено. Мы радовались, конечно, когда вышел наш первый рассказ (в1958 году), но радость эта была сильно подпорчена: ведь вышел он восновательно изуродованном и сокращенном виде.
– И все-таки выход какой изкниг принес братьям Стругацким наибольшее удовлетворение?
– Сборник, где были «ДалекаяРадуга» и «Трудно быть богом». Он вышел практическибез волокиты и практически совсем не был изуродован и к тому жесодержал две повести, которые мы для себя считали тогда эпохальными.
– Сейчас Алексей Германснимает «Трудно быть богом» – что Вы об этомдумаете?
– Наверное, уже снял –по моим расчетам, он должен был бы уже закончить съемки. У этогофильма очень старая история: сценарий мы написали еще в 1968 году, ноничего тогда со съемками не получилось. Потом, уже в началеперестройки, Алексей Юрьевич пришел и сказал: вот, настало время,надо снова попытаться. Я ему честно признался тогда: Леша, нам ужеэто не очень интересно. Уже не те годы на дворе, уже книга этаперестала быть нашей любимой и актуальной быть (на наш взгляд)перестала. Тогда, в конце 80-х, казалось, что она перестала бытьактуальной навсегда и уже никогда ей таковой не бывать… Но вотдва года назад Герман пришел снова, сказал, что где-то раздобылденьги и будет снимать. Я, конечно, обрадовался, но снова сказал, чтозаниматься этим не буду, пусть уж он все решает сам и делает то, чтозахочет.
– Фильм Германа поставлен повашему сценарию 1968 года?
– Этот сценарий тогда исчез,мы не могли найти ни одного экземпляра, потом Герман где-то егоразыскал и положил в основу своего нового сценария, но, насколько японимаю, снимать он будет совсем другое кино. Я жду выхода этогофильма с большим интересом. Знаю, что Леонид Ярмольник будет игратьРумату. Этот выбор, я знаю, очень многих ошарашил, но мне кажется,что такой талантливый человек, как Ярмольник, сможет сыграть и такую,как бы совсем не подходящую ему роль. Я прекрасно помню, как в своевремя Ролан Быков загорелся сниматься в роли Руматы!..
– Как-то плохо я себе этопредставляю…
– Вот и Герман ему тогда: дакуда тебе, ведь Румата по сценарию – красавец, громадный мужик,на что Ролан Антонович ему очень остроумно ответил: «Брось, всеже очень просто! На этой планете все люди значительно выше ростом,чем земляне. Это Румата на Земле – очень рослый человек, а там,в Арканаре, он среди арканарцев – совсем небольшого росточкамужчина…» И знаете, я уверен, что Быков сыграл бы Руматувеликолепно. Есть на свете такие актеры, которые могут сыграть всечто угодно, и Быков был один из них.
«Главная тема Стругацких – этовыбор…»
Из ответов Аркадия НатановичаСтругацкого на вопросы, заданные разными людьми в разное время:
– Каким Вы были вшестнадцать лет?
– 1941-й год. Ленинград.Канун войны. У меня строгие родители. То есть нет: хорошие и строгие.Сильно увлечен астрономией, математикой. В шестнадцать лет я влюблен.Я категоричен: все знал, все умел, лучше всех понимал существующееположение. Только удивлялся, почему не понимают другие…
– Существует легенда, чтопервую большую совместную вещь – «Страну багровых туч»– вы с братом написали на спор: то ли за неделю, то ли за ночь.Это правда?
– Как всякая легенда –только отчасти. Перед этим мы с Борисом и моей женой гуляли поНевскому проспекту, а только что вышла на редкость слабая книжкаодного украинского фантаста. Мы с братом разругивали ее, как могли, ажена шла в середине, слушая, как мы изощрялись. Наконец терпение еелопнуло. «Критиковать все могут, – сказала она, –а сами, поди, и такого не напишете». Нас, разумеется, взорвало:да не вставая из-за стола… Кажется, заключили пари, сколькописали – не помню. Полкнижки – я, полкнижки –Борис, потом состыковали эпизоды, убрали накладки и понесли виздательство. К нашему удивлению – через год напечатали, и паримы выиграли. Но на самом деле выигрыш был куда больше: оказалось, чтомы с братом вполне можем писать сообща.
– Почему в вашихпроизведениях, как правило, нет женщин на главных ролях?
– Толстой говорил, что можновыдумать все, кроме психологии. А я отказываюсь понимать мотивыженских поступков. Писать же о том, чего я не понимаю, я не умею. Ивообще, женщины для меня как были, так и остаются самымитаинственными существами на Земле: они знают что-то, чего не знаеммы, люди…
– Считаете ли вы с братомсебя прогрессорами?
– Прогрессором в томпонимании этого слова, которое ему придаем мы, обязан быть каждыйписатель. И не только писатель. Любой школьный учитель, если учитдобру, понятиям чести и справедливости, – своего родапрогрессор. Хотя, конечно, встречаются и «Регрессоры»…
– Бывают ли случаи, когда Выне знаете, чем закончится книга?
– Никогда еще в историинашей с братом деятельности книга не кончалось так, как мы задумали.Мы всегда знаем, о чем пишем, – и всегда ошибаемся. Причемэто выясняется не в конце, а в середине книги…
– Есть ли для Вас какая-тосамая главная тема?
– Главная тема Стругацких –это выбор. Долгое время мы не осознавали, что это так, и«нечувствительно» писали именно об этом. И осознали мыэто не сами – читатели подсказали…
Вопрос – ответ
Борис Стругацкий отвечает на анкетугазеты «Петербургский литератор», 1992 год.
1. Страна, к которой Вы относитесь ссимпатией?
– Великобритания.
2. Самая замечательная историческаяличность?
– Януш Корчак.
3. Историческая личность, вызывающая уВас отвращение?
– Ем. Ярославский.
4. Самый выдающийся человексовременности?
– Солженицын.
5. За что Вы любите своего друга?
– За все.
6. Ваши отличительные черты?
– Рациональность, склонностьк рефлексии.
7. Чего Вам недостает?
– Бытового оптимизма.
8. За что Вы любите жизнь?
– За все.
9. Что бы Вы подарили любимомучеловеку, если бы были всемогущи?
– Здоровье.
10. Чего Вы хотите добиться в жизни?
– Свободы.
11. Ваш идеал женщины?
– Верность+доброта+ум.
12. Ваш любимый афоризм, изречение?
– «Все проходит».
13. Что бы Вы сделали в первую очередь,будучи главой государства?
– Обеспечил бы свободусвободным духом.
14. Ваша мечта?
– «Они жили долго иумерли в один день».
ГЛАВА ВТОРАЯ

МИРЫ БРАТЬЕВ СТРУГАЦКИХ

Сколько лет прошло с первого моегознакомства с творчеством братьев Стругацких – точно несосчитать, но наверняка больше тридцати: первыми тогда, в середине60-х, были рассказы в сборнике «Альфа Эридана». И так жене сосчитать, сколько раз брались в руки, читались и перечитывались –снова и снова – их книги. И в каждой из которых ждал клубоквопросов, на которые очень мало ответов, ибо ответ ты был обязан былнайти сам… Можно ли вмешаться в подлость и несправедливостьчужого мира, изменяя его историю? Можно ли пренебречь опасностьювыхода из-под контроля научных экспериментов? Что делать, если чужая,непонятная сила ставит опыт на человечестве и нужно выбирать:покориться ради собственного спокойствия и мелкой выгоды иливвязаться в заведомо безнадежную борьбу?
Между тем времена были не чета нынешним– когда томики АБС можно без большого труда найти на уличномлотке. Куда там! Порой (сгорая от стыда) тащили из ближайшейбиблиотеки то знаменитый 7-й том красно-белой «Библиотекисовременной фантастики» (тот самый, где «Трудно бытьбогом» и «Понедельник»), то детгизовский «Полдень.XXI век» вместе с «Малышом», то сборник «Эллинскийсекрет» с первой частью «Улитки на склоне»…Журнал «Нева» 1969-го с первым изданием «Обитаемогоострова» (там Максим Каммерер еще был Максимом Ростиславским)был библиографической редкостью – мало кто имел изготовленную вближайшей переплетной мастерской или выполненную знакомым умельцем наработе за стакан спирта подшивку. Позже, если очень повезет,удавалось достать «Знание – сила», где печатался«Жук в муравейнике». Ну а о журнале «Ангара»с первым изданием «Сказки о тройке» и мечтать былоневозможно. Как и о журнале «Байкал», где публиковалось«Второе нашествие марсиан».
И все же мы читали – аначитавшись, начинали думать. И никакая цензура, беспощадноуродовавшая (как мы узнали позднее) книги Стругацких, не моглаизуродовать их настолько, чтобы мы не поняли того, что хотели сказатьнам Аркадий Натанович с Борисом Натановичем. Наверное, мы понимали невсе – но и понятого этого было достаточно, чтобы воспитать внас тот самый беспощадно караемый в Арканаре «невосторженныйобраз мыслей» и научить подвергать сомнению, казалось бы,непреложные истины.
Переоценить роль братьев Стругацких исозданных ими героев в нашей жизни нельзя. Можно только недооценить.Потому что те, о ком они писали, никогда не были людьми будущего –они всегда были нашими современниками, действовавшими в ситуацияхнеобычных и невероятных, но легко «проецируемых» навидимые вокруг обстоятельства. В иллюзорном, сказочном – ираспахнутом настежь в Неизвестное мире XXI–XXIII веков они былилишь лучшими из нас. Они были людьми ДЕЙСТВИЯ, способными напоступок, они сражались за правду, истину, добро, за правочеловеческого счастья и свободы – против лжи, трусости,подлости, лицемерия. Они часто страдали от своего бессилия, ониошибались и были так человечны и близки нам именно тем, что никогдане были бесплотно-непогрешимыми, лишенными привычных человеческихчувств. С ними хотелось быть и действовать рядом, они притягивали изавораживали своей добротой и мудростью, они умели быть несгибаемымии бесстрашными, они шли навстречу Неведомому, не стараясь поберечьсебя, выждать, отсидеться в тихом уголке. Они были НАДЕЖНЫ –крепче всего на свете была их протянутая рука. И в те, как теперькажется, необычайно далекие времена, когда еще верилось в грядущеесветлое царство коммунизма, для меня, как и для многих других, миромкоммунизма был мир, начертанный Стругацкими.
Это был мир того будущего, в которомбыли сконцентрированы лучшие черты настоящего. Где из всех возможныхрешений «выбиралось самое доброе», где «никто неуходил обиженный», где белой вороной был человек, у кого задушой не было ДЕЛА, которому отдавались бы все силы. Мир увлеченныхлюдей, у которых «понедельник начинался в субботу» иникогда не было времени на пустые, ненастоящие, недостойные дела. Гдеединственным презираемым человеком на Земле был торжествующий и вечнодовольный собой обыватель-мещанин. Тот самый, которому были известныответы на все вопросы. Тот самый, чьему сытому благодушию ничто неможет помешать. Тот самый, ненавидящий все выходящее за рамки среднейвеличины. И где шел «вечный бой» за истину – наЗемле и в Космосе.
Ах как жаль, что ничтожно малая частьтворчества Стругацких удостоилась экранизации! И всего-то: «Пикникна обочине», превратившийся у великого Тарковского в совсем непохожий на оригинал «Сталкер», «День затмения»Сокурова, также совсем не похожий на «За миллиард лет до концасвета», слабенький эстонский «Отель „У погибшегоальпиниста“», да фильм Питера Фляйшмана «Труднобыть богом», который Борис Натанович считает не просто слабым,но даже пошлым и «желтым». Теперь вот Алексей Герман тожеснимает по ТББ – посмотрим, что получится…
Мир Стругацких притягивал нас темсильнее, чем сильнее вызывал отторжение мир, нас окружающий, вкотором серая мразь была повсюду – от трибун Политбюро домелкого чиновника в конторе. Они наступали, старательно выкорчевываявсе лучшее и нестандартное вокруг, они торопились уничтожить илисломать всех, кто не укладывался в их серые рамки, они старательнообстругивали нас рубанком, чтобы мы стали одинаковыми, серыми,неопасными для их серой власти…
Ах как грезилось, что и где-то срединас незримо присутствуют «прогрессоры» с иной планеты,что тупой силе, нависшей черной завесой над страной, может бытьпротивопоставлена другая – могучая и справедливая сила, чтонебезнадежны наши грустные дела… Что руководит этимиинопланетными разведчиками то же «нетерпение потревоженнойсовести» и что вмешаются же они наконец, когда переполнитсячаша их терпения. Но приходило и понимание – не в«прогрессорах» спасение. Спасение – оно только внепокорности разума, неподвластном торжествующей серости, в появлениилюдей с неподконтрольной, непослушной душой, в долгой и труднойработе над собственным сознанием, которое надо приучать сомневаться втом, что вбивали, словно ржавый гвоздь в сухое бревно, приучать несмотреть, а ВИДЕТЬ, что творится вокруг нас, противиться стадномуинстинкту и коллективному восторгу… Власть прекрасно понимала– нет ничего страшнее для нее, чем появление ростковвольнодумства, но они упрямо пробивались сквозь асфальт. ИменноАркадий и Борис Стругацкие учили шагать навстречу ветру, взявшись заруки друзей, учили не пасовать перед превосходящими силамипротивника, не идти на компромиссы с собственной совестью ради мелкойвыгоды. Своими книгами они пробивали броню слепой веры в совершенствонашего «самого передового строя», заставляя думать изадавать себе опасные для власть предержащих вопросы. Они заражалинас бациллой непокорности и свободы – и наши души, хлебнувшиесвободы из щедрого источника их книг, распрямлялись, обретаяиммунитет к страху.
Мы быстро научились читать «междустрок», угадывая с полуслова намеки и условности, и знали:братья Стругацкие пишут про наш – земной мир, пишут о том, чтотворится вокруг нас, и о том, с какими проблемами нам сегодня илизавтра придется иметь дело, борясь за право называться людьми.
Их книги никогда, при всейпривлекательности сюжета, не были развлечением, а с годамистановились все тревожнее – горькие думы авторов подкреплялисьокружающей реальностью, все бесчеловечнее становился мир, все опаснеенасилие над природой и над личностью… Авторы говорили«эзоповым языком», но все так же мгновенно исчезали сприлавков их книги – и это при почти полном молчании«официальной» критики, которая фантастику ни в грош неставила, а уж «неудобных» Стругацких предпочитала как быне замечать. Но братья пробивались к нашему разуму и сердцу, вновь ивновь заставляли нас избавляться от успокоенности и благодушия.
Рассказать обо всех книгах АБС –невозможно. Но рассказать хотя бы о некоторых, «знаковых»,да и еще и воспользовавшись бесценным материалом – любезнопредоставленными Борисом Натановичем Стругацким авторскимикомментариями, – рискну. Конечно, это – неисследование бесстрастного литературоведа, а рассуждения ивоспоминания очень даже пристрастного почитателя творчества АБС.
Но вначале, как это уже было (и будетеще много раз), слово – Борису Натановичу. Для чрезвычайноважного замечания:
«Если бы не фантастическаяэнергия АН, если бы не отчаянное его стремление выбиться, прорваться,стать – никогда бы не было братьев Стругацких. Ибо я был в тепоры инертен, склонен к философичности и равнодушен к успехам в чембы то ни было, кроме, может быть, астрономии, которой, впрочем, тожеособенно не горел, АН же был в те поры напорист, невероятнотрудоспособен и трудолюбив и никакой на свете работы не боялся.Наверное, после армии этот штатский мир казался ему вместилищемнеограниченных свобод и невероятных возможностей. Потом все этопрошло и переменилось. АН стал равнодушен и инертен, БН же, напротив,взыграл и взорлил, но, во-первых, произошло это лет двадцать спустя,а во-вторых, даже в лучшие свои годы не достигал я того состоянияклубка концентрированной энергии, в каковом пребывал АН периода1955–1965 годов…»
Из всего созданного АБС попробуювыбрать САМОЕ-САМОЕ. Конечно, этот выбор субъективен. Конечно, он несовпадает не только с выбором многих поклонников АБС, но и с мнениемавторов (для них «первая тройка» – это «Улитка»,«Град обреченный» и «Второе нашествие марсиан»,а ранние произведения – скажем, «Страну багровых туч»– АБС впоследствии не жаловали). И все же, все же, все же…
Моя «великолепная десятка»– это:
«Страна багровых туч»,«Полдень, XXII век», «Понедельник начинается всубботу», «Далекая Радуга», «Трудно бытьбогом», «Улитка на склоне», «Обитаемыйостров», «Жук в муравейнике», «Хромаясудьба», «Град обреченный».
«Страна багровых туч» (1957)
Начать с СБТ (сокращения подобного родадавно стали традиционными не только у исследователей творчества АБС,но и у самих авторов) хочется по многим причинам. И потому, что дляподавляющего числа поклонников АБС знакомство с ними началось именнос СБТ. И потому, что именно начиная с этой повести (как с «Пятинедель на воздушном шаре» – у Жюля Верна) идеи АБС началиовладевать массами. И потому, что именно в СБТ впервые появилисьАлексей Быков, Владимир Юрковский, Михаил Крутиков и другиелюбимейшие герои. Наконец, потому, что именно за СБТ братьяСтругацкие получили свою единственную за все времена и произведениягосударственную премию. А именно: третью премию «Конкурса налучшую книгу о науке и технике для детей школьного возраста», вразмере 5000 рублей. Как заметит БНС, «неплохие деньги по темвременам – четыре мамины зарплаты»…
Между тем известно: братья Стругацкие,написавшие СБТ в далеком 1957 году, активно ее не любят! Во всякомслучае, Борис Натанович сперва категорически отказался включить СБТ впервое в российской истории собрание сочинений АБС («текстовское»),и повесть все-таки вошла в один из двух дополнительных томов только,как считает БНС, «под давлением общественности». И славабогу, что хоть в чем-то общественность смогла оказать давление наСтругацких – отсутствие СБТ в собрании сочинений, на мойвзгляд, было бы величайшей несправедливостью.
Комментарий БНС:
В соответствии со сложившейся ужелегендой АБС придумали и начали писать «Страну багровых туч»на спор – поспорили в начале 1955 (или в конце 1954) на бутылкушампузы с Ленкой, женой АН, а поспорив, тут же сели, все придумали ипринялись писать.
На самом деле «Страна»задумана была давно: идея повести о трагической экспедиции набеспощадную планету Венеру возникла у АН, видимо, во второй половине1951 года. Существует письмо БН без даты, относящееся, видимо, квесне 1955 года. Судя по этому письму, работа, причем СОВМЕСТНАЯ, надСБТ идет уже полным ходом – во всяком случае составляютсяподробные планы и обсуждаются различные сюжетные ходы. В апреле 1955АН еще в Хабаровске, ждет не дождется увольнения из армии изаканчивает повесть «Четвертое царство». Но уже в своемиюльском 1956 года письме БН рецензирует первую часть СБТ, вчернезаконченную АН, и излагает разнообразные соображения по этому поводу.В постскриптуме он обещает: «Начну теперь писать как бешеный –ты меня вдохновил».
Таким образом, историческое пари былозаключено, скорее всего, летом или осенью 1954 года, во времяочередного отпуска АН, когда он с женой приезжал в Ленинград. Мнекажется, что я даже помню, где это было: на Невском, близ Аничковамоста. Мы прогуливались там втроем, АН с БНом, как обычно, костерилисовременную фантастику за скуку, беззубость и сюжетную заскорузлость,а Ленка слушала-слушала, потом терпение ее иссякло, и она сказала:«Если вы так хорошо знаете, как надо писать, почему же сами ненапишете, а только все грозитесь да хвастаетесь? Слабо?»
И пари тут же состоялось. А писалась«Страна…» медленно и трудно. Мы оба представленияне имели, как следует работать вдвоем. У АН, по крайней мере, был ужеопыт работы в одиночку, у БН и того не было…
СБТ попалась мне в руки где-то году в1968-м, в 13-летнем возрасте, максимально приспособленном дляпоглощения произведений о героях, богатырях, умельцах и волшебниках,и была третьей или четвертой по счету среди прочитанных книг АБС. Ктому времени из «венерианского цикла», посвященногопокорению нашей соседки по солнечной системе, были прочитаны «СестраЗемли» Георгия Мартынова и «Планета бурь»Александра Казанцева. После СБТ ни того ни другого произведенияперечитывать более не хотелось. Ибо раз и навсегда стало ясно, чтоона отличается от упомянутых творений примерно так же, как велосипед«Турист», о коем я тогда мечтал, от имевшегося в наличии«Орленка».
Поражал не сюжет – хотя изанимательный, держащий в напряжении с начала до конца, как иполагалось сюжету добротного боевика. И не технические детали –хотя и крайне любопытные (ведь именно тогда, начав изучать физику ипрочитав несколько научно-популярных книг, я, помнится, живозаинтересовался проблемой движения со скоростью света и не верил, чтоее никак нельзя превзойти). В первую очередь поражали и запоминалисьгерои – хотя тогда я никак не мог предположить, что Быков,Юрковский и Жилин и до сей поры останутся в числе моих любимейшихперсонажей…
Комментарий БНС:
Редактор наш, милейший Исаак МарковичКассель, пребывал в очевидном раздвоении чувств. С одной стороны,рукопись ему нравилась – там были приключения, там былиподвиги, там воспевались победы человечества над косной природой –и все это на прочном фундаменте нашей советской науки идиалектического материализма. Но с другой стороны, все это было –совершенное, по тем временам – не то.
Герои были грубы. Они позволяли себечертыхаться. Они ссорились и чуть ли не дрались. Косная Природа былабеспощадна. Люди сходили с ума и гибли. В советском произведении длядетей герои – наши люди, не шпионы какие-нибудь, не врагинарода – космонавты! – погибали, окончательно ибесповоротно. И никакого хэппи-энда. Никаких всепримиряющих победныхзнамен в эпилоге… Это не было принято в те времена. Это былоидеологически сомнительно – до такой степени сомнительно, чтопочти уже непроходимо.
Впрочем, в те времена не принято былописать и даже говорить с автором о подобных вещах. Все этоПОДРАЗУМЕВАЛОСЬ. Иногда на это – намекалось. Очень редко (итолько по хорошему знакомству) говорилось прямо. Автор должен был сам(видимо, методом проб и ошибок) дойти до основ правильной идеологии исообразить, что хорошее (наше, советское, социалистическое) всегдахорошо, а плохое (ихнее, обреченное, капиталистическое) –всегда плохо. В рецензиях ничего этого не было…
Конечно, типично советских деталей, даеще привязанных к своему времени конца 50-х годов, в СБТ – чтоназывается, выше крыши. Это и напоминание о партийной конференции,где «папаша» Анатолия Ермакова за некие грехи приложил«мордой об стол» молодого Николая Захаровича Краюхина, икосмический корабль КСР – видимо, Китайской СоциалистическойРеспублики «Ян-Цзы» под командованием Лу Ши-Эра,появляющийся в эпизоде с гибелью планетолета англичан, –до «культурной революции» еще несколько лет, и отношенияСССР и Китая вполне безоблачны. Да и вообще, как вспоминаютСтругацкие, первоначально СБТ могла представлять собойнаучно-фантастический вариант «Далеко от Москвы», гдевместо начальника строительства будет военно-административныйдиктатор Советских районов Венеры, вместо Адуна – БерегБагровых Туч, вместо Тайсина – нефтеносного острова –Урановая Голконда, вместо нефтепровода – что-нибудь добывающееуран и отправляющее его на Землю… Но все это настолькомалозаметно «вплавлено» в ткань книги, что даже и сегодняне режет глаз. Не то что упомянутая «Планета бурь»,например…
Стругацкие впоследствии скажут о себе:«Мы были еще пока – НАУЧНЫЕ фантасты. Еще далеки отформулы „настоящая фантастика – этоЧУДО-ТАЙНА-ДОСТОВЕРНОСТЬ“. Но интуитивно уже чувствовали этуформулу. В отечественной же фантастике послевоенных лет чудеса имелихарактер почти исключительно коммунально-хозяйственный иинженерно-технический, тайны не стоили того, чтобы их разгадывать, адостоверность – то есть сцепление с реальной жизнью –отсутствовала вовсе. Фантастика была сусальна, слюнява, розовата ипресна, как и всякая казенная проповедь. А фантастика того временибыла именно казенной идиотической проповедью ликующего превосходствасоветской науки, и главным образом техники. Мы инстинктивноотталкивались от такой фантастики, мы ее не хотели, мы хотелиПО-ДРУГОМУ. Мы уже даже догадывались, что это значит –„по-другому“. И кое-что нам удалось…»
То, что удалось, – это безсомнения. Совершенно ничего от упомянутой «идиотическойпроповеди ликующего превосходства» в СБТ нет и не предвидится.Да, собственно, и чудес-то не слишком много – разве чтофотонная ракета, так и не созданная до сей поры. Между прочим, полет«Хиуса» к Венере должен был, по расчетам нижегородскогоисследователя творчества АБС Сергея Лифанова (любовно составленная имисториография повестей АБС о XXI веке была опубликована вовладимирском сборнике «Галактические новости» в 1991году), происходить в период с июня по сентябрь 1991 года. Ну а сейчасУрановая Голконда должна была уже давно превратиться в рядовойсоветский космодром, ведь еще в 1999-м Крутиков, Дауге, Юрковский иБыков должны были сходить к Урану на «Хиусе-8» иисследовать «аморфное поле» на его северном полюсе, а в2002-м году в Конакри должен будет состояться четвертый Всемирныйконгресс планетологов, с которого Юрковский привезет упомянутый в«Стажерах» роскошный бювар с золотой пластиной… Ноувы: абсолютного отражателя, «покрытого пятью слоямисверхстойкого мезовещества», нет и поныне, самого мезовещества– тоже, в свете чего красивая идея фотонной ракеты остаетсястоль же красивой мечтой, как и сорок лет назад. Однако на нашевосприятие СБТ это решительно не влияет. Потому что главное в этойкниге – отнюдь не фотонный привод и не секрет его «зеркала».Главное – команда Анатолия Ермакова, которая платит страшнуюцену за покорение Венеры.
Комментарий БНС:
В процессе редакционной подготовки СБТпереписывалась весьма основательно по крайней мере дважды. Насзаставили переменить практически все фамилии. (До сих пор не понимаю,зачем и кому это понадобилось.) Из нас душу вынули, требуя, чтобы мы«не вторгались на всенародный праздник (по поводу запускаочередной ракеты) с предсказаниями о похоронах». «Уберитехотя бы часть трупов!» – требовали детгизовскиеначальники. Книга зависала над пропастью.
Из писем АН начала 1959 года:
«„…Безнадежно.Понимаешь, совершенно безнадежно. Дело не в трупах, не в деталях, а втоне и колорите“. „…Повторяю: чего они хотят –я не знаю, ты не знаешь, они тоже-таки не знают. Они хотят„смягчить“, „не выпячивать“, „светлеесделать“, „не так трагично“. Конкретно? Простите,товарищи, мы не авторы. Конкретные пути ищите сами…“. Акогда авторы, стеная и скрежеща, переписали-таки полкниги заново, отних по высочайшему повелению потребовали убрать какие-либо упоминанияо военных в космосе: „…ни одной папахи, ни одной парыпогон быть не должно, даже упоминание о них нежелательно“, –и танкист Быков „двумя-тремя смелыми мазками“ былпревращен в БЫВШЕГО капитана, а ныне зампотеха при геологах…»
«Тайна личности» АлексеяБыкова, кстати, осталась практически незамеченной подавляющимбольшинством читателей СБТ – в том числе и мной. До тех порпока в бюллетене «Понедельник», многие годысамоотверженно издаваемом Владимиром Борисовым из Абакана (этотбюллетень, как и вышеуказанный Борисов, будет цитироваться ещенеоднократно), в мае 1992 года не было напечатано эссе МаратаИсангазина, неопровержимо доказывающее офицерское происхождениеАлексея Петровича. Действительно, кем еще может быть человек,реагирующий на «вводные» начальства (Краюхина илиЕрмакова) словами «Я!» или «Никак нет»,одергивающий гимнастерку перед входом к руководству, знакомый случевыми пистолетами и атомными минами и с первого взглядаопределяющий карабины-автоматы образца 1975 года? Так что «гобийскаяэкспедиционная база», где служит (еще одна фрейдистскаяоговорка – не работает, а именно служит) Быков, –еще та мирная советская территория…
Из комментария БНС:
За два года, пока шла баталия вокругСБТ, мы написали добрую полудюжину различных рассказов и многоепоняли о себе, о фантастике, о литературе вообще. Так что этазлосчастная, заредактированная, нелюбимая своими родителями повестьстала, по сути, неким полигоном для отработки новых представлений.Поэтому, наверное, повесть получилась непривычная и свежая, хорошаядаже, пожалуй, по тем временам, хотя и безнадежно дурная,дидактично-назидательная, восторженно казенная – если смотретьна нее с позиций времен последующих, а тем более нынешних. Поединодушному мнению авторов, она умерла, едва родившись, –уже «Путь на Амальтею»перечеркнул все ее невеликиедостоинства…
А вот тут авторы решительно и всерьезнеправы! Вовсе «Путь на Амальтею» ничего не перечеркнул –напротив, мне, например, ПНА нравится куда меньше, чем СБТ, и не мнеодному. Лучше, чем СБТ, из продолжения «быковско-жилинского»цикла не оказались ни ПНА, ни «Стажеры» (с их вызывающиминыне лишь грустную улыбку предсказаниями грядущей победы коммунизма вэкономическом соревновании с капитализмом и рассуждениями о том, что,мол, именно мещанин оказался для коммунизма главным врагом), ни«Хищные вещи века». Так что и братья Стругацкие иногдаошибаются…
«Возвращение. Полдень, XXII век»(1960)
Особое место «Полудня» втворчестве АБС несомненно: в нем авторы изобразили именно тот мир, вкотором они хотели бы жить.
Вот что говорит об этом сам БНС:
«Мысль написать утопию – содной стороны, вполне в духе Ефремова, но в то же время как бы и впротивопоставление геометрически-холодному, совершенному ефремовскомумиру, – мысль эта возникла у нас самым естественным путем.Нам казалось чрезвычайно заманчивым и даже, пожалуй, необходимымизобразить МИР, В КОТОРОМ БЫЛО БЫ УЮТНО И ИНТЕРЕСНО ЖИТЬ – невообще кому угодно, а именно нам, сегодняшним.
Мы тогда еще не уяснили для себя, чтовозможны лишь три литературно-художественные концепции будущего:Будущее, в котором хочется жить; Будущее, в котором жить невозможно;и Будущее, Недоступное Пониманию, то есть расположенное по «тусторону» сегодняшней морали.
Мы понимали, однако, что Ефремов создалмир, в котором живут и действуют люди специфические, небывалые ещелюди, которыми мы все станем (может быть) через множество и множествовеков, а значит, и нелюди вовсе – модели людей, идеальныесхемы, образцы для подражания в лучшем случае. Мы ясно понимали, чтоЕфремов создал, собственно, классическую утопию – Мир, каким онДОЛЖЕН БЫТЬ. Нам же хотелось совсем другого, мы отнюдь не стремилисьвыходить за пределы художественной литературы, наоборот, намнравилось писать о людях и о человеческих судьбах, о приключенияхчеловеков в Природе и Обществе. Кроме того, мы были уверены, что ужесегодня, сейчас, здесь, вокруг нас живут и трудятся люди, способныезаполнить собой Светлый, Чистый, Интересный Мир, в котором не будет(или почти не будет) никаких „свинцовых мерзостей жизни“».
«Мир Полудня» получилсяименно таким – Светлым, Чистым и Интересным.
Название для романа, как вспоминаетБНС, придумал Аркадий Натанович, после того как прочел (мне, ксожалению, неизвестный – Прим. авт.) роман Эндрю Нортон«Рассвет – 2250 от Р.Х.» – роман о Земле,кое-как оживающей после катастрофы, уничтожившей нашу цивилизацию.
Комментарий БНС:
«Полдень, ХХП век» –это было точно, это было в стиле самого романа, и здесь, кроме всегопрочего, был элемент полемики, очень для нас, тогдашних, важный.Братья Стругацкие принимали посильное участие в идеологическойборьбе. Сражались, так сказать, в меру своих возможностей наидеологическом фронте. (Господи! Ведь мы тогда и в самом деле верилив необходимость противопоставить мрачному, апокалиптическому,махрово-реакционному взгляду на будущее наш – советский,оптимистический, прогрессивный, краснознаменный и единственноверный!)
Однако парочку-другую «лакейских»абзацев мне таки пришлось из «Полудня» выбросить, готовяего к изданию 90-х годов. И первой жертвой чистки стала многометроваястатуя Ленина, установленная над Свердловском XXII века понастоятельной просьбе высшего редакционного начальства – такимобразом начальство хотело установить преемственность междусегодняшним и завтрашним днем. Мы, помнится, покривились, но вставкусделали. Кривились мы не потому, что имели что-нибудь против вождямировой революции, наоборот, мы были о нем самого высокого мнения. Ноот всех этих статуй, лозунгов и развевающихся знамен несло такойрозовой залепухой, таким идеологическим подхалимажем, чтоестественное наше чувство литературного вкуса было покороблено иоскорблено.
Внимательному читателю надлежит иметь ввиду, что, подготавливая это издание, я выбросил из старого«советского» текста все то, что мы оказались ВЫНУЖДЕНЫвписать, но оставил в неприкосновенности все идеологическиеблагоглупости, которые вставлены были авторами добровольно, таксказать, по зову сердца. Как-никак, а мы были вполне человекамисвоего времени, наверное, не самыми глупыми, но уж отнюдь и не самымиумными среди своих современников. Слова «коммунизм»,«коммунист», «коммунары» – многоезначили для нас тогда. В частности, они означали светлую цель ичистоту помыслов. Нам понадобился добрый десяток лет, чтобы понятьсуть дела. Понять, что «наш» коммунизм и коммунизмтоварища Суслова – не имеют между собой ничего общего. Чтокоммунист и член КПСС – понятия, как правило, несовместимые.Что между советским коммунистом и коммунизмом в нашем пониманииобщего не больше, чем между очковой змеей и очкастой интеллигенцией,впрочем, все это было еще впереди. А тогда, в самом начале 60-х,слово «коммунизм» было для нас словом прозрачным,сверкающим, АБСОЛЮТНЫМ, и обозначало оно МИР, В КОТОРОМ ХОЧЕТСЯ ЖИТЬИ РАБОТАТЬ.
«Возвращением» началсядлинный цикл романов и повестей, действующими лицами которых были«люди Полудня». В романе был создан фон, декорация,неплохо продуманный мир – сцена, на которой сам бог велел намразыгрывать представления, которые невозможно было по целому рядупричин и соображений разыграть в декорациях обычной, сегодняшней,реальной жизни. Мир Полудня родился, и авторы вступили в него, чтобыне покидать этого мира долгие три десятка лет.
Возможно, «Мир Полудня» –это лучший из миров, когда-либо созданный фантастами. И населен онлюдьми, с которыми чертовски хочется поработать. Или просто посидетьна берегу за котелком ухи, как в финале «Полудня», смотряна закат и размышляя все равно о чем…
Именно со страниц «Полудня»шагнет в «миры братьев Стругацких» Леонид АндреевичГорбовский. И даже погибнув на Далекой Радуге – воскреснет впоследующих произведениях АБС, причем – помимо воли авторов.Как признается БНС, они твердо намеревались сделать ДР последним изпроизведений о грядущем коммунизме и, соответственно, последнимпроизведением, где действует Горбовский. Но продержались лишь десятьлет – до 1970-го, а потом «дрогнули» и поступилиподобно сэру Артуру Конан Дойлю. И так же, как Шерлок Холмс былвырван из пучины Рейхенбахенского водопада, Леонид Горбовский былнеобъяснимым способом вырван из пучины Волны. Как и зачем? На этотмой вопрос БНС ответит: «Все ходы для спасения в повестиоставлены, „корешки“ есть. Хотя когда мы писали книгу,нам было совершенно ясно, что все погибли к чертовой матери! Нам и вголову тогда не приходило, что Горбовский нам еще когда-нибудьпонадобится. Но он понадобился – ну что ж, пришлосьвоскресить…». Следующую попытку показать даже непогибающего, а лишь находящегося при смерти Горбовского братьяСтругацкие предпримут лишь в «Волны гасят ветер», гдеЛеонид Андреевич попытается разгадать тайну люденов. Но есть полнаяуверенность, что, дай судьба Стругацким возможность продолжить цикл оМире Полудня – выяснилось бы, что и на этот раз костляваяобошла Горбовского стороной.
Именно со страниц «Полудня»шагнет навстречу читателям великолепная четверка мушкетеров изАньюдинской школы. Геннадий Комов, он же Капитан и будущий членМирового Совета. Атос-Сидоров, будущий Десантник и президент сектора«Урал-Север». Поль Гнедых, он же Либер Полли, будущийОхотник. И могучий Лин, будущий доктор Костылин.
Именно в «Полудне» мывпервые познакомимся с Перси Диксоном и Марком Валькенштейном,доктором Мбогой (будущим открывателем «бактерии жизни») иБорисом Фокиным (будущим открывателем Саркофага с «подкидышами»).Там же появится и незабываемый Август Иоганн Мария Бадер…
Комментарий БНС:
Это было время, когда мы искренневерили в коммунизм как высшую и совершеннейшую стадию развитиячеловеческого общества. Нас, правда, смущало, что в трудах классиковмарксизма-ленинизма по поводу этого важнейшего этапа, по поводу,фактически, ЦЕПИ ВСЕЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ сказано так мало, такскупо и так… неубедительно.
У классиков сказано было, что коммунизм– это общество, в котором нет классов… общество, вкотором нет государства… общество, в котором нет эксплуатациичеловека человеком… Нет войн, нет нищеты, нет социальногонеравенства… А что, собственно, в этом обществе ЕСТЬ?Создавалось впечатление, что есть в том обществе только «знамя,на коем начертано: от каждого по способностям, каждому по егопотребностям».
Этого нам было явно недостаточно. Передмысленным взором нашим громоздился, сверкая и переливаясь, хрустальночистый, тщательно обеззараженный и восхитительно безопасный мир –мир великолепных зданий, ласковых и мирных пейзажей, роскошныхпандусов и спиральных спусков, мир невероятного благополучия иблагоустроенности, уютный и грандиозный одновременно, – номир этот был пуст и неподвижен, словно роскошная декорация передСпектаклем Века, который все никак не начинается, потому что егонекому играть, да и пьеса пока еще не написана…
В конце концов мы поняли, кем надлежитзаполнить этот сверкающий, но пустой мир: нашими же современниками, аточнее, лучшими из современников – нашими друзьями и близкими,чистыми, честными, добрыми людьми, превыше всего ценящими творческийтруд и радость познания… Разумеется, мы несколькоидеализировали и романтизировали своих друзей, но для такойидеализации у нас были два вполне реальных основания: во-первых, мыих любили, а во-вторых, их было, черт побери, за что любить!
Хорошо, говорили нам нашимногочисленные оппоненты. Пусть это будут такие, как мы. Но откуда мывозьмемся там в таких подавляющих количествах? И куда денутсянеобозримые массы нынешних хамов, тунеядцев, кое-какеров, интриганов,бездельных болтунов и принципиальных невежд, гордящихся своимневежеством?
Это-то просто, отвечали мы сгорячностью. Медиана колоколообразной кривой распределения понравственным и прочим качествам сдвинется со временем вправо, как этопроизошло, скажем, с кривой распределения человека по его физическомуросту. Еще каких-нибудь три сотни лет назад средний рост мужикасоставлял 140–150 сантиметров, мужчина 170 сантиметров считалсячуть ли не великаном, а посмотрите, что делается сейчас! И кудаделись все эти стосорокасантиметровые карлики? Они остались, конечно,они встречаются и теперь, но теперь они редкость, такая же редкость,как двухметровые гиганты, которых три-четыре века назад не былововсе. То же будет и с нравственностью. Добрый, честный, увлеченныйсвоим делом человек сейчас относительно редок (точно так же, впрочем,как редок и полный отпетый бездельник и абсолютно безнадежныйподлец), а через пару веков такой человек станет нормой, составитосновную массу человеческого общества, а подонки и мерзавцы сделаютсяраритетными особями – один на миллион.
Ладно, говорили оппоненты. Предположим.Хотя никому не известно на самом деле, движется ли она вообще, этаваша «медиана распределения по нравственным качествам», аесли и движется, то вправо ли ? Ладно, пусть. Но что будет двигатьэтим вашим светлым обществом? Куда дальше оно будет развиваться? Засчет каких конфликтов и внутренних противоречий? Ведь развитие –это борьба противоположностей, ведь все мы марксисты (не потому, чтотак уж убеждены в справедливости исторического материализма, а скореепотому, что ничего другого, как правило, не знаем). Ведь никакихфундаментальных («антагонистических») противоречий ввашем хрустальном сверкающем мире не осталось. Так не превращается лион таким образом в застойное болото, в тупик, в конец человеческойистории, в разновидность этакой социальной эвтаназии?
Это был вопрос посерьезнее.Напрашивался ответ: непрерывная потребность в знании, непрерывный ибесконечный процесс исследования бесконечной Вселенной – вотдвижущая сила прогресса в Мире Полудня. Но это был в лучшем случаеответ на вопрос: чем они там все будут заниматься, в этом мире.Изменение же и совершенствование СОЦИАЛЬНОЙ структуры Мира изпроцедуры бесконечного познания никак не следовало.
Мы, помнится, попытались было выдвинутьтеорию «борьбы хорошего с лучшим», как движущего рычагасоциального прогресса, но вызвали этим только взрыв насмешек иядовитых замечаний – даже Би-Би-Си, сквозь заглушки, проехаласьпо этой нашей теории, и вполне справедливо.
Между прочим, мы так и не нашли ответана этот вопрос. Гораздо позднее мы ввели понятие Вертикальногопрогресса. Но, во-первых, само это понятие осталось у нас достаточнонеопределенным, а во-вторых, случилось это двадцатью годами позже. Атогда эту зияющую идеологическую дыру нам нечем было залатать, и этораздражало нас, но в то же время и побуждало к новым поискам идискуссионным изыскам.
В конце концов мы пришли к мысли, чтостроим отнюдь не Мир, который Должен Быть, и, уж конечно, не Мир,который Обязательно Когда-нибудь Наступит, – мы строимМир, в котором НАМ ХОТЕЛОСЬ бы ЖИТЬ и РАБОТАТЬ, – и ничегоболее. Мы совершенно снимали с себя обязанность доказыватьВОЗМОЖНОСТЬ и уж тем более – НЕИЗБЕЖНОСТЬ такого мира. Но,разумеется, при этом важнейшей нашей задачей оставалось сделать этотмир максимально правдоподобным, без лажи, без логическихпротиворечий, восторженных сусальностей и социального сюсюканья.
Что верно, то верно: Мир Полудняоказался у авторов настолько правдоподобным, что для миллионовпочитателей АБС именно он и был самой убедительной иллюстрацией ктому коммунизму, наступление которого «в основном»ожидалось в 1980 году. И очень хотелось, как Славин с Кондратьевым,отправиться в рейс на каком-нибудь «Таймыре», приступитьк легенным ускорениям и внезапно подвернуться сигма-деритринитации,чтобы преодолеть временной барьер и попасть в Мир Полудня. А там ужевыбирать себе дело по душе: хочешь – штурмуй вместе сГорбовским на «Тариэле» планету Владислава, хочешь –наслаждайся природой на Леониде около белой звезды ЕН23, хочешь –становись китовым пастухом, хочешь – участвуй в ВеликомКодировании и сохраняй навечно гениальный разум академика Окада.
С упомянутым академиком до сих пор таки связана одна из неразгаданных загадок «Полудня». Помнитли читатель, как в главе «Свечи перед пультом» умирающемуакадемику Окада океанолог Званцев и Акико-сан везут какую-тонеобычайно важную информацию, которую он ждал всю жизнь? Что же этобыла за информация? Увы, на мой прямой вопрос на эту тему БорисНатанович ответил: «Обычно Стругацкие ничего зря не пишут, инаверняка мы что-то имели в виду. Но вот что – я уже не помню…»
«Понедельник начинается в субботу»(1964)
Без сомнения, ПНвС – одна из«культовых» книг для моего поколения научных сотрудниковмладшего возраста и программистов. Проглатывалась она, как, впрочем,и все у Стругацких, в один присест, хохот вызывала безудержный, амногочисленные перлы, щедро разбросанные по тексту, запоминалисьсразу и навсегда.
Помните?
«Профессор Выбегаллокушал».
«Модель Человека,неудовлетворенного желудочно».
«Кадавр, желудочнонеудовлетворенный».
«Просочиться на десятоклье через канализацию».
«Вы мне это прекратите».
«Так вот и возникаютнездоровые сенсации».
«Назначить ученикоммладшего черпальщика в ассенизационном обозе при холерных бараках».
«Совершенно секретно.Перед прочтением сжечь»…
С последней фразой связаназамечательная история из моей прошлой, научно-исследовательскойжизни. В 1978 году, закончив институт и попав на работу врадиоэлектронный «ящик», я решил пошутить и на первом вжизни отчете о каких-то результатах математического моделированияпоставил в правом верхнем углу гриф секретности: «Особойважности. Перед прочтением сжечь». Скандал был страшный:начальник первого отдела (были такие, если кто помнит), отставнойполковник КГБ, в жизни не читавший «Понедельника», орал итопал на меня ногами на меня в своем кабинете больше часа. При этомболее всего его возмутило даже не то, что отчет предлагалось сжечь,не прочитав, а то, что я поступил не по чину! Оказывается, гриф«Особой важности» имели право ставить на документахперсоны рангом не ниже начальника отдела. Мне же, новоиспеченномуинженеру-стажеру полагался только самый «низший» гриф«Секретно». Отделался я, впрочем, легко –уменьшением премии на десятку…
Комментарий БНС:
Повесть о магах, ведьмах, колдунах иволшебниках задумана была нами давно, еще в конце 50-х. Мы совершенноне представляли себе сначала, какие события будут там происходить,знали только, что героями должны быть персонажи сказок, легенд, мифови страшилок всех времен и народов. И все это – на фонесовременного научного института со всеми его онерами, хорошоизвестными одному соавтору из личного опыта, а другому – израссказов многочисленных знакомых-научников. Долгое время мы собиралишуточки, прозвища, смешные характеристики будущих героев и записываливсе это на отдельных клочках бумаги (которые потом, как правило,терялись). Реального же продвижения не происходило: мы никак не моглипридумать ни сюжета, ни фабулы.
А практически все началось с дождливоговечера на Кисловодской Горной станции, где дружно изнывали от скукидва сотрудника Пулковской обсерватории – м.н.с. Б. Стругацкий истарший инженер Лидия Камионко. На дворе стоял октябрь 1960 года. БНтолько что прекратил труды свои по поискам места для БольшогоТелескопа в мокрых и травянистых горах Северного Кавказа и теперьждал, пока закончатся всевозможные формальности, связанные спередачей экспедиционного имущества, списанием остатков, оформлениемотчета и прочей скукотищей. А Л. Камионко, приехавшая на Горнуюстанцию отлаживать какой-то новый прибор, отчаянно бездельничала попричине полного отсутствия погоды, пригодной для астрономическихнаблюдений. И вот от скуки принялись они как-то вечером сочинятьрассказик без начала и конца, где был такой же вот дождь, такая жетусклая лампа на шнуре и без абажура, такая же сырая веранда,заставленная старой мебелью и ящиками с оборудованием, такая жеунылая скука, но где при всем при том происходили всякие забавные иабсолютно невозможные вещи – странные и нелепые люди появлялисьиз ничего, совершались некие магические действия, произносилисьабсурдные и смешные речи, и кончалась вся эта четырехстраничнаявполне сюрреалистическая абракадабра замечательными словами: «ДИВАНАНЕ БЫЛО!!!»
Домой БН возвращался через Москву сзаездом к брату-соавтору и там, в кругу семьи, зачитал вслух этибрульоны, вызвавшие дружный смех и всеобщее одобрение. Впрочем, тогдавсе на том и закончилось, нам и в голову не пришло, что таинственноисчезнувший диван – это на самом деле сказочныйдиван-транслятор, а разные странные типы, описанные там же, это маги,которые за названным транслятором гоняются. Все шло своим чередом,впереди был еще не один год размышлений и самонастройки.
Замечательно, но история написания«Понедельника…» совершенно вылетела из моейпамяти. Вылетела до такой степени, что сейчас, перечитываяразрозненные строчки из писем и дневников, я ловлю себя на том, чтоне всегда понимаю, о чем там идет речь…
Достаточно долго авторы не знали, какдолжны были называться части новой повести, да и сама повесть тоже. Амежду тем название «Понедельник начинается в субботу» ктому времени уже существовало. Это название имеет свою историю, идовольно забавную.
Надо сказать, что начало 60-х быловременем повального увлечения Хемингуэем. Никого не читают сейчас стаким наслаждением и восторгом, ни о ком не говорят так много и такстрастно, ни за чьими книгами не гоняются с таким азартом, причем все– вся читающая публика от старшеклассника до академикавключительно. И вот однажды, когда БН сидел у себя на работе вПулковской обсерватории, раздался вдруг звонок из города –звонила старинная его подруга Наташа Свенцицкая, великий знаток ипочитатель (в те времена) Хемингуэя. «Боря, –произнесла она со сдержанным волнением. – Ты знаешь,сейчас в Доме Книги выбросили новый томик Хэма, называется„Понедельник начинается в субботу“…» СердцеБН тотчас подпрыгнуло и сладко замлело. Это было такое точное, такоеподлинно хемингуеевское название – сдержанно грустное, суровобезнадежное, холодноватое и дьявольски человечное одновременно…Понедельник начинается в субботу – это значит: нет праздника внашей жизни, будни переходят снова в будни, серое остается серым,тусклое – тусклым… БН не сомневался ни секунды:
«Брать! – гаркнулон. – Брать сколько дадут. На все деньги!..»
Ангельский смех был ему ответом…
Шутка получилась хороша. И не пропаладаром, как это обычно бывает с шутками! БН сразу же конфисковалпрекрасную выдумку, заявив, что это будет замечательное название длябудущего замечательного романа о замечательно-безнадежной любви. Этотроман никогда не был написан, он даже никогда не был как следуетпридуман, конфискованное название жило в записной книжке своейсобственной жизнью, ждало своего часа и через пару лет дождалось.Правда, АБС придали ему совсем другой, можно сказать, прямопротивоположный, сугубо оптимистический смысл, но никогда потом обэтом не жалели. Наташа тоже не возражала. По-моему, она была даже вкаком-то смысле польщена.
Таким образом, историческаясправедливость требует, чтобы было воздано по заслугам двумзамечательным женщинам, бывшим сотрудницам Пулковской обсерватории,стоявшим у истоков самой, видимо, популярной повести АБС. Исполатьвам, дорогие мои, – Лидия Александровна Камионко, соавторзнаменитой сюжетообразующей фразы «ДИВАНА НЕ БЫЛО», иНаталия Александровна Свенцицкая, придумавшая этот бесконечногрустный, а может быть, наоборот, радостно оптимистический афоризм«Понедельник начинается в субботу»!
Мысль о «понедельнике,начинающемся в субботу» тоже стала культовой для целогопоколения. Хотя вызывала она, прямо скажем, смешанные чувства.
Да, многим из нас, как и героям ПНвС,работать было интереснее, чем развлекаться. Но это героям«Понедельника» с их сказочно-веселым существованием вНИИЧАВО выходные были не слишком-то нужны, и даже в новогоднюю ночьих тянуло в родные лаборатории и отделы. Нам же, сидевшим в отнюдь не«чародейских» НИИ, большей частью – «закрытых»,о подобной светлой и радостной атмосфере непрерывного творчества(пусть и без магии) можно было лишь мечтать. Мало кто из нашихначальников был хотя бы отдаленно похож на Федора Симеоновича Кивринаили Кристобаля Хунту. Директор института тоже был, мягко говоря, неЯнус Полуэктович: магическим путем у него получилось разве чтовознесение в это кресло из кресла секретаря парткома. Зато аналоговМодеста Матвевича Камноедова или завкадрами Кербера Псоевича Демина(сей персонаж на виду в «Понедельнике», правда, непоявлялся, но воображение рисовало его очень живо) было в избытке. Ауж от тех, кто в НИИЧАВО должен был бы ходить с ушами, исцарапаннымиот непрерывного бритья, просто проходу не было.
Возможно, именно потому мы изачитывались «Понедельником» как веселой сказкой,энциклопедией юмора и сатиры, щедро вставляли фразы из ПНвС в своюречь, где только могли и не могли. И правильно написано в аннотации кодному из недавних изданий ПНвС, что эта книга воспитала не однопоколение русских ученых…
Комментарий БНС:
Вообще, «Понедельник» –в значительной степени есть капустник, результат развеселогоколлективного творчества.
«Нужны ли мы нам?» –такой лозунг действительно висел в одной из лабораторий, кажется,ГОИ.
«Вот по дороге едет ЗИМ, и им ябуду задавим» – гениальный стих моего старого друга ЮрыЧистякова, великого специалиста по стихосложению в манере капитанаЛебядкина.
«Мы хотим построить дачу. Где?Вот главная задача…» – стишок из газеты «Зановое Пулково».
И т.д., и пр., и т.п.
В заключение не могу не отметить, чтоцензура не слишком трепала эту нашу повесть. Повестушка вышласмешная, и придирки к ней тоже были смешные. Так, цензоркатегорически потребовал выбросить из текста какое-либо упоминание оЗИМе. («Вот по дороге едет ЗИМ, и им я буду задавим».)Дело в том, что в те времена Молотов был заклеймён, осужден, исключениз партии, и автомобильный завод его имени был срочно переименован вГАЗ (Горьковский автомобильный завод), точно так же как ЗИС (заводимени Сталина) назывался к тому времени уже ЗИЛ (завод имениЛихачева). Горько усмехаясь, авторы ядовито предложили, чтобы стишокзвучал так: «Вот по дороге едет ЗИЛ, и им я буду задавим».И что же? К их огромному изумлению, Главлит охотно на этот собачийбред согласился. И в таком вот малопристойном виде этот стишокиздавался и переиздавался неоднократно.
Многое тогда нам не удалось спасти.«Министра государственной безопасности Малюту Скуратова»,например. Или строчку в рассказе Мерлина: «Из озера подняласьрука, мозолистая и своя…» Еще какие-то милые пустячки,показавшиеся кому-то разрушительными…
Все (или почти все), некогдаутраченное, в настоящем издании благополучно восстановлено, благодаряопять же дружным и самоотверженным усилиям люденов, перерывших кучуразных переизданий и черновиков. Света Бондаренко, Володя Борисов,Вадим Казаков, Виктор Курильский, Юрий Флейшман – спасибо вамвсем!
Мы, воспитанные на творчестве АБС,долгие годы упивались «Понедельником» – как своейнесбывшейся мечтой. Как картиной того мира, в котором мы хотели быжить и работать. Мира, где можно было заниматься проблемамичеловеческого счастья и смысла человеческой жизни. Мира, где былапринята рабочая гипотеза, что «счастье в непрерывном познаниинеизвестного, и смысл жизни в том же». Мира, в котором хамствои жлобство неизменно терпели заслуженное поражение, и от нихоставались только пуговицы и вставные челюсти. Мира, где создавались«неограниченные возможности для превращения человека в мага».Мира, где чародействовали Сашка Привалов и Роман Ойра-Ойра, грубыйВитька Корнеев и вежливый Эдик Амперян, где можно было завести себепарочку дублей, чтобы успеть сделать все, что хочется успеть. Мира,где царило непередаваемое ощущение СВОБОДЫ – той самой, которойне хватало в нашей реальной жизни. Свободы, которая, как мы рано илипоздно начали понимать, не придет из сказки сама собой. За которуюнадо драться с Выбегаллами и Камноедовыми, и драться жестоко, потомучто просто так они нам поле боя не оставят.
Возможно, самая главная, хотя ичрезвычайно простая мысль ПНвС – та, которую в самом концевысказывает Привалову Янус Полуэктович Невструев: «Постарайтесьпонять, Александр Иванович, что не существует единственного для всехбудущего. Их много, и каждый ваш поступок творит какое-нибудь из них.Вы обязательно это поймете».
Как и Привалов, позже мы действительноэто поняли. Но это, как и сказано в «Понедельнике», ужесовсем-совсем другая история.
«Трудно быть богом» (196З)
Говорить о ТББ и легко, и трудно. Легко– потому, что лучшая (по моему субъективному мнению) вещь вмировой фантастике знакома, кажется, наизусть. Не надо снимать ТББ сполки, чтобы вспомнить, как она начинается:
«Ложа Анкиного арбалетабыла выточена из черной пластмассы, а тетива была из хромистой сталии натягивалась одним движением бесшумно скользящего рычага. Антонновшеств не признавал: у него было доброе боевое устройство в стилемаршала Тоца, короля Пица Первого, окованное черной медью, сколесиком, на которое наматывался шнур из воловьих жил. Что касаетсяПашки, то он взял пневматический карабин. Арбалеты он считал детствомчеловечества, так как был ленив и неспособен к столярному ремеслу…»
А дальше – один за другим –«парольные сигналы» которые использовались для узнаванияв любой компании тех, кто равен тебе по великому братству поклонниковАБС.
«Малогабаритный полевойсинтезатор „Мидас“».
«Кстати, благородные доны,чей это вертолет позади избы?»
«Мерзко, когда деньначинается с дона Тамэо».
«Совершенно не вижу,почему бы благородному дону не взглянуть на ируканские ковры».
«Барон поражалвоображение. В нем было что-то от грузового вертолета на холостомходу».
«Теперь не уходят изжизни. Теперь из жизни уводят».
«Во тьме все становятсяодинаково серыми».
«Король, по обыкновению,велик и светел, а дон Рэба безгранично умен и всегда начеку».
«Не знаю, чей он там отец,но его дети скоро осиротеют».
«Пауки договорились».
«Розги налево, ботинокнаправо»…
Этот перечень можно продолжать –собственно, почти вся ТББ состоит из таких, с давних пор любимыхсловосочетаний. И до сей поры не устарело ровным счетом НИ-ЧЕ-ГО.
По воспоминаниям БНС, повесть (илироман?) начинался (на стадии замысла) как веселый, чистоприключенческий, мушкетерский, и должен был называться вовсе не«Трудно быть богом», а «Седьмое небо».
1.02.62 Аркадий Стругацкий пишет брату:«Ты уж извини, но я вставил в Детгизовский план 1964 года„Седьмое небо“, повесть о нашем соглядатае на чужойфеодальной планете, где два вида разумных существ. Я план продумал,получается остросюжетная штука, может быть и очень веселой, вся вприключениях и хохмах, с пиратами, конкистадорами и прочим, даже синквизицией…»
А вот – отрывок из более позднего(начало марта 1963-го) письма АН брату, поясняющего читателю,насколько первоначальные авторские планы и наметки способныотличаться от окончательного воплощения идеи:
«Существует где-то планета,точная копия Земли, можно с небольшими отклонениями, в эпохунепосредственно перед Великими географическими открытиями.Абсолютизм, веселые пьяные мушкетеры, кардинал, король, мятежныепринцы, инквизиция, матросские кабаки, галеоны и фрегаты, красавицы,веревочные лестницы, серенады и пр. И вот в эту страну (помесьФранции с Испанией, или России с Испанией) наши земляне, давно ужеабсолютные коммунисты, подбрасывают „кукушку“ –молодого здоровенного красавца с таким вот кулаком, отличногофехтовальщика и пр. Собственно, подбрасывают не все земляне сразу, аскажем, московское историческое общество.
Они однажды забираются к кардиналу иговорят ему: „Вот так и так, тебе этого не понять, но мыоставляем тебе вот этого парнишку, ты его будешь оберегать от козней,вот тебе за это мешок золота, а если с ним что случится, мы с тебяживого шкуру снимем“. Кардинал соглашается, ребята оставляют упланеты трансляционный спутник, парень по тамошней моде носит наголове золотой обруч с вмонтированным в него вместо алмаза объективомтелепередатчика, который передает на спутник, а тот – на Землюкартины общества. Затем парень остается на этой планете один, снимаетквартиру у г-на Бонасъе и занимается тасканием по городу, толканием вприхожих у вельмож, выпитием в кабачках, дерется на шпагах (но никогоне убивает, за ним даже слава такая пошла), бегает за бабами и пр.Можно написать хорошо эту часть, весело и смешно. Когда он лазает поверевочным лестницам, он от скромности закрывает объектив шляпой спером.
А потом начинается эпоха географическихоткрытий. Возвращается местный Колумб и сообщает, что открыл Америку,прекрасную, как Седьмое Небо, страну, но удержаться там нет никакойвозможности: одолевают звери, невиданные по эту сторону океана. Тогдакардинал вызывает нашего историка и говорит: помоги, ты можешьмногое, к чему лишние жертвы. Дальше понятно. Он вызывает помощь сЗемли – танк высшей защиты и десяток приятелей с бластерами,назначает им рандеву на том берегу и плывет на галеонах с солдатами.Прибывают туда, начинается война, и обнаруживается, что звери эти –тоже разумные существа. Историки посрамлены, их вызывают на МировойСовет и дают огромного партийного дрозда за баловство.
Это можно написать весело и интересно,как „Три мушкетера“, только со средневековой мочой игрязью, как там пахли женщины, и в вине была масса дохлых мух. Аподспудно провести идею, как коммунист, оказавшийся в этой среде,медленно, но верно обращается в мещанина, хотя для читателя оностается милым и добрым малым…»
И последний отрывок из письма АН братуот 17.03.63: «…Всю программу, тобою намеченную, мывыполним за пять дней. Предварительно же мне хочется сказать тебе,бледнопухлый брат мой, что я за вещь легкомысленную. Чтобы женщиныплакали, стены смеялись, и пятьсот негодяев кричали: „Бей! Бей!и ничего не могли сделать с одним коммунистом…“.Последняя фраза – слегка измененная цитата из любимой намитрилогии Дюма…
Вся эта переписка шла на весьмаинтересном внутриполитическом фоне. В середине декабря 1962 года(точной даты не помню) Хрущев посетил выставку современного искусствав московском Манеже. Науськанный (по слухам) тогдашним главоюидеологической комиссии ЦК Ильичевым, разъяренный вождь, великийспециалист, сами понимаете, в области живописи и изящных искусстввообще, носился (опять же по слухам) по залам выставки с криками:«Засранцы! На кого работаете? Чей хлеб едите? Пидарасы! Длякого вы все это намазали, мазилы?» Он топал ногами, наливалсячерной кровью и брызгал слюной на два метра. (Именно тогда и именнопо этому поводу родился известный анекдот, в котором озверевшийНикита-кукурузник, уставившись на некое уродливое изображение в раме,орет не своим голосом: «А что это за жопа с ушами?» Начто ему, трепеща, отвечают: «Это зеркало, Никита Сергеевич…»
Соображения были высказаны. Пресса ужене ревела, она буквально выла. «КОМПРОМИССОВ БЫТЬ НЕ МОЖЕТ»«ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ХУДОЖНИКА» «СВЕТ ЯСНОСТИ»«ОКРЫЛЯЮЩАЯ ЗАБОТА» «ИСКУССТВО И ЛЖЕИСКУССТВО»«ВМЕСТЕ С НАРОДОМ» «НАША СИЛА И ОРУЖИЕ» «ЕСТЬТАКАЯ ПАРТИЯ, ЕСТЬ ТАКОЕ ИСКУССТВО!» «ПО-ЛЕНИНСКИ»«ЧУЖИЕ ГОЛОСА»…
Словно застарелый нарыв лопнул. Гной идурная кровь заливали газетные страницы. Все те, кто последние«оттепельные» годы попритих (как нам казалось), прижалуши и только озирался затравленно, как бы в ожидании немыслимого,невозможного, невероятного возмездия за прошлое – все этижуткие порождения сталинщины и бериевщины, с руками по локоть в кровиневинных жертв, все эти скрытые и открытые доносчики, идеологическиеловчилы и болваны-доброхоты, все они разом взвились из своих укрытий,все оказались тут как тут, энергичные, ловкие, умелые гиены пера,аллигаторы пишущей машинки. МОЖНО!
Но и это было еще не все. 7 марта 1963в Кремле «обмен мнениями по вопросам литературы и искусства»был продолжен. К знатокам изящных искусств добавились Подгорный,Гришин, Мазуров. Обмен мнениями длился два дня. Газетные вопли ещеусилились, хотя, казалось, усиливаться им было уже некуда. «ВЕЛИЧИЕПОДЛИННОГО ИСКУССТВА» «ПО-ЛЕНИНСКИ!» (Уже былораньше, но теперь – с восклицательным знаком) «ФИЛОСОФИЯЗАПАДНОГО ИСКУССТВА – ПУСТОТА, РАЗЛОЖЕНИЕ, СМЕРТЬ»«ВЫСОКАЯ ИДЕЙНОСТЬ И ХУДОЖЕСТВЕННОЕ МАСТЕРСТВО – ВЕЛИКАЯСИЛА СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСКУССТВА» «НЕТ „ТРЕТЬЕЙ“ИДЕОЛОГИИ!» «ТВОРИТЬ ВО ИМЯ КОММУНИЗМА»«ПРОСЛАВЛЯТЬ, ВОСПЕВАТЬ, ВОСПИТЫВАТЬ ГЕРОИЗМ» «ТАКДЕРЖАТЬ!» (Положительно, число восклицательных знаковнарастает) «ПОИСКИ В ПОЭЗИИ, ПОДЛИННЫЕ И МНИМЫЕ»«СМОТРЕТЬ ВПЕРЕД!»
Начали с художников-модернистов –с Фалька, Сидура, Эрнста Неизвестного, а потом, никто и ахнуть неуспел, а уже взялись и за Эренбурга, за Виктора Некрасова, за АндреяВознесенского, за Александра Яшина и за фильм «Застава Ильича».И уж все кому не лень прошлись ногами по Аксенову, Евтушенко,Сосноре, Ахмадулиной и даже – но вежливо, с реверансами! –по Солженицыну. (Солженицын все еще оставался в фаворе у Самого. Новся остальная свита, боже ж мой, как все они его ненавидели ибоялись! Милостив царь, да немилостив псарь).
Впрочем, никого не посадили. Никогодаже не исключили из Союза писателей. Более того, посреди гнойногопотока разрешили даже построить две или три статьи с осторожнымивозражениями и изложением своей (а не партийной) точки зрения.Возражения эти тотчас же были затоплены и затоптаны, но факт ихпоявления уже означал, что намерения бить насмерть у начальства нет.
Но нам было не столько страшно, сколькотошно. Нам было мерзко и гадко, как от тухлятины. Никто не понималтолком, чем вызван был этот стремительный возврат на гноище. То ливласть отыгрывалась на своих за болезненный щелчок по носу,полученный совсем недавно во время Карибского кризиса. То лиположение в сельском хозяйстве еще более ухудшилось, и ужепредсказывались на ближайшее будущее перебои с хлебом (каковые ипроизошли в 1963-м). То ли просто пришло время показать возомнившей осебе «интеллигузии», кто в этом доме хозяин и с кем он –не с Эренбургами вашими, не с Эрнстами вашими Неизвестными, не сподозрительными вашими Некрасовыми, а – со старой добройгвардией, многажды проверенной, давным-давно купленной, запуганной инадежной.
Можно было выбирать любую из этихверсий или все их вместе. Но одно стало нам ясно, как говорится, доболи. Не надо иллюзий. Не надо надежд на светлое будущее. Намиуправляют жлобы и враги культуры. Они никогда не будут с нами. Онивсегда будут против нас. Они никогда не позволят нам говорить то, чтомы считаем правильным, потому что они считают правильным нечто совсеминое. И если для нас коммунизм – это мир свободы и творчества,то для них коммунизм – это общество, где население немедленно ис наслаждением исполняет все предписания партии и правительства.
Осознание этих простых, но далеко длянас не очевидных тогда истин было мучительно, как всякое осознаниеистины, но и благотворно в то же время. Новые идеи появились инастоятельно потребовали своего немедленного воплощения. Всязадуманная нами «веселая, мушкетерская» история сталасмотреться совсем в новом свете, и БНу не потребовалось долгих речей,чтобы убедить АНа в необходимости существенной идейной коррекции«Наблюдателя». Время «легкомысленных вещей»,время «шпаг и кардиналов», видимо, закончилось. А можетбыть, просто еще не наступило. Мушкетерский роман должен был, обязанбыл стать романом о судьбе интеллигенции, погруженной в сумеркисредневековья…
Однако романом о судьбе интеллигенцииТББ не стала – несмотря на множество персонажейсоответствующего плана. Отец Гаук и брат Нанин, Гур Сочинитель иЦурэн Правдивый, Кира и доктор Будах – все они героивторостепенные, хотя сюжетные линии многих из них выписаны тщательнои бережно. Первостепенный же герой один – благородный донРумата Эсторский. Но герой и должен быть один, как через тридцать летнапишут два соавтора, известных под псевдонимом Г.Л.Олди.
Сам термин «прогрессор» –посланник развитых цивилизаций, способствующий прогрессу отсталыхмиров – появится в творчестве АБС лишь через полтора десяткалет, когда будет написан «Жук в муравейнике».
Собственно, вся ТББ – это историямучительного ВЫБОРА. И проблема этого выбора сформулирована настолькоточно, что споры об оптимальном поведении дона Руматы идут по сейдень и будут идти еще долго. Возможно ли, допустимо ли вмешательствов историю чужого мира? Возможно ли спокойно смотреть, как у тебя наглазах «звери ежеминутно убивают людей»? Возможно ли впринципе «бескровное воздействие» на происходящее,которое является самым что ни на есть кровавым? Где тот предел, закоторым нельзя оставаться бесстрастным наблюдателем?
Известно, что Румата в конце концовпереходит этот предел – выходя в свой последний кровавый путь ккоролевскому дворцу. И это рождает у большинства читателей ТББчувство невыразимого душевного облегчения: наконец-то! Доколе жеможно было терпеть? Впрочем, главная загадка этого эпизода еще долгобудет ускользать от моего, да и не только от моего внимания. И лишьпочти через три десятка лет критик Сергей Переслегин сумеет не толькосформулировать эту загадку, но, кажется, и разрешить ее – впредисловии к изданию ТББ в «Мирах братьев Стругацких».
Суть его рассуждений такова: не было лиубийство Киры – которое не могло не заставить Румату «подобратьоба меча, спуститься по лестнице и ждать, пока упадет дверь», –сознательной провокацией? Целью которой могло быть только одно –уничтожение руками Руматы и дона Рэбы, и многих его приближенных?Ведь, собственно говоря, кому было нужно убивать возлюбленную Руматы?Дону Рэбе, как привычно считали мы прежде? А зачем? Скорее, онпостарался бы взять ее в качестве заложницы, чтобы как-то влиять наопасного соперника. Значит, не Рэбе. Но кому?
Был только один человек, считает СергейПереслегин, которому это было нужно. Беспощадный, прошедший все кругиада, великолепно знающий Румату и беспредельно жестокий. И при этом –крайне заинтересованный в устранении дона Рэбы. Тот самый, которыйговорил: мол, в нашем деле не может быть друзей наполовину. Другнаполовину – он всегда наполовину враг… Иными словами.Арата Горбатый.
Так это или не так, но мне гипотезаСергея Переслегина представляется чрезвычайно изящной.
Ну а вторая загадка ТББ – какаяже судьба постигла Арканар после отказа Руматы от «бескровноговоздействия»? Ведь ни разу нигде больше Стругацкие не вернутсяни к Арканару, ни к Румате, ни к другим землянам – героям ТББ.Мир Арканара останется обособленным. Почему? Может быть, самиСтругацкие так и не нашли ответа на вопрос о дальнейшей судьбеАрканара?
И еще. Несколько лет назад БорисНатанович говорил мне: самое удивительное в судьбе Руматы вовсе нето, что на последних страницах ТББ он обнажает оба меча и идеткрушить негодяев! Самое удивительное – то, что он не начинаетэтим заниматься с первых же страниц книги!
Да, этот факт действительно удивлял –помнится, еще при первом прочтении ТББ (примерно в 1969 году) мнебыли совершенно непонятны какие-либо сомнения Руматы относительнотого, что надлежит делать в Арканаре. Да все же, что называется, иежику понятно! Что тут думать – трясти надо! Не во сне, а наявугнать взашей «серую сволочь», так чтобы ее спины«озарялись лиловыми вспышками выстрелов». Взорвать кчертовой матери Веселую Башню. Повесить дона Рэбу вместе с королем напервом суку, предварительно испепелив охрану из бластера. Самомусесть на престол, поставить доктора Будаха первым министром, АратуГорбатого – министром обороны, барона Пампу – министромвнутренних дел, дона Рипата – начальником дворцовой стражи.Утопить весь Святой Орден в море-океане. Восстановить библиотеки,вернуть из ссылки ученых и поэтов, открыть школы и университеты. И,конечно, как следует заняться перевоспитанием неразумного населения внужном коммунарском духе. Не умеешь – научим, не хочешь –заставим, массовая гипноиндукция, позитивная реморализация,гипноизлучатели на трех экваториальных спутниках…
Понимание того, что все не так просто,и осознание всех «подводных камней» – привнимательном чтении разговора Руматы с доктором Будахом –придет значительно позже. Как минимум через год и через три-четырепрочтения ТББ. Понимание того, что нельзя «лишать человечествоего истории» придет года через три. А мысль о том, что и наЗемле, возможно, есть (и были) прогрессоры с какого-нибудь Денеба,которых одолевают те же проблемы, посетит примерно через пять лет…
Но все это будет позже – апока останется только недоумение: разве можно не вмешиваться, еслиможно вмешаться? Зачем ждать, пока Киру застрелят из арбалета –не проще ли было превентивно сжечь нападавших из бластера? Что мешаетраздать «молнии» войску Араты Горбатого, а потом, когдаон окажется на троне, тщательно проследить, чтобы не наломал дров?Почему при аресте, даже защищая свою жизнь и свободу против десяткаупитанных увальней с топорами, Румата не разит насмерть – он,владеющий «сказочными, невероятными приемами боя»?Подумаешь, нашел кого жалеть – получеловеков, которых язык неповорачивается называть братьями по разуму!
Впрочем, если честно, то остатки этогонедоумения сохранятся и до сей поры. Потому что и до сей поры яуверен, что драконов надо не перевоспитывать, а убивать. Что говоритьс мерзавцами надо на том единственном языке, который им доступен. Чтопротив злой силы надо применять другую силу, а не рассчитывать на то,что добро когда-нибудь восторжествует само по себе – в силуестественного прогресса.
Видимо, не пройти мне по конкурсу вИнститут Экспериментальной Истории…
Комментарий БНС:
Вообще, роман вызвал разноречивыеотклики у читающей публики. В особенности озадачены были наширедакторы. В этом романе все им было непривычно, и масса пожеланий(вполне дружеских, между прочим, а вовсе не злобно-критических) быловысказано. По совету И.А. Ефремова мы переименовали министра охраныкороны в дона Рэбу (раньше он у нас был дон Рэбия – анаграммаслишком уж незамысловатая, по мнению Ивана Антоновича). Более того,нам пришлось основательно поработать над текстом и добавить целуюбольшую сцену, где Арата Горбатый требует у героя молнии и неполучает их. Поразительно, что роман этот прошел через все цензурныерогатки без каких-либо особых затруднений. То ли тут сыграл рольлиберализм тогдашнего «молодогвардейского» начальства, толи точные действия замечательного редактора нашего, Бэллы ГригорьевныКлюевой, а может быть, дело было вовсе в том, что шел некий откатпосле недавней идеологической истерики – враги наши переводилидух и благодушно озирали вновь захваченные ими плацдармы и угодья.
Впрочем, по выходе книги реакцияопределенного рода последовала незамедлительно. Пожалуй, это былпервый случай, когда по Стругацким ударили из крупных калибров.Академик АН СССР Ю. Францев обвинил авторов в абстракционизме исюрреализме, а почтенный собрат по перу В. Немцов – впорнографии. К счастью, это были пока еще времена, когда разрешалосьотвечать на удары, и за нас в своей блестящей статье «Миллиардыграней будущего» заступился И. Ефремов. Да и политическийградус на дворе к тому времени поуменьшился. Словом, обошлось.(Идеологические шавки еще иногда потявкивали на этот роман из своихподворотен, но тут подоспели у нас «Сказка о Тройке»,«Хищные вещи века», «Улитка на склоне» –и роман «Трудно быть богом» на их фоне вдруг, неожиданнодля авторов, сделался даже неким образцом для подражания. Стругацкимуже выговаривали: что же вы, вот возьмите «Трудно быть богом»– ведь можете же, если захотите, почему бы вам не работать идальше в таком ключе?..)
Роман, надо это признать, удался. Одничитатели находили в нем мушкетерские приключения, другие –крутую фантастику. Тинэйджерам нравился острый сюжет, интеллигенции –диссидентские идеи и антитоталитарные выпады. На протяжении доброгодесятка лет по всем социологическим опросам роман этот делилпервое-второе рейтинговое место с «Понедельником». Насегодняшний день (октябрь 1997 года) он вышел в России общим тиражомсвыше 2 миллионов 600 тысяч экземпляров, и это – не считаясоветских изданий на иностранных языках и на языках народов СССР. Асреди зарубежных изданий он до сих пор занимает прочное второе местосразу за «Пикником». По моим данным, он вышел за рубежом34-мя изданиями в семнадцати странах. В том числе: в Болгарии (4издания), Испании (4), ФРГ (4), Польше (3), ГДР (2), Италии (2), США(2), Чехословакии (2), Югославии (2) и т.д.
«Далекая радуга» (1962)
ДР – единственный у АБС«роман-катастрофа». Правда, гибнет в ней не Земля и не еечасть, а земная колония на далекой планете Радуга, превращенной вгигантский полигон для экспериментов по нуль-транспортировке. В книгедве ключевые темы: возможные трагические последствия выхода научногоэксперимента из-под контроля и поведение людей перед лицом неминуемойгибели.
Собственно, обе, и первая, и втораятемы, отнюдь не оригинальны. Кто только не предупреждал об опасностидля человечества, которую могут нести с собой научные опыты, –начиная с Жюля Верна и заканчивая Полом Андерсоном. И кто только неописывал ситуации, когда мест в спасательных шлюпках меньше, чемжелающих спастись пассажиров.
Но почему же, собственно, Стругацкиевдруг обратились к такому специфическому жанру?
Комментарий БНС:
В августе 1962 года в Москве состоялосьпервое (и кажется, последнее) совещание писателей и критиков,работающих в жанре научной фантастики. Были там идейно нас всехнацеливающие, доклады, встречи с довольно высокими начальниками(например, с секретарем ЦК ВЛКСМ Леном Карпинским), дискуссии икулуарные междусобойчики, а главное – был там нам показан побольшому секрету фильм Крамера «На последнем берегу».
(Фильм этот сейчас почти забыт, а зря.В те годы, когда угроза ядерной катастрофы была не менее реальна, чемсегодня угроза, скажем, повальной наркомании, фильм этот произвел навесь мир такое страшное и мощное впечатление, что в ООН было дажепринято решение – показать его в так называемый День Мира вовсех странах одновременно. Даже наше высшее начальство скрепя сердцепошло на этот шаг и показало «На последнем берегу» в ДеньМира в одном (!) кинотеатре города Москвы. Хотя могло бы, междупрочим, и не показывать вовсе: как известно, нам, советским, чуждабыла и непонятна тревога за ядерную безопасность – мы и такбыли уверены, что никакая ядерная катастрофа нам не грозит, а грозитона только гниющим империалистическим режимам Запада.)
Фильм нас буквально потряс. Картинапоследних дней человечества, умирающего, почти уже умершего, медленнои навсегда заволакиваемого радиоактивным туманом под звукипронзительно-печальной мелодии «Волсинг Матилда»…Когда мы вышли на веселые солнечные улицы Москвы, я, помнится,признался АН, что мне хочется каждого встречного военного в чинеполковника и выше – лупить по мордам с криком «прекратите…вашу мать, прекратите немедленно!» АН испытывал примерно то жесамое. (Хотя при чем тут, если подумать, военные, даже и в чине вышеполковника? В них ли было дело? И что они, собственно, должны былинемедленно прекратить?) Разумеется, это было совершенно, однозначно ибезусловно исключено – написать роман-катастрофу на сегодняшнеми на нашем материале, а так мучительно и страстно хотелось намсделать советский вариант «На последнем берегу»: мертвыепустоши, оплавленные руины городов, рябь от ледяного ветра на пустыхозерах, черные землянки, черные от горя и страха люди и тоскливаямелодия-молитва над всем этим: «Летят утки, летят утки да двагуся…» Мы обдумывали все возможные и невозможныеварианты такой повести (у нее уже появилось название – «Летятутки»), строили эпизоды, рисовали мысленные картинки и пейзажии понимали: все это зря, ничего не выйдет и никогда – при нашейжизни.
Почти сразу же после совещания мыпоехали вместе в Крым и там наконец придумали, как все это можносделать: просто надо уйти в мир, где нет ядерных войн, но –увы! – все еще есть катастрофы. Тем более что этот мир унас уже был придуман, продуман и создан заранее и казался намнемногим менее реальным, чем тот, в котором мы живем.
Надо сказать, что придуманный мирРадуги действительно лишь самую малость менее реален, чем настоящий.Собственно, Радуга – своего рода большая Дубна, где ученыепроводят эксперименты, ведут жаркие дискуссии и не щадя живота своегосражаются за право получить вне очереди оборудование для этихэкспериментов. Только что именуется это оборудование несинхрофазотронами, а ульмотронами… Все это прекрасновстраивалось в тогдашнее состояние интеллигентных умов! Напомним:начало 60-х годов – время беспредельной веры в могуществонауки, особенно физики. Именно тогда физики уверенно побеждалилириков, конкурс в физические вузы зашкаливал, а самым популярныммужчиной в стране был Алексей Баталов, сыгравший физика Гусева в«Девяти днях одного года». Поэтому целая планета,безраздельно отданная под эксперименты ученым, – этополностью в духе времени. А фантастический антураж не так и многодобавляет: в конце концов, чем Волна так уж страшнее ядерного взрыва?Между прочим, говорить в начале 60-х, что не обязательнобеспрекословно снабжать ученых всем, что они попросят дляудовлетворения своего любопытства за казенный счет (цитируя, кажется,Льва Ландау), – а мораль ДР именно такова – былоблизким к кощунству…
Но, конечно, ДР – это повесть обудущем, о том же Мире Полудня: время действия, как подсчитала группа«Людены», – 60-е годы XXII века. Более того,по замыслу авторов, это должна была быть последняя повесть о далекомкоммунизме – еще 23.11.63 Аркадий Стругацкий делаетсоответствующую запись в своем дневнике…
Комментарий БНС:
Я наткнулся сейчас на эту запись вдневнике АН и вздрогнул. А ведь и верно! Ведь и на самом делеговорили мы тогда, в конце 62-го, друг другу: «Все! Хватит обэтом. Надоело! Хватит о выдуманном мире, главное на Земле –даешь сугубый реализм!..» И ведь так (или почти так) оно иполучилось: закончив ее, мы в течение долгих последующих лет невозвращались больше в Мир Полудня, аж до самого 1970-го года.
Если, впрочем, не считать «Труднобыть богом» и «Обитаемого острова». Но можно лисчитать эти романы произведениями о Светлом Будущем да и вообще обудущем ?
Что правда, то правда: считать«Обитаемый остров» и тем более «Трудно быть богом»произведениями о будущем трудновато. Но ДР – повесть о томбудущем, где единственная проблема – откуда взять энергию дляудовлетворения растущих потребностей ученых.
«Смысл человеческой жизни –это научное познание», – говорит один из персонажейДР, физик Альпа. И добавляет: «Мне грустно видеть, чтомиллиарды людей сторонятся науки, ищут свое призвание всентиментальном общении с природой, которое они называют искусством.Наука переживает период материальной недостаточности, а в то же времямиллиарды людей рисуют картины, рифмуют слова… а ведь срединих много потенциально великолепных работников…» Физиктак и не решается продолжить эту нехитрую мысль, и вместо него этоделает Горбовский: мол, хорошо бы всех этих художников и поэтовсогнать в учебные лагеря, отобрать у них кисти и гусиные перья,заставить пройти краткосрочные курсы и вынудить строить для солдатнауки новые конвейеры для производства ульмотронов (нечто вродеаккумуляторов энергии огромной мощности)…
В будущем, обрисованном в ДР, на полномсерьезе обсуждается такая проблема: не перебросить ли в науку частьэнергии из Фонда Изобилия? Значит, верили Стругацкие тогда, что будетв Мире Полудня и Изобилие, и Фонд. Верили в то, что будет обсуждатьсяидея во имя чистой науки «поприжать человечество в областиэлементарных потребностей». Верили в то, что одни будутвыдвигать лозунг «Ученые готовы голодать», а другиеотвечать им «А шесть миллиардов детей не готовы. Так же неготовы, как вы не готовы разрабатывать социальные проекты»…
Впоследствии эта вера иссякнет довольноскоро – уже в «Малыше», не говоря о «Парне изпреисподней», «Жуке в муравейнике» или «Волныгасят ветер», люди Полудня озабочены совсем другими проблемами.Куда более сложными – и куда более грустными.
Комментарий БНС:
Первый черновик «ДР» начати закончен был в ноябре-декабре 1962-го, но потом мы еще довольнодолго возились с этой повестью – переписывали, дописывали,сокращали, улучшали (как нам казалось), убирали философские разговоры(для издания в альманахе издательства «Знание»),вставляли философские разговоры обратно (для издания в «МолодойГвардии»), и длилось все это добрых полгода, а может быть, идольше.
Впрочем, главный вопрос, связанный с«Далекой Радугой», – это вопрос о Горбовском.Погиб ли Горбовский в смертоносном пламени Волны или все-таки уцелел?Если уцелел, то как ему это удалось? Если погиб, то почему во многихпоследующих повестях он появляется как ни в чем не бывало?
Никакого ответа на этот знаменитыйвопрос АБНС так и не дают, и читателю приходится домысливать всесамому. Но надо сказать, что ДР характерна, казалось бы, ни на чем неоснованной, но притом полнейшей уверенностью читателя в том, что впоследний момент должно случиться какое-то чудо. То ли Волна –неистовая всеразрушаюшая субстанция вырожденной материи –остановится, не успев уничтожить людей, то ли встречные северная июжная Волны самоликвидируются при сближении, то ли, как напишетСтругацким ученик четвертого класса Слава Рыбаков (ныне –знаменитый писатель-фантаст Вячеслав Рыбаков), в повести просто недописана концовка. А должна она быть, по мнению Славы Рыбакова,такой:
«Вдруг в небе послышался грохот.У горизонта показалась черная точка. Она быстро неслась по небосводуи принимала все более ясные очертания. Это была „Стрела“».
Имеется в виду звездолет «Стрела»,который в оригинале ДР успеть на помощь никак не может, но, по мнениюмногих и многих читателей, успеть обязан. В противном случае придетсяпредположить, что погибнет не только Горбовский, но и МаркВалькенштейн, и Этьен Ламондуа, и Джина Пикбридж, и Матвей Вязаницын,и Роберт с Таней, и Аля Постышева, и Канэко, и отважная восьмерка таки не состоявшихся нуль-перелетчиков… Допустить такое в здравомуме и ясной памяти ни один читатель АБС не в состоянии. Значит, всеДОЛЖНЫ были спастись – что подтверждается благополучнымпоявлением Горбовского в Мире Полудня в последующих романах.Поскольку спастись один Горбовский никак не мог (предположить, чтоЛеонид Андреевич в последний момент тайком пробрался на борт«Тариэля-Второго» довольно трудно) – значит,спаслись и все прочие. И все научные проблемы нуль-Т, видимо, быливпоследствии благополучно разрешены. Ведь, скажем, когда в «Жукев муравейнике» Максим Каммерер пользуется кабиной длянуль-транспортировки, путешествуя на курорт «Осинушка» иобратно, никаких Волн поблизости не наблюдается…
И еще одно, что никак нельзя обойти,вспоминая ДР, – феномен Камилла. Последнего из «ЧертовойДюжины» фанатиков, срастивших себя с машинами. Голый разум инеограниченные возможности совершенствования организма –исследователь, который сам себе и транспорт, и приборы.Человек-ульмотрон, человек-флайер, человек-лаборатория, неуязвимый,бессмертный…
Получается, впрочем, по словам Камилла,совсем безрадостное состояние. Вместо «хочешь, но не можешь»– «можешь, но не хочешь». Выясняется, чтоотсутствие желаний, чувств и ощущений, дающее переход к абсолютнойсосредоточенности для того, чтобы добиться научного успеха, гибельнодля «человеческой» половины каждого из «ЧертовойДюжины». И влечет за собой лишь одно – невыносимотоскливое ощущение одиночества. И недаром через три десятка лет послеописываемых в ДР событий Камилл покончит с собой, точнее«саморазрушится», – об этом будут говоритьгерои «Волны гасят ветер». И вспомнят, что «последниелет сто Камилл был совершенно один – мы такого одиночества ипредставить себе не способны…
«Улитка на склоне» (1965)
«Улитка» – странноепроизведение. Странное по процессу своего создания (о чем ниже –в авторских комментариях БНС). Странное по сюжету и ритмуповествования – нигде больше Стругацкие не проявляли себямастерами такой «тягучей» прозы. Странное по замыслу,который подавляющее большинство читателей, как считают авторы, так ине сумели понять. И тем не менее – «Улитка» вот ужемногие годы остается не только одной из самых знаменитых книг АБС,прочесть и уметь цитировать которую считается хорошим тоном средилюдей, относящих себя к интеллектуалам. Но – и произведением,которое братья Стругацкие считали в своем творчестве самымсовершенным и самым значительным. И уверенно включали его в любые«тройки», «пятерки» и прочие перечни лучшихсвоих книг.
Правда, среди массового читателя УНСпользуется далеко не такой популярностью, как среди «люденовской»и прочей элиты. Более того: могу признаться, что и сам не испытываюполагающегося горячему поклоннику АБС восторга от данногопроизведения, хотя время от времени его перечитываю. При этом из двухсюжетных линий УНС – «линии Леса» и «линииуправления» – мне нравится лишь вторая, что же касаетсяпервой – странствия Кандида не вызывают во мне никакогоинтереса (да простит меня Борис Натанович).
И все же обойти «Улитку» вэтой книге никак нельзя. Хотя бы из уважения к братьям Стругацким,которые, конечно же, никогда бы не сочли лучшим своим произведениемнечто пустое и скучное. Наверное, я еще до «Улитки» недорос.
Может быть, впрочем, не все ещепотеряно? И поскольку самостоятельных рассуждений об «Улитке»у меня практически нет – ограничусь включением в эту книгусокращенного варианта лекции, прочитанной БНС в 1987 году назаседании ленинградского семинара писателей-фантастов под названием«Как создавалась „Улитка на склоне“, история икомментарии». Текст лекции впоследствии был исправлен идополнен БНС и в таком виде предоставлен автору книги.
Комментарий БНС:
4 марта 1965 года два молодыхновоиспеченных писателя – и года еще не прошло, как они сталичленами Союза писателей, – впервые в своей жизни приезжаютв Дом творчества в Гагры. Здесь все прекрасно – замечательнаяпогода, великолепное обслуживание, вкусная еда, почти безукоризненноездоровье, прекрасное самочувствие, в загашниках полно новых идей игодных для разработки ситуаций. Все очень хорошо! Их поселяют вкорпусе для особо избранных лиц – никогда в жизни они в этоткорпус попасть в будущем уже не смогли. А в те дни – попали,потому что было это межсезонье и в гагринском Доме творчестваписателей жили только братья Стругацкие да футбольная команда«Зенит», проводившая в тех краях сборы.
Все было бы изумительно хорошо, если быне выяснилось вдруг, что, оказывается, Стругацкие-то находятся всостоянии творческого кризиса! Они этого пока не знают. Им кажется,что все в порядке, что все у них ясно и понятно… Но ничего неполучилось. Сейчас я уже не знаю (или не помню) почему. Не шло.Застопорило. Опять застопорило, как это уже случилось с нами четырегода назад, во время работы над «Попыткой к бегству».Опять был тупик, и опять мы испытали панику того рода, какую мог быиспытать Дон Жуан, которому врач вдруг сказал: «Все, сударь.Увы, но вам следует забыть об этом. И навсегда».
Исполненные паники, мы принялисьсудорожно листать наши заметки, где у нас, как и у всякогопорядочного молодого писателя, был громадный список всевозможныхсюжетов, идей и ситуаций. И на одной из этих ситуаций, издавна наспривлекавшей и увлекавшей, мы и становились. Представьте себе, что нанекоей планете живут два вида разумных существ. И между ними идетборьба за выживание, война. Причем война не технологическая, формыкоторой земному человеку знакомы и привычны, а – биологическая,которая для постороннего, земного наблюдателя на войну вообще непохожа.

…Пандора. Конечно, планетойдолжна была стать Пандора. Давно уже нами придуманная странная идикая планета, где обитают странные и опасные существа. Прекрасноеместо для наших событий – планета, покрытая джунглями, сплошьзаросшая непроходимым лесом. Из этого леса кое-где торчат, наподобиеамазонских мезас, описанных Конан Дойлем в «Затерянном мире»,белые скалы, плоскогорья, практически необитаемые, –именно здесь земляне устраивают свои базы. Они ведут наблюдение запланетой, практически не вмешиваясь в ее жизнь и, собственно, непытаясь даже вмешиваться, потому что земляне просто не понимают, чтотут происходит. Джунгли живут здесь своей загадочной жизнью. Иногдатам исчезают люди, временами их удается найти, временами нет. Пандорапревращена землянами в нечто вроде охотничьего заповедника. Тогда, всередине 60-х, мы еще не ничего не знали об экологии и слыхом неслыхали о Красной книге. Поэтому одним из распространенных занятийлюдей нашего будущего была охота. И вот охотники приезжают на Пандорудля того, чтобы убивать тахоргов, удивительных и страшных зверей…И там же, на этой планете, который месяц уже живет Горбовский, иникто не понимает, что ему здесь надо и на что тратит он своедрагоценное время великого звездолетчика и члена Мирового Совета.
Горбовский наш старый герой, в какой-тостепени он – олицетворение человека будущего, воплощениедоброты и ума, воплощение интеллигентности в самом высоком смыслеэтого слова. Он сидит на краю гигантского обрыва, свесив ноги,смотрит на странный лес, который расстилается под ним до самогогоризонта, и чего-то ждет.
В Мире Полудня давнымо-давно уже решенывсе фундаментальные социальные и многие научные проблемы. Разрешенапроблема человекоподобного робота-андроида, проблема контакта сдругими цивилизациями, проблема воспитания, разумеется. Человек сталбеспечен. Он словно бы потерял инстинкт самосохранения. ПоявилсяЧеловек Играющий. (Вот когда впервые появляется у нас это понятие –Человек Играющий.) Все необходимое делается автоматически, этимзаняты миллиарды умных машин, а миллиарды людей занимаются толькотем, чем им нравится заниматься. Как мы сейчас играем в шахматы, вкрестики-нолики или в волейбол, так они занимаются наукой,исследованиями, полетами в космос, погружениями в глубины. Так ониизучают Пандору – небрежно, легко, играя, развлекаясь. ЧеловекИграющий…
Горбовскому страшно. Горбовскийподозревает, что добром такая ситуация кончиться не может, что раноили поздно человечество напорется в Космосе на некую скрытуюопасность, которую представить себе сейчас даже не может, и тогдачеловечество ожидает шок, человечество ожидает стыд, поражение,смерти – все что угодно… И вот Горбовский, со своимсверхъестественным чутьем на необычайное, таскается с планеты напланету и ищет СТРАННОЕ. Что именно – он и сам не знает. Этадикая и опасная Пандора, которую земляне так весело и в охоткуосваивают уже несколько десятков лет, кажется ему средоточиемкаких-то скрытых угроз, он сам не знает, каких. И он сидит здесь длятого, чтобы оказаться на месте в тот момент, когда что-то произойдет.Сидит для того, чтобы помешать людям совершать поступки опрометчивые,торопливые, поймать их, как расшалившихся детей «над пропастьюво ржи»…
Горбовский, охотники, подготовка кпандорианскому сафари, – все это происходит на Горе. ВЛесу же происходят свои дела. По-моему, в самиздатовской статьеизвестного, тогда опального, советского генетика Эфроимсона мывычитали броскую фразу о том, что человечество могло бы прекрасносуществовать и развиваться исключительно за счет партеногенеза.Берется женское яйцо, и под воздействием слабо индуцированного токаоно начинает делиться – через положенное время получается,разумеется, девочка, обязательно девочка, и притом точная,разумеется, копия матери. Мужчины – не нужны. Вообще. И мынаселили наш Лес существами по крайней мере трех видов: во-первых,это колонисты, разумная раса, которая ведет войну с негуманоидами;во-вторых, это женщины, отколовшиеся от колонистов, размножающиесяпартеногенетически и создавшие свою, очень сложную биологическуюцивилизацию; и наконец, несчастные крестьяне – мужики и бабы, –про которых за бранными своими делами все попросту забыли. Они жилисебе в деревнях… Когда нужен был хлеб, они были нужны.Научились выращивать хлеб без крестьян – про них забыли. Иживут они теперь сами по себе, со своей старинной технологией, состаринными своими обычаями, совершенно оторванные от бурно текущейреальной жизни. И вот в этот шевелящийся зеленый ад попадаетземлянин. В первоначальном варианте это наш старый знакомецАтос-Сидоров. Он там живет, пропадает от тоски и исследует этот мир,не умея выбраться, не в силах найти дорогу домой…
Вот так возникают первые наметкиповести, ее скелет. Идет разработка глав. Мы уже понимаем, чтоповесть должна быть построена таким образом: глава «вид сверху,с Горы», глава «вид изнутри, из Леса». Мыпридумываем, что речь крестьян должна быть медлительна, вязка имногословна, и все они беспрестанно врут. И врут они не потому, чтонехорошие или такие уж аморальные, а просто их мир так устроен, чтоникто ничего толком не знает, все только передают слухи, а слухипочти всегда врут… Эти медлительные существа, всемизаброшенные, никому не нужные, становятся для нас как бы символомчеловечества, оказавшегося жертвой равнодушного прогресса.Выясняется, что нам очень интересно писать этих людей, появляетсякакое-то сочувствие к ним, готовность к сопереживанию, жалость, обидаза них…
Мы начинаем писать, пишем главу заглавой, глава «Горбовский», глава «Атос-Сидоров»,и постепенно из самой ситуации начинает выкристаллизовыватьсяконцепция, очень важная, очень для нас существенная и новая. Это –концепция взаимоотношения между человеком и законамиприроды-общества. Мы знаем, что все движения наши, и нравственные, ифизические, управляются определенными законами. Мы знаем, что каждыйчеловек, который пытается противостоять этим законам, рано или позднобудет сломлен, повержен, уничтожен, как был сломлен пушкинскийЕвгений, осмелившийся крикнуть Вершителю Истории. «Ужо тебе!…»Мы знаем, что оседлать Историю может только тот человек, которыйдействует в полном соответствии с ее законами… Но что же тогдаделать человеку, которому НЕ НРАВЯТСЯ САМИ ЭТИ ЗАКОНЫ?!
Когда речь идет о законах физических –что ж, там проще, мы как бы привыкли, притерпелись к ихнепреложности. Или же научились их обходить. А иногда и использоватьсебе во благо. Человек должен падать – но летает. В том числе ив космос. Должен тонуть – но живет у самого морского дна. Аесли жесткий закон природы не позволяет ему, скажем, двигаться вспятьпо оси времени – что ж, это грустно, конечно. Но это факт, скоторым можно, в конце концов, смириться, и причем без особогонапряжения чувств. Это факт, который (почему-то) не задевает нигордости нашей, ни нашего достоинства.
Гораздо труднее смириться с неодолимойсилой законов истории и общества. Попытайтесь представить себе,например, мировосприятие людей, которые до революции были ВСЕ, апосле революции стали НИЧТО, людей, принадлежавших кпривилегированному классу. С детства они знали, что мир создан дляних, Россия создана именно для них и что все у них будет замечательнохорошо. И вдруг мир рухнул. Вдруг те социальные условия, к которымони привыкли, куда-то подевались, и возникли совершенно новые,безжалостные к ним и невероятно жестокие. И при этом самые умные изэтих людей прекрасно понимали, что таковы законы развития общества,что это не чья-то там злая воля бросила их в грязь, на самое дножизни, а слепая, но непреложная закономерность истории. Как онидолжны были к этому относиться? Как должен относиться человек кзакону общества, который ему кажется плохим? Можно ли вообще ставитьтак вопрос? Плохой закон общества и хороший закон общества –что это такое? То, что производительные силы непрерывноразвиваются, – это хорошо или плохо? То, чтопроизводительные силы рано или поздно войдут в противоречие спроизводственными отношениями, – это закон человеческогообщества.
Хорошо это хорошо или плохо? Я помню,мы много рассуждали на эти темы. Это было интересно. А потом –очень скоро – мы поняли, что фактически об этом и пишем, потомучто судьба нашего землянина, оказавшегося среди крестьян,замордованных и обреченных, – эта судьба как раз исодержит в себе если не ответ, то, по крайней мере, сам этот вопрос.Ведь там у нас существует и властвует прогрессирующая цивилизация,эта вот биологическая цивилизация женщин. И есть остатки прежнеговида гомо сапиенс, которым суждено неумолимо и обязательно погибнутьпод напором «передового, прогрессивного». Так вот, нашземлянин, наш собрат по виду, попавший в этот мир, – какон должен относиться к открывшейся ему картине? Историческая правдаздесь на стороне крайне неприятных, чужих и чуждых ему, самодовольныхи самоуверенных амазонок. А сочувствие героя – целиком иполностью на стороне этих туповатых, невежественных, беспомощных инелепых мужичков и баб, которые его все-таки как-никак, а спасли,выходили, жену ему дали, хату ему дали, признали его своим. Чтодолжен делать, как должен вести себя цивилизованный человек,понимающий, куда направлен ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ ему прогресс? Как он долженотноситься к прогрессу, если этот прогресс ему – поперекгорла?!
6 марта мы написали первые строчки:«Сверху лес был, как пятнистая пена…» 20 марта мызакончили первый вариант. Мы писали быстро. Коль скоро план былразработан в подробностях, мы начинали писать очень быстро. Но тутнас ждал сюрприз – поставивши последнюю точку, мы обнаружили,что написали нечто никуда не годное, не лезущее ни в какие ворота. Мывдруг поняли, что нам нет абсолютно никакого дела до нашегоГорбовского. При чем здесь Горбовский? При чем здесь светлое будущеес его проблемами, которые мы же сами и изобрели? Елки-палки! Вокругнас черт знает что творится, а мы занимаемся выдумыванием проблем изадач для наших потомков. Да неужели же сами потомки не сумеют всвоих проблемах разобраться, когда дело до того дойдет?! И уже 21марта мы решили, что повесть считать законченной невозможно, что сней надо что-то делать, что-то кардинальное. Но тогда нам было ещесовершенно не ясно – ЧТО ИМЕННО?
Было ясно, что те главы, которыекасаются Леса, – годятся. Там «ситуация слилась сконцепцией», все закончено и закруглено. Эта повесть внутриповести может даже существовать отдельно. А вот что касается части,связанной с Горбовским, то она никуда не годится. И дело не в том,что она, скажем, дурно написана. Нет, написана она вполне достойно,но вот к тому произведению, над которым мы сейчас работаем, онаникакого отношения не имеет. Она нам НЕ ИНТЕРЕСНА сейчас. Главы сГорбовским надлежит вынуть из общего текста и отложить в сторону.Пусть полежат.
(Так они и пролежали «в стороне»аж до середины 80-х. В начале перестройки, когда стало возможнымнапечатать ВСЕ, когда издатели готовы были вырвать из рук любую непубликовавшуюся ранее вещь, мы достали нашего «Горбовского»из архива, перечитали его и к огромному своему изумлению обнаружили,что это – вовсе недурно! Текст выдержал испытание временем,читался легко и способен был, как нам показалось, заинтересоватьнового читателя… Так появилась и стала жить собственной жизньюповесть «Беспокойство».)
Вынуть главы было легко, трудно было ихдостойным образом заменить. Чем заменить? Ответа на этот мрачныйвопрос мы пока не знали. Кризис породил половину повести, но никудане делся, он по-прежнему нависал над нами. Такого вот двойногокризиса («с разделяющимися боеголовками») мы еще невидывали. Но настоящего отчаяния уже не было – мы были(почему-то) уверены, что с проблемой справимся.
В следующий раз мы встретились в концеапреля. Увы, я уже не помню сейчас, как и кому пришла в головугенеральная идея, определившая содержание и суть второй половиныповести. В дневнике, к сожалению, этого нет. В дневнике, собственно,и сама по себе формулировка идеи отсутствует. Просто 28 апреля вдругпоявляется запись: «Горбовский – Перец, Атос –Зыков». И тут же: «1. Убежавшая машинка; 2. Сборы в лес;3. Уговаривает всех, чтобы взяли в лес…» Идея о том, чтоиз повести надо убрать будущее и заменить его настоящим, возникла изаработала. В дневнике появляются новые имена. Начинается разработкалинии «Перец», уже в том виде, в котором она потомреализовалась. «Не состоялась встреча-рандеву с начальником,который иногда выходит делать зарядку…», «договариваетсяс шофером на завтра…», «ждет в грузовике, сгрузовика снимают колеса…». Что-то здесь с намипроизошло, что-то важное. Возникла идея Управления по делам Леса –этой бредовой пародии на любое государственное учреждение. Каким-тообразом и кому-то пришло в голову, что одну фантастическую линию,линию Леса, надо дополнить второй, но уже скорее символической. Ненаучно-фантастической, а именно символической. Один человекмучительно пытается выбраться из Леса, а какой-то другой человек,совсем другого типа и другого склада, должен мучительно старатьсяпопасть в Лес, чтобы узнать, что там происходит.
30 апреля в дневнике впервые появляетсяслово «Управление», а за ним идет «штатноерасписание»: Группа Искоренения, Группа Изучения, ГруппаВооруженной Охраны, Группа Научной Охраны… Идет подробный планпервой главы, обрывки будущих рассуждений героев, и вот –фундаментального значения строчка: «Лес – будущее».
Именно с этого момента все встает насвои места. Повесть перестает быть научно-фантастической (если она ибыла таковой раньше) – она становится просто фантастической,гротесковой, символической, как вам будет угодно. Во всем появляетсяскрытый смысл, каждая сцена наполняется новым содержанием. Что такоеЛес? Лес – это Будущее. Про которое мы ничего не знаем. Окотором мы можем только гадать, как правило, безосновательно, окотором у нас есть только отрывочные соображения, так легкораспадающиеся под лупой сколько-нибудь пристального анализа. ОБудущем, если честно, если – положи руку на сердце, –о Будущем мы знаем сколько-нибудь достоверно лишь одно: оносовершенно не совпадает с любыми нашими представлениями о нем. Мы незнаем даже, будет ли мир Будущего хорош или плох, – мы впринципе не способны ответить на этот вопрос, потому что, скореевсего, он будет нам безмерно чужд, он будет до такой степени несовпадать с любыми нашими о нем представлениями, что к нему нельзябудет применять понятия «хороший», «плохой»,«неважнецкий», «ничего себе». Он будет просточужой и ни с чем не сравнимый, как мир современного мегаполиса ни счем не сравним и ни с чем не сообразен в глазах современногоканнибала с острова Малаита.
Тот Лес, который мы уже написали,прекрасно вписывался в эту концепцию. Почему бы не представить себе,что в отдаленном будущем человечество сольется с природой, сделаетсяв значительной мере частью ее? Человек перестанет быть человеком всовременном смысле этого слова. Не так уж много для этого надо.Деформируйте у homo sapiens всего лишь один инстинкт – инстинктразмножения. Этот инстинкт, как на фундаменте, стоит набисексуальности, на двуполости вида. Уберите один из полов – увас получатся абсолютно новые существа, похожие на людей, но уже нелюди. У них будут совершенно другие, чуждые нам, нравственныепринципы, совершенно другие представления о том, что должно и чтоможно, другие цели, другой смысл жизни, в конце концов…Оказывается, мы сидели месяц и писали – не зря! Мы,оказывается, создавали совершенно новую модель Будущего! Причем –не просто гипотетическую структуру, не застывший мертвенно-стабильныймир в манере Олдоса Хаксли или, скажем, Оруэлла, а мир в движении,мир, который еще не закончил сооружать себя, мир, который все ещестроится. И при этом в нем сохранились остатки прошлого, живущиесвоей жизнью, психологически близкие нам и задающие как бы системунравственных координат…
И в этом аспекте совершенно по-другомувыглядел не написанный еще мир Управления. Что такое Управление –в нашей новой, символической схеме? Да очень просто – этоНастоящее! Это Настоящее, со всем его хаосом, со всей егобезмозглостью, удивительным образом сочетающейся смногоумудренностъю. Настоящее, исполненное человеческих ошибок изаблуждений пополам с окостенелой системой привычной антигуманности.Это то самое Настоящее, в котором люди все время думают о Будущем,живут ради Будущего, провозглашают лозунги во славу Будущего и в тоже время – гадят на это Будущее, искореняют это Будущее,всячески изничтожают ростки его, стремятся превратить это Будущее васфальтированную автостоянку, стремятся превратить Лес, свое Будущее,в английский парк со стрижеными газонами, чтобы Будущеесформировалось не таким, каким оно способно быть, а таким, каким намхотелось бы его сегодня видеть…
Интересно, что эта счастливая идея,которая помогла нам сделать сюжетную линию «Управление» икоторая совершенно по-новому осветила всю повесть в целом, вобщем-то, осталась совершенно недоступна массовому читателю. Попальцам одной руки можно пересчитать людей, которые поняли авторскийзамысел целиком. А ведь мы по всей повести разбросали намеки,расшифровывающие нашу символику. Казалось бы, одних только эпиграфовдля этого достаточно. Будущее как бор, будущее – Лес. Борраспахнут тебе навстречу, но ничего уже не поделаешь, Будущее ужесоздано… И улитка, упорно ползущая к вершине Фудзи, это ведьтоже символ движения человека к Будущему – медленного,изнурительного, но неуклонного движения к неведомым высотам…
И вот вопрос – должны ли мы,авторы, рассматривать как наше поражение, то обстоятельство, чтоидея, которая помогла нам сделать повесть емкой и многомерной,осталась, по сути, не понята читателем? Не знаю. Я знаю только, чтосуществует множество трактовок «Улитки», причем многие изэтих трактовок вполне самодостаточны и ни в чем не противоречаттексту. Так может быть, это как раз хорошо, что вещь порождает всамых разных людях самые разные представления о себе? И может быть,чем больше разных точек зрения, тем больше оснований считатьпроизведение удачным? В конце концов, оригинал картины «Подвиглесопроходца Селивана» был «уничтожен, как предметискусства, не допускающий двоякого толкования». Так что, можетбыть, единственная возможность для «предмета искусства»уцелеть как раз в том и состоит, чтобы иметь не одно, а множествотолкований?
Впрочем, «Улитке»возможность множественного ее толкования не слишком помогла.Уничтожить ее не уничтожили, но на много лет сделали запретной длячтения. В мае 1968 года некто В. Александров (видимо, титаническогоума мужчина) в партийной газете «Правда Бурятии» посвятил«Улитке» замечательные строки (цитирую с некоторымикупюрами, ни в малой степени не меняющими смысла филиппики):
«…Авторы не говорят, вкакой стране происходит действие, не говорят, какую формацию имеетописываемое ими общество. Но по всему строю повествования, по темсобытиям и рассуждениям, которые имеются в повести, отчетливо видно,кого они подразумевают. Фантастическое общество, показанное А. и Б.Стругацкими <…>, – это конгломерат людей,живущих в хаосе, беспорядке, занятых бесцельным, никому не нужнымтрудом, исполняющих глупые законы и директивы. Здесь господствуетстрах, подозрительность, подхалимство, бюрократизм…»
Поневоле задумаешься: а не был ли авторкритической заметки скрытым диссидентом, прокравшимся в партийныйорган, дабы под благовидным предлогом полить грязью самоесправедливое и гуманное советское государственное устройство?Впрочем, эта заметка была только первой (хотя и самой глупой) в целойсерии разгромных рецензий по поводу «Улитки». Врезультате повесть была впервые опубликована целиком, в ее настоящемвиде, уже только в новейшие времена, в 1988 году. А тогда, в конце60-х, номера журнала «Байкал», где была опубликованачасть «Управление» (с великолепными иллюстрациями СевераГансовского!), были изъяты из библиотек и водворены в спецхран.Публикация эта оказалась в Самиздате, попала на Запад, былаопубликована в мюнхенском издательстве «Посев», ивпоследствии люди, у которых при обысках она обнаруживалась, имелинеприятности – как минимум по работе…
«Обитаемый остров» (1969)
На протяжении более тридцати лет –с того момента, как в руки мне попались номера журнала «Нева»с самым первым вариантом ОО, этот, как называют его АБС, «романо приключениях комсомольца XXII века», остается в числе моихсамых любимых и наиболее часто перечитываемых произведенийСтругацких. Уступает он разве что ТББ – да и то ненамного. А сточки зрения актуальности так, пожалуй, и превосходит – судя повсем недавним, да и нынешним временам.
Чем же таким роман притягивает? Ведь нетем же, что мастерски построен по законам развлекательного жанра,крепко сколочен и ладно сшит, держит в напряжении до последнейстраницы (когда читаешь в первый раз) и заканчивается эффектнымфиналом?
Конечно же, нет. Боевиков, выстроенныхпо тем же рецептам, – пруд пруди. И тех, где действиепроисходит сегодня, и тех, где действие происходит в отдаленномбудущем. С куда более ловко закрученным сюжетом и куда большимколичеством приключений. Но все они, как правило, пригодны лишь дляодноразового чтения.
ОО – исключение.
Комментарий БНС:
Совершенно точно известно, когда былзадуман этот роман, – 12 июня 1967 года в рабочем дневникепоявляется запись: «Надобно сочинить заявку на оптимистическуюповесть о контакте». И тут же:
«Сочинили заявку. Повесть„Обитаемый остров“».
Сюжет: Иванов терпит крушение.
Обстановка. Капитализм. Олигархия.Управление через психоволны. Науки только утилитарные. Никакогоразвития. Машиной управляют жрецы. Средство идеальной пропагандыоткрыто только что. Неустойчивое равновесие. Грызня в правительстве.Народ шатают из стороны в сторону, в зависимости от того, ктодотягивается до кнопки. Психология тирании: что нужно тирану?Кнопочная власть – это не то, хочется искренности, великих дел.Есть процент населения, на кого лучи не действуют. Часть –рвется в олигархи (олигархи тоже не подвержены). Часть –спасаются в подполье от истребления, как неподатливый материал. Часть– революционеры, как декабристы и народники.
Иванов после мытарств попадает вподполье. Любопытно, что эта нарочито бодрая запись располагается какраз между двумя сугубо мрачными – 12.06.67: «Борис прибылв Москву в связи с отвергнутием „Сказки о тройке“Детгизом» и 13.06.67: «Афронт в „Молодой Гвардии“с СоТ». Этот сдвоенный удар оглушил нас и заставил утратить навремя сцепление с реальностью. Мы оказались словно бы в состоянииэтакого «творческого грогги».
Очень хорошо помню, как, обескураженныеи злые, мы говорили друг другу: «Ах, вы не хотите сатиры? Вамболее не нужны Салтыковы-Щедрины? Современные проблемы вас более неволнуют? Оч-чень хорошо! Вы получите бездумный, безмозглый, абсолютнобеззубый, развлеченческий, без единой идеи роман о приключенияхмальчика-е…чика, комсомольца XXII века…» Смешныеребята, мы словно собирались наказать кого-то из власть имущих заотказ от предлагаемых нами серьезностей и проблем. Наказать тов.Фарфуркиса легкомысленным романом! Забавно. Забавно и немножко стыдносейчас это вспоминать. Но тогда, летом и осенью 67-го, когда все,самые дружественные нам редакции одна за другой отказывались и от«Сказки», и от «Гадких лебедей», мы не виделив происходящем ничего забавного.
Мы взялись за «Обитаемый остров»без энтузиазма, но очень скоро работа увлекла нас. Оказалось, что этодьявольски увлекательное занятие – писать беззубый, бездумный,сугубо развлеченческий роман! Тем более что довольно скоро онперестал видеться нам таким уж беззубым. И башни-излучатели, ивыродки, и Боевая Гвардия – все вставало на свои места, какпатроны в обойму, все находило своего прототипа в нашей обожаемойреальности, все оказывалось носителем подтекста – причем дажекак бы помимо нашей воли, словно бы само собой, будто разноцветнаяледенцовая крошка в некоем волшебном калейдоскопе, превращающем хаоси случайную мешанину в элегантную, упорядоченную и вполнесимметричную картинку.
Это было прекрасно – придумыватьновый, небывалый мир, и еще прекраснее было наделять его хорошознакомыми атрибутами и реалиями. Я просматриваю сейчас рабочийдневник: ноябрь 1967-го, Дом творчества в Комарова, мы работаемтолько днем, но зато как работаем – 7,10,11 (!) страниц в день.И не чистовика ведь – чернового текста, создаваемого,извлекаемого из ничего, из небытия! Этими темпами мы закончиличерновик всего в два захода, 296 страниц, за 32 рабочих дня. Ачистовик писался еще быстрее, по 12–16 страниц в день, и уже вмае готовая рукопись была отнесена в московский Детгиз, и почтиодновременно – в ленинградский журнал «Нева»…
Собственно фантастических допущений вОО всего два. Первое – супермен Максим Каммерер, почтинеуязвимый для пуль и ядов. Второе – излучение башен, лишающеебольшинство обитателей Саракша способности к критическому анализуокружающей действительности. Превращающее «человека мыслящего вчеловека верующего, верующего фанатично, исступленно и вопреки бьющейв глаза реальности». При ближайшем рассмотрении выясняется, чтодействительно фантастическим является лишь первое допущение. Потомучто «гигантский пылесос», вытягивающий из людей всякиесомнения в том, что им внушает идеологическая пропаганда, прекраснореализуем без всяких фантастических предположений…
Надо сказать, что в определеннойстепени «Остров» – противоположность ТББ. Ведь, вотличие от дона Руматы, Максим Каммерер не тяготится сомненияминасчет того, надо или не надо ему вмешиваться в происходящее наСаракше. И только и делает, что вмешивается. При этом, опять же вотличие от Руматы, он не считает необходимым проявлять излишнююгуманность – к банде Крысолова, например.
Некоторое время назад я спросил БорисаНатановича: помните, как во время этой драки (а точнее, бойни) уМаксима что-то «сдвигается» в сознании, и перед ним ужене подворотня на Саракше, а планета Пандора, и не люди, а «жуткие,опасные животные», с которыми надо драться, чтобы выжить.Неужели и у хомо сапиенс образца двадцать второго века сохранилосьтяжкое наследие тоталитарного сознания? Ведь этот эпизод Максимотнюдь не воспринимает как грех…
БНС ответил: это попытка – можетбыть, неудачная – совместить высокое воспитание снеобходимостью совершить аморальный поступок. И конечно, свойпоступок (по сути – массовое убийство в целях самообороны)Максим воспринимает как греховный. Хотя и вуалирует это чистофрейдистским образом: при помощи перехода в другое состояние, вдругое психическое пространство. Мы сознательно ничего не писали отом, что испытывал Максим на другой день после драки. Я думаю, что насамом деле он должен был испытывать сильнейшие нравственныестрадания. Но ему предстояло еще много испытаний на этом пути, иМаксим в конце книги – это совсем не тот человек, что Максим вначале книги…
Спору нет: Максим в конце ОО и в егоначале – два разных человека. Но, пожалуй, первый из них, кудаболее решителен, чем второй. И куда более прагматичен, если нециничен. И куда более тверд. В конце книги, после гибели Гая, Максимуничтожает экипаж танка-излучателя «силой выковыривая черныхпогонщиков из железной скорлупы», но рефлексирует по этомуповоду ничуть не больше, чем при расправе с бандой Крысолова в началекниги. Более того, ему ничего так не хочется в этот момент, как«почувствовать под пальцами живую плоть». И вряд ли послеэтого он испытывает какие-нибудь сильнейшие нравственные страдания…
Правда, так и остается загадкой, чем жезавершилось вмешательство «комсомольца XXII века» в делапланеты Саракш. К каким же последствиям для Саракша привела финальная«акция» Максима со взрывом Центра?
Последующие произведения АБС из«каммереровского» цикла – «Жук в муравейнике»и «Волны гасят ветер» – ответа на этот интересныйвопрос не дают совершенно.
Понятно, что Максим не был, вопрекиугрозам Рудольфа Сикорски, он же Странник, он же Экселенц, немедленноотправлен на Землю и, как известно, резидентствовал на Саракшепримерно еще лет десять. В это время был установлен контакт сГолованами (при участии Геннадия Комова и Льва Абалкина),организована некая загадочная операция «Вирус», послекоторой не менее загадочный Суперпрезидент наградил Максима прозвищемБиг-Баг, и еще Максиму удалось проникнуть в Островную Империю (о чемниже). Однако что же происходило в государстве Неизвестных Отцов (ониже Огненосные Творцы) все это время – совершенно не ясно.
Удалось ли уничтожить башни,прекратилось ли излучение, если прекратилось – что стало спривыкшим к «лучевому наркотику» населением, каковасудьба Отцов и их Гвардии (она же Легион), изменился ли, выражаясьсовременным языком, политический режим в стране… В общем,вопросов можно сформулировать множество. Ответов же на них –нет. И скорее всего, не предвидится. По крайней мере, Борис Натановична все мои и не только мои просьбы заполнить лакуну в«каммереровском» цикле и написать, например, роман оприключениях Максима в Островной Империи неизменно отвечает, что емуэто совершенно неинтересно. Хотя недавно выяснилось, что некоемумолодому писателю (имя БНС не разглашает) была дана санкция нанаписание такого романа и переданы некие сделанные когда-то АБСнаброски. Единственный из этих набросков, увидевший свет и хотькак-то раскрывающий авторский замысел, был опубликован в предисловииБНС к сборнику «Время учеников» из серии «Мирыбратьев Стругацких». Вот этот текст:
«В последнем романебратьев Стругацких, в значительной степени придуманном, но ни в какойстепени не написанном; в романе, который даже имени-то собственного,по сути, лишен (даже того, о чем в заявках раньше писали „названиеусловное“); в романе, который никогда теперь не будет написан,потому что братьев Стругацких больше нет, а С. Витицкому в одиночкуписать его не хочется, – так вот в этом романе авторовсоблазняли главным образом две свои выдумки.
Во-первых, им нравился (казалсяоригинальным и нетривиальным) мир Островной Империи, построенный сбезжалостной рациональностью Демиурга, отчаявшегося искоренить зло. Втри круга, грубо говоря, укладывался этот мир. Внешний круг былклоакой, стоком, адом этого мира – все подонки обществастекались туда, вся пьянь, рвань, дрянь, все садисты и прирожденныеубийцы, насильники, агрессивные хамы, извращенцы, зверье,нравственные уроды – гной, шлаки, фекалии социума. Тут было ИХцарствие, тут не знали наказаний, тут жили по законам силы, подлостии ненависти. Этим кругом Империя ощетинивалась против всей прочейойкумены, держала оборону и наносила удары.
Средний круг населялся людьмиобыкновенными, ни в чем не чрезмерными, такими же, как мы с вами, –чуть похуже, чуть получше, еще далеко не ангелами, но уже и небесами.
А в центре царил МирСправедливости. «Полдень, XXII век». Теплый, приветливый,безопасный мир духа, творчества и свободы, населенный исключительнолюдьми талантливыми, славными, дружелюбными, свято следующими всемзаповедям самой высокой нравственности.
Каждый рожденный в Империинеизбежно оказывался в «своем» круге, общество деликатно(а если надо – и грубо) вытесняло его туда, где ему было место– в соответствии с талантами его, темпераментом и нравственнойпотенцией. Это вытеснение происходило и автоматически, и с помощьюсоответствующего социального механизма (чего-то вроде полициинравов). Это был мир, где торжествовал принцип «каждому –свое» в самом широком его толковании. Ад, Чистилище и Рай.Классика.
А во-вторых, авторам нравилюьпридуманная ими концовка. Там у них Максим Каммерер, пройдя сквозьвсе круги и добравшись до центра ошарашенно наблюдает эту райскуюжизнь, ничем не уступающую земной, и, общаясь с высокопоставленным ивысоколобым аборигеном, и узнавая у него все детали устройстваИмперии, и пытаясь примирить нетримиримое, осмыслить неосмысливаемое,состыковать нестыкуемое, слышит вдруг вежливый вопрос: «А что,у вас разве мир устроен иначе?» И он начинает говорить,объяснять, втолковывать: о высокой Теории воспитания, об Учителях, отщательной кропотливой работе над каждой дитячьей душой…
Абориген слушает, улыбается,кивает, а потом замечает как бы вскользь:
„Изящно. Очень красиваятеория. Но, к сожалению, абсолютно не реализуемая на практике“.И пока Максим смотрит на него, потеряв дар речи, абориген произноситфразу, ради которой братья Стругацкие до последнего хотели этот романвсе-таки написать.
„Мир не может бытьпостроен так, как вы мне сейчас рассказали, – говоритабориген. – Такой мир может быть только придуман. Боюсь,друг мой, вы живете в мире, который кто-то придумал – до вас ибез вас, – а вы не догадываетесь об этом…“
По замыслу авторов, эта фразадолжна была поставить последнюю точку в жизнеописании МаксимаКаммерера. Она должна была заключить весь цикл о Мире Полудня. Некийитог целого мировоззрения. Эпитафия ему. Или – приговор?..»
Впрочем, в земном мире, где жили иработали АБС, тем временем (имеется в виду время написания ОО)происходили события, которые не смог бы выдумать самый изощренныйфантаст.
Комментарий БНС:
ОО – рекордно толстый роман АБСтого времени – написан был на протяжении полугода. Всядальнейшая история его есть мучительная история шлифовки,приглаивания, ошкуривания, удаления идеологических заусениц,приспособления, приведения текста в соответствие с разнообразными изачастую совершенно непредсказуемыми требованиями Великой и МогучейЦензурирующей машины.
«Что есть телеграфный столб? Этохорошо отредактированная сосна». До состояния столба «Обитаемыйостров» довести не удалось, более того – сосна так иосталась сосной, несмотря на все ухищрения сучкорубов в штатском, нодров таки оказалось наломано предостаточно, и еще больше оказалосьиспорчено авторской крови и потрепано авторских нервов. И длилась этаизнурительная борьба за окончательную и безукоризненнуюидеологическую дезинфекцию без малого два годика.
Два фактора сыграли в этом сражениисущественнейшую роль.
Во-первых, нам (и роману) чертовскиповезло с редакторами – и в Детгизе, и в «Неве». ВДетгизе вела роман Нина Матвеевна Беркова, наш старый друг изащитник, редактор опытнейший, прошедший огонь, воду и медные трубы,знающий теорию и практику советской редактуры от «А» до«Я», никогда не впадающий в отчаяние, умеющий отступать ивсегда готовый наступать. В «Неве» же нас курировалСамуил Аранович Лурье – тончайший стилист, прирожденныйлитературовед, умный и ядовитый, как бес, знаток психологиисоветского идеологического начальства вообще и психологии А.Ф.Попова, главного тогдашнего редактора «Невы», вчастности. Если бы не усилия этих двух наших друзей и редакторов,судьба романа могла бы быть иной – он либо не вышел бы вообще,либо оказался изуродован совсем уж до неузнаваемости.
Во-вторых, общий политический фон тоговремени. Это был 1968 год, «год Чехословакии», когдачешские горбачевы отчаянно пытались доказать советским монстрамвозможность и даже необходимость «социализма с человеческимлицом», и временами казалось, что это им удается, что вот-вотсталинисты отступят и уступят, чашки весов непредсказуемо колебались,никто не знал, что будет через месяц – то ли свободывосторжествуют, как в Праге, то ли все окончательно вернется на кругисвоя – к безжалостному идеологическому оледенению и, можетбыть, даже к полному торжеству сторонников ГУЛАГа.
…Либеральная интеллигенциядружно фрондировала, все наперебой убеждали друг друга (на кухнях),что Дубчек обязательно победит, ибо подавление идеологического мятежасилой невозможно, не те времена на дворе, не Венгрия это вам 1956-гогода, да и жидковаты все эти брежневы-сусловы, нет у них той старойдоброй сталинской закалки, пороху у них не хватит, да и армия нынчеуж не та… «Та, та у нас нынче армия, –возражали самые умные из нас. – И пороху хватит,успокойтесь. И брежневы-сусловы, будьте уверены, не дрогнут и никакимдубчекам не уступят НИКОГДА, ибо речь идет о самом их, брежневых,существовании…»
…И мертво молчали те немногие,как правило, недоступные для непосредственного контакта, кто уже вмае знал, что вопрос решен. И уж конечно помалкивали те, кто ничеготочно не знал, но чуял, самой шкурой своею чуял: все будет как надо,все будет как положено, все будет как всегда – начальникисреднего звена, и в том числе, разумеется, младшее офицерствоидеологической армии – главные редактора журналов, кураторыобкомов и горкомов, работники Главлита…
Чашки весов колебались. Никто не хотелпринимать окончательных решений, все ждали, куда повернет дышлоистории. Ответственные лица старались не читать рукописей вообще, апрочитав, выдвигали к авторам ошеломляющие требования, с тем чтобыпосле учета этих требований выдвинуть новые, еще более ошеломляющие.
В «Неве» требовали:сократить; выбросить слова типа «родина», «патриот»,«отечество»; нельзя, чтобы Мак забыл, как звали Гитлера;уточнить роль Странника; подчеркнуть наличие социального неравенствав Стране Отцов; заменить Комиссию Галактической Безопасности другимтермином, с другими инициалами…
В Детгизе (поначалу) требовали:сократить; убрать натурализм в описании войны; уточнить рольСтранника; затуманить социальное устройство Страны Отцов; решительноисключить само понятие «Гвардия» (скажем, заменить на«Легион»); решительно заменить само понятие «НеизвестныеОтцы»; убрать слова типа «социал-демократы»,«коммунисты» и т.д.
Впрочем, как пел в те годы В. Высоцкий,«но это были еще цветочки».
Ягодки ждали нас впереди…
Понять сегодня, почему столь великибыли цензурные придирки к ОО, – нетрудно. Ибо почти все вромане вызывает, пользуясь лексикой тогдашних идеологическихохранников, «неконтролируемые ассоциации». Начиная сописания бытовых подробностей жизни на Саракше и заканчиваякартинками нравов, царящих в тамошних коридорах власти. А посколькупропагандистский аппарат, занимавшийся воспитанием советскогочеловека, работал примерно теми же методами (разве что без башен),что на Саракше, – чего нельзя было не заметить, –не могла не закрасться мысль: что, если нравы, царящие в Политбюро,немногим отличаются от описанных? А если и мотивы схожи?
Конечно, тогда – в начале 70-х идаже и в конце их – мы, читатели АБС, в большинстве своем непонимали, насколько внушаемая нам картина окружающего мира отличаетсяот реальной. Ведь короткий период относительного информационногоблагоприятствования (после заключения соглашения в Хельсинки в 1975-мперестали глушить «Голос Америки» и «Би-Би-Си»,хотя продолжали глушить «Немецкую волну» и «Свободу»)закончился уже в 1979-м, после вторжения советских войск вАфганистан. И все «вернулось на круги своя» лишь черездесять лет…
Ну а пока, в 1969 году, в «Неве»был напечатан знаменитый журнальный вариант ОО.
Комментарий БНС:
Несмотря на всеобщее ужесточениеидеологического климата, связанное с чехословацким позорищем;несмотря на священный ужас, охвативший послушно вострепетавшихидеологических начальников; несмотря на то что именно в это времясозрело и лопнуло сразу несколько статей, бичующих фантастикуСтругацких, – несмотря на все это, роман удалосьопубликовать, причем ценою небольших, по сути, минимальных потерь.Это была удача. Более того – это была, можно сказать, победа,которая казалась невероятной и которой никто уже не ждал.
В Детгизе вроде бы дело тоже шло налад. В середине мая АН пишет, что Главлит пропустил «Обитаемыйостров» благополучно, без единого замечания. Книга ушла втипографию. Более того, производственный отдел обещал, что хотя книгазапланирована на третий квартал, возможно, найдется щель для выпускаее во втором, то есть в июне-июле.
Однако ни в июне, ни в июле книга невышла. Зато в начале июня в газете «Советская Литература»,славившейся своей острой и даже в каком-то смысле запредельнойнационально-патриотической направленностью, появилась статья подназванием «Листья и корни». Как образец литературы, неимеющей корней, приводился там «Обитаемый остров»,журнальный вариант. В этой своей части статья показалась тогда БНу(да и не ему одному) «глупой и бессодержательной», апотому и совсем не опасной. Подумаешь, ругают авторов за то, что уних нуль-передатчики заслонили людей, да за то, что нет в романенастоящих художественных образов, нет «корней действительностии корней народных». Эка невидаль, и не такое приходилось АБС осебе слышать!.. Гораздо больше взволновал их тогда донос, поступившийв те же дни в ленинградский обком КПСС от некоего правоверногокандидата наук, физика и одновременно полковника. Физик-полковникпопросту, с прямотой военного человека и партийца, без всяческих тамвуалей и экивоков обвинял авторов опубликованного в «Неве»романа в издевательстве над армией, антипатриотизме и прочейнеприкрытой антисоветчине. Предлагалось принять меры.
Невозможно ответить однозначно навопрос, какая именно соломинка переломила спину верблюду, но 13 июня1969 года прохождение романа в Детгизе было остановлено указаниемсвыше и рукопись изъяли из типографии. Начался период ВеликогоСтояния «Обитаемого острова» в его детгизовском варианте.
Не имеет смысла перечислять все слухи,в том числе и самые достоверные, которые возникали тогда, бродили изуст в уста и бесследно исчезали в небытии, не получив сколько-нибудьосновательных подтверждений. Скорее всего, правы были те комментаторысобытий, которые полагали, что количество скандалов вокруг имени АБС(шесть ругательных статей за полгода в центральной прессе) перешлонаконец в качество и где-то кем-то решено было взять строптивцев кногтю и примерно наказать. Однако же и эта гипотеза, неплохо объясняядебют и миттельшпиль разыгранной партии, никак не объясняетсравнительно благополучного эндшпиля.
После шести месяцев окоченелого стояниярукопись вдруг снова возникла в поле зрения авторов – прямикомиз Главлита, испещренная множественными пометками и в сопровожденииинструкций, каковые, как и положено, были немедленно доведены донашего сведения через посредство редактора. И тогда было трудно, асегодня и вовсе невозможно судить, какие именно инструкции родились внедрах цензурного комитета, а какие сформулированы были дирекциейиздательства. По этому поводу существовали и существуют разныемнения, и тайна эта никогда теперь уже не будет разгадана. Суть жеинструкций, предложенных авторам к исполнению, сводилась к тому, чтонадлежит убрать из романа как можно больше реалий отечественной жизни(в идеале – все без исключения), и прежде всего русские фамилиигероев.
В январе 1970 АБС съехались у мамы вЛенинграде и в течение четырех дней проделали титаническую чисткурукописи, которую правильнее было бы назвать, впрочем, не чисткой, аполлюцией, в буквальном смысле этого неаппетитного слова.
Первой жертвой стилистическихсаморепрессий пал русский человек Максим Ростиславский, ставшийотныне, и присно, и во веки всех будущих веков немцем МаксимомКаммерером. Павел Григорьевич (он же Странник) сделался Сикорски, ивообще в романе появился легкий, но отчетливый немецкий акцент: танкипревратились в панцервагены, штрафники в блитцтрегеров, «дурак,сопляк!» – в «Dumkopf, Rotznase!» Исчезли изромана: «портянки», «заключенные», «салатс креветками», «табак и одеколон», «ордена»,«контрразведка», «леденцы», а также некоторыепословицы и поговорки вроде «бог шельму метит». Исчезлаполностью и без следа вставка «Как-то скверно здесь пахнет…»,а Неизвестные Отцы Папа, Свекор и Шурин превратились в ОгненосныхТворцов Канцлера, Графа и Барона.
Невозможно перечислить здесь всепоправки и подчистки, невозможно перечислить хотя бы только самыесущественные из них. Юрий Флейшман, проделавший воистину невероятнуюв своей кропотливости работу по сравнению чистовой рукописи романа сдетгизовским его изданием, обнаружил 896 разночтений –исправлений, купюр, вставок, замен… Восемьсот девяносто шесть!
Но это уже был если и не конец ещеистории, то во всяком случае ее кульминация. Исправленный вариант былпередан обратно на площадь Ногина, в Главлит, и не прошло и пятимесяцев, как получилось письмецо от АН (22.05.70):
«…Пл. Ногинавыпустила наконец ОО из своих когтистых лап. Разрешение на публикациюдано. Стало, кстати, понятно, чем объяснялась такая затяжка, но обэтом при встрече. Стало известно лишь, что мы – правильныесоветские ребята, не чета всяким клеветникам и злопыхателям, тольковот настрой у нас излишне критически-болезненный, да это ничего, слегкой руководящей рукой на нашем плече мы можем и должны продолжатьработать. <…> Подсчитано, что если все пойдет гладко (впроизводстве), то книга выйдет где-то в сентябре…»
В сентябре книга, положим, не вышла, невышла она и в ноябре. В январе 1971 года закончилась эта история –поучительная история опубликования развеселой, абсолютноидеологически выдержанной, чисто развлекательной повестушки окомсомольце XXII века, задуманной и написанной своими авторамиглавным образом для ради денег.
Интересный вопрос: а кто все-такипобедил в этом безнадежном сражении писателей с государственноймашиной? Авторам, как-никак а все-таки, удалось выпустить в свет своедетище, пусть даже и в сильно изуродованном виде. А вот удалось лицензорам и начальникам вообще добиться своего – выкорчевать изромана «вольный дух», аллюзии, «неуправляемыеассоциации» и всяческие подтексты? В какой-то мере –безусловно. Изуродованный текст, без всяких сомнений, много потерял востроте своей и сатирической направленности, но полностьюкастрировать его, как мне кажется, начальству так и не удалось. Романеще долго и охотно пинали ногами разнообразные доброхоты. И хотякритический пафос их редко поднимался выше обвинений авторов в«неуважении к советской космонавтике» (имелось в видупренебрежительное отношение Максима к работе в Свободном Поиске),несмотря на это, опасливо-недоброжелательное отношение начальства к«Обитаемому острову», даже и в «исправленной»его модификации, просматривалось вполне явственно. Впрочем, скореевсего, это была просто инерция…
В изданиях 90-х годов первоначальныйтекст романа в значительной степени восстановлен. Разумеется,невозможно было вернуть «девичье» имя Максиму Каммереру,урожденному Ростиславскому – за прошедшие двадцать лет он (каки «Павел Григорьевич» Сикорски) стал героем несколькихповестей, где фигурирует именно как Каммерер. Тут уж – либоменять везде, либо не менять нигде. Я предпочел – нигде.Некоторые изменения, сделанные авторами под давлением, оказались темне менее настолько удачными, что их решено было сохранить и ввосстановленном тексте – например, странно звучащие«воспитуемые» вместо банальных «заключенных»или «ротмистр Чачу» вместо «капитана Чачу».Но подавляющее большинство из девяти сотен искажений было, конечно,исправлено, и текст приведен к «каноническому виду».
…Я перечитал сейчас всевышеизложенное и ощутил вдруг смутное опасение, что буду неправильнопонят современным читателем, читателем конца XX – начала XXIвека. У которого могло возникнуть представление, что АБС все этовремя только тем и занимались, что бегали по редакциям, клянчили ихради бога напечатать, рыдали друг другу в жилетку и, рыдая, уродовалисобственные тексты. То есть, разумеется, все это было на самом деле –и бегали, и рыдали, и уродовали, – но это занимало лишьмалую часть рабочего времени. Как-никак, именно за эти месяцы написанбыл наш первый (и последний) фантастический детектив («Отель „УПОГИБШЕГО АЛЬПИНИСТА“»), начата и закончена повесть«Малыш», начат наш «тайный» роман «Градобреченный» и закончены в черновике три части его, задуман иначат «Пикник на обочине». Так что – рыданиярыданиями, а жизнь и работа шли своим чередом, и некогда нам былоунывать и ломать руки «в смертельной тоске».
«Жук в муравейнике» (1979)
Двадцать лет назад появление ЖвМ сперваразочаровало – а потом обрадовало. Поясню, почему разочаровало:с первых же строк печатавшегося в «Знание – сила» вдалеком 1979 году текста, стало ясно: ежели это и давно ожидавшеесяпродолжение «Обитаемого острова» – то совсем не то,о котором мечталось. Чертовски хотелось узнать, что же происходило наСаракше после геройского подвига Каммерера по разрушению Центра, –а вместо этого АБС предлагают нам какую-то детективную историю,действие которой происходит на два десятка лет позже, и не наСаракше, а на Земле. Да еще изложенную чуть ли не в стиле «Семнадцатимгновений» с их регулярной «информацией к размышлению»и скурупулезно точным описанием времени и места действия –вплоть до минут и секунд…
Впрочем, разочарование было недолгим. Ифантастически быстро сменилось другим разочарованием – поповоду того, что номера «Знание – сила» выходятнедопустимо редко. Боюсь ошибиться, кажется – раз в две недели.А то и раз в месяц. В результате процесс ожидания очередного выпускас продолжением превращался в душевную пытку.
Но все же период ожиданий закончился,«Жук» был прочитан и осмыслен – и увереннопричислен к лучшим, наиболее почитаемым и наиболее читаемымпроизведениям АБС (пардон за невольный каламбур), а потому –поставлен на книжную полку на одно из самых почетных мест.Естественно, в переплетенном журнально-вырезанном виде –отдельное издание появилось нескоро и было по первости почтинедоступно.
Как свидетельствует БНС, первые наметкибудущего ЖВМ появились в сентябре 1975-го.
Комментарий БНС:
Там есть уже и саркофаг с двенадцатьюзародышами, и гипотезы, объясняющие этот саркофаг, и Лев, 20-ти лет,ученик-прогрессор, и Максим Каммерер – начальник контрразведкиОпекунского совета, и еще множество обстоятельств, ситуаций и героев,вполне годящихся к употреблению. Сюжета, впрочем, пока нет, исовершенно неясно, каким именно образом должно развиваться действие…А потом планы резко меняются – мы начинаем писать сценарий дляТарковского, – и в работе над новой повестью наступаетдлительный перерыв.
На протяжении 1976-го мы несколько развозвращаемся к этой повести, продолжаем придумывать детали и эпизоды,новых героев, отдельные фразы, но не более того. Сюжет нескладывается. Мы никак не найдем тот стержень, на который можно былобы нанизать уже придуманное, как шашлык нанизывают на шампур. Поэтомувместо настоящей работы мы конструируем (причем во всех подробностях)сюжет фантастического детектива, действие которого развивается нанекоем острове в океане: масса трагических событий, тайны, загадки,многочисленные умертвия, в финале все действующие лица гибнут допоследнего человека – подробнейшее расписание эпизодов, всеготово для работы, осталось только сесть и писать, но авторы вместотого (а это уже ноябрь 1976) вдруг принимаются разрабатывать совсемновый сюжет, которого раньше и в замысле не было.
Это история нашего старого приятеляМаксима, который со своим дружком голованом Щекном идет по мертвомугороду несчастной планеты Надежда. В феврале 1977-го мы начинаем иединым духом (в один присест) заканчиваем черновик повести о Максимеи Щекне и тут же обнаруживаем, что у нас получилось нечто странное –нечто без начала и конца и даже без названия. Исполненные недоуменияи недовольства собою, мы откладываем в сторону эту нежданную инежеланную рукопись и возвращаемся к работе над сценариями.
(Забавно: тогда нам казалось, что мыловко придумали «бешенство генных структур на Надежде»,странную и страшную болезнь, когда ребенок за три года превращается встарика, – нам казалось это эффектной и оригинальнойвыдумкой. И только много лет спустя узнали мы о хорошо известномсовременной науке эффекте преждевременной старости – прогерии –и том, что сконструированные нами фантастические явления описаны ещев начале XX века под названием синдром Вернера. Воистину ничегонельзя придумать, все, что тобою придумано, либо существовало ужекогда-то, либо будет существовать, либо существует сегодня, сейчас,но тебе неизвестно…)
Только в ноябре 1978 года возвращаемсямы к первому варианту – и, что характерно, сразу же начинаемписать черновик – видимо, количество перешло у нас наконец вкачество, нам сделалось ясно, как строится сюжет (погоня занеуловимым Львом Абалкиным) и куда пристроить уже написанный кусок соЩекном на планете Надежда…
Понятно, что сюжет ЖВМ – этосюжет классического детектива. Детектива, у которого лишь в конце(как и полагается) все расставляется по своим местам, всепредшествующие странности увязываются в жесткую и безукоризненнологичную цепочку, у которого по ходу повествования (и даже по егоокончании) читатель должен самостоятельно конструировать те или иныеварианты ответов на возникающие вопросы. У которого, наконец,трагический финал – хотя впоследствии разными комментаторами нераз подчеркивалось: нет никаких доказательств того, что руководительКОМКОНа-2 Рудольф Сикорски, он же Странник, он же Экселенц, убил ЛьваАбалкина, он же Гурон, шифровальщик штаба группы флотов «Ц»Островной Империи. Стрелял – да, но убил ли? Неизвестно. Ведь вАбалкина попали лишь три пули из пистолета «герцог»двадцать шестого калибра. С одной стороны – «восьмизаряднойверной смерти», как назовет это оружие начальник отделаКОМКОНа-2 Максим Каммерер, он же Мак Сим. С другой стороны, когда всамого Максима на Саракше попало семь пуль – он пережил это безнеобратимых последствий для здоровья…
О вопросах, которые щедро разбросаны потексту ЖВМ и остаются неразгаданными до конца повести, –отдельно. В начале 90-х годов БНС свел их в некую систему изодиннадцати пунктов, и после этого около года они активно обсуждалисьгруппой «Людены». Ответы были найдены – по крайнеймере, БНС заявил, что вполне удовлетворен работой, проделаннойлюденами. Правда, отметил: людены еще не подошли к главному,фундаментальному вопросу повести. На который, впрочем, они рано илипоздно наткнутся…
О «списке одиннадцати вопросов»поговорим чуть ниже, а пока – о главном вопросе. Том самом,фундаментальном.
Поскольку мнение самого БНС так инеизвестно (по крайней мере, мне) – придется додумывать замэтра. И, пожалуй, единственное, что приходит в голову мне, –то, что этот Главный вопрос звучит так: что делать, столкнувшись с«прогрессорством» чужих на Земле? Как вести себя, еслиесть хоть малейшее опасение, что перед нами – не жук вмуравейнике, а хорек в курятнике?
Рудольф Сикорски на страницах ЖВМотвечает на этот вопрос – нет нужды полностью приводить нужныецитаты. И логика его безупречна – логика руководителяКОМКОНа-2, организации, отвечающей за безопасность земной цивилизациив целом. «Нам одного не простят: если мы недооценили опасность.И если в нашем доме вдруг завоняло серой, мы просто не имеем правапускаться в рассуждения о молекулярных флуктуациях – мы обязаныпредположить, что где-то рядом объявился черт с рогами, и принятьсоответствующие меры, вплоть до организации производства святой водыв промышленных масштабах…»
Но в своих делах Экселенц как минимумнепоследователен. Исходя из этой логики, саркофаг с «зародышами»следовало бы уничтожить непосредственно после обнаружения группойСледопытов Бориса Фокина. Потому что «серой» завонялосразу. Разве из «саркофага» с человеческими зародышами,заложенного «неведомыми чудовищами» (так впоследствиисами авторы ЖВМ квалифицируют конструкторов саркофага, видимо –не будучи уверены, что это Странники), мог доноситься какой-то инойзапах? Сера, конечно, со временем выветривается, но это –обычная сера. А тут речь явно шла о сере необычной… Но дажеесли отбросить незамедлительное уничтожение «саркофага»как слишком поспешное действие, – что мешало Экселенцупозднее, когда серой стало вонять все явственнее и явственнее,принять меры – а не отстраненно наблюдать за развитием событий?Оно конечно, в ЖВМ описывается некий «тупик», в которыйуперлись на Тагоре, где, найдя аналог саркофага, тут же егоуничтожили, и делается вывод о том, что этот «тупик» могоказаться следствием данных необратимых действий. Но «послетого» вовсе не значит «вследствие того» –Экселенцу ли этого не знать?
На самом деле ответ на вопрос «чтоделать» вовсе не прост. То, что «саркофаг» –творение чужой цивилизации, – очевидно. То, что эта чужаяцивилизация программировала создание простых наблюдателей в будущемЗемли, – крайне маловероятно. Значит, программировалисьразведчики. Квартирьеры. Специалисты по активному воздействию. Какоеименно воздействие программировалось – можно гадать, но нужноли? Ведь логика конструкторов «саркофага» в любом случаеиная, чем у землян. Значит, единственный выход – не допуститьразвития чужого Эксперимента до, возможно, необратимой стадии. Когдане поможет даже промышленное производство святой воды…
Есть, однако, и противоположныесоображения – вытекающие из того же исходного посыла о чужих«прогрессорах». Ну, уничтожим «саркофаг», ачто дальше? С одной стороны, если Странники хотят вреда землянам (илихотят «творить добро как они его понимают», что еще хуже)и при этом они не полные идиоты – вряд ли они не предусмотрелибы такой вариант. И не позаботились бы о «подстраховке».С другой стороны, что это за «прогрессоры» и чуть либудущие диверсанты, судьба которых их создателями изначальнопоставлена в полную зависимость от землян – без их помощи онидаже на свет появиться не могут. Так ли «программируют»тех, кто должен работать против Земли?
Знаменитый финал ЖВМ, кажется,свидетельствует в пользу первой системы аргументов. Но, может быть,это только кажется? Тем более что в «Волны гасят ветер»Леонид Горбовский (в знаменитой беседе в Краславе, лакуны в записикоторой впоследствии должен заполнить Тойво Глумов) высказываетсяоднозначно: если Странники – сверхцивилизация, то неужели онине могли бы провести любую «спецоперацию» против Землитак, чтобы земляне этого даже не заметили?
Комментарий БНС:
Черновик мы закончили 7 марта 1979года, решительно преодолев два возникших к концу этой работыпрепятствия. Во-первых, мы довольно долго не могли выбрать финал.Вариант гибели Льва Абалкина был трагичен, эффектен, но достаточноочевиден и даже банален. Вариант, когда Максиму удается-таки спастиАбалкина от смерти, имел свои достоинства, но и свои недостатки тоже,и мы колебались, не в силах сделать окончательный выбор, все время,по ходу работы, перестраивая сюжет таким образом, чтобы можно было влюбой момент использовать ту или иную концовку. Когда все возможностиманеврирования оказались исчерпаны, мы вспомнили Ильфа и Петрова.Были заготовлены два клочка бумаги, на одном написано было, каксейчас помню, «живой», на другом – «нет».Клочки брошены были в шапку АН, и мама наша твердой рукою извлекла«нет». Судьба концовки и Льва Абалкина оказалась решена.
(Дьявольские, однако, шутки играет снами наша память. Предыдущий абзац я написал, будучи АБСОЛЮТНОуверен, что так оно все и было. И вот месяц спустя, просматриваярабочий дневник, я обнаружил вдруг запись, датированную 29.10.1975,из коей следует, что жребий – да, имел место, но решал онотнюдь не вопрос, будет ли концовка трагической – «сострельбой» – или мирной. Совсем другую он проблемуразрешал: как скоро Лев Абалкин узнает всю правду о себе.Рассматривалось три варианта:
«1. Лев ничего не знает иничего не узнает.
2. Лев ничего не знает, затемпостепенно узнает.
3. Лев знает с самого начала.
Мама выбрала (3) со стрельбой».
Вот тебе и на! Но ведь на самом-то делеАБС фактически писали вариант (2)! Правда, «со стрельбой».И на том спасибо. Ведь даже и месяц спустя в дневнике мы пишем:«М.б., кончить не смертью, а подготовкой к ней? Странникпровожает его взглядом». Не-ет, всегда, с незапамятных времен,сомневался я как в достоверности истории вообще, так любых мемуаров вчастности – и правильно, надо думать, сомневался…Оставляю, впрочем, предыдущий абзац без каких-либо изменений. Пустьвдумчивый читатель получит в свое распоряжение образец мемуарного«прокола», характерного именно для данных комментариев.Может быть, это поможет ему оценить меру достоверности всего текста вцелом.)

Теперь о другом препятствии, гораздоболее серьезном. Мы прекрасно понимали, что у нас получается нечтовроде детектива – история расследования, поиска и поимки.Однако детектив обладает своими законами существования, в частности,в детективе не должны оставаться какие-либо необьясненности, иникакие сюжетные нити не имеют права провисать или быть оборваны. Унас же таких оборванных нитей оказалось полным-полно, их надобно былоспециальным образом связывать, а нам этого не хотелось делать самымрешительным образом. Застарелая нелюбовь АБС к каким-либо объяснениями растолкованиям текста вспыхнула по окончании повести с особеннойсилой.
1. Что произошло между Тристаном иАбалкиным там, на Саракше?
2. Как (и зачем) Абалкин оказался вОсинушке?
3. Зачем ему понадобилось общаться сдоктором Гоаннеком ?
4. Зачем ему понадобилось общаться сМайкой?
5. Что ему нужно было от Учителя?
6. Зачем звонил он журналистуКаммереру?
7. Зачем ему понадобился Щекн?
8. Как удалось ему выйти на доктораБромберга?
9. Зачем в конце повести он идет вМузей Внеземных культур?
10. Что, собственно, произошло там, вМузее?
11. И наконец, самый фундаментальныйвопрос: почему он, Абалкин (если он, конечно, не есть в самом делеавтомат Странников, а по замыслу авторов он, конечно, никакой неавтомат, а несчастный человек с изуродованной судьбой), почему непошел он с самого начала к своим начальникам и не выяснил по-доброму,по-хорошему всех обстоятельств своего дела? Зачем понадобилось емуметаться по планете, выскакивать из-за угла, снова исчезать и сновавнезапно появляться в самых неожиданных местах и перед самыминеожиданными людьми?
Во всяком добропорядочном детективе всеэти вопросы, разумеется, должно было бы подробно и тщательноразложить по полочкам и полностью разъяснить. Но мы-то писали недетектив. Мы писали трагическую историю о том, что даже в самомсветлом, самом добром и самом справедливом мире появление тайнойполиции (любого вида, типа, жанра) неизбежно приводит к тому, чтострадают и умирают ни в чем не повинные люди, – какимиблагородными ни были бы цели этой тайной полиции и какими бычестными, порядочнейшими и благородными сотрудниками ни была этаполиция укомплектована. И в рамках таким вот образом поставленнойлитературной задачи заниматься объяснениями необъясненных сюжетныхвторостепенностей авторам было и тошно, и нудно.
Сначала мы планировали написатьспециальный эпилог, где и будут поставлены все точки над нужнымибуквами, все будет объяснено, растолковано, разжевано и в ротчитателю положено. Сохранился листочек с одиннадцатьюсакраментальными вопросами и с припиской внизу: «30 апреля 1979г. Вопрос об эпилоге – посмотрим, что скажут квалифицированныелюди». На самом деле, я полагаю, вопрос об эпилоге был намирешен уже тогда, вне всякой зависимости от мнения «квалифицированныхлюдей». Мы уже понимали, что написана повесть правильно: всесобытия даны с точки зрения героя – Максима Каммерера –так, что в каждый момент времени читателю известно ровно столько же,сколько и герою, и все решения он, читатель, должен принимать вместес героем и на основании доступной ему (отнюдь не полной) информации.Эпилог при такой постановке литературной задачи становился абсолютноне нужен. Тем более что, как показал опыт, «квалифицированныелюди» оборванных нитей либо не замечали вовсе, либо, заметив,каждый по-своему, но отнюдь не без успеха связывали их сами.
На самом деле ответы на большинство извопросов рассыпаны в неявном виде по всему тексту повествования, ивнимательный читатель без особенного труда способен получить ихвполне самостоятельно. Например, любому читателю вполне доступнодогадаться, что в Осинушке Абалкин оказался совершенно случайно(уходя от слежки, которая чудилась ему в каждом встречном ипоперечном), а к доктору Гоаннеку он обратился в надежде, что опытныйврач-профессионал без труда отличит человека от робота-андроида.
Использовать эти мои комментарии дляобъяснений необъясненного означало бы фактически дописать тот самыйэпилог повести, от которого авторы в свое время отказались. Потому яи не стану ничего здесь объяснять, оставив повесть в первозданном еевиде в полном соответствии с исходным замыслом авторов.
Ответы на все указанные вопросы (втрактовке группы «Людены») вряд ли надо приводить в этойкниге – скорее всего, они интересуют лишь о-очень узкий кругфанатичных поклонников, и не просто поклонников, но и исследователейтворчества АБС. Но один ответ все же приведем – хотя и онпредназначен для тех читателей, которые достаточно плотно «включены»в Миры Братьев Стругацких и которым не надо напоминать суть дела иобъяснять, скажем, кто такой Тристан…
Итак, что на самом деле произошло сТристаном? БНС по поводу этого вопроса замечает:
«Принципиально особеннымявляется первый вопрос. Чтобы ответить на него, недостаточновнимательно читать текст – надо ПРИДУМАТЬ некую ситуацию,которая авторам, разумеется, известна во всех деталях, но в повестиприсутствует лишь как некое древо последствий очевидного факта:
Абалкину откуда-то (ясно откуда– от Тристана) и каким-то образом (каким? в этом и состоитзагадка) удается узнать, что ему почему-то запрещено пребывание наЗемле и запрет этот каким-то образом связан с КОМКОНом-2 (отсюда –бегство Абалкина с Саракша, неожиданный и невозможный звонок егоЭкселенцу, вообще все странности его поведения). Разумеется, я мог быздесь изложить суть этой исходной сюжетообразующей ситуации, но мнерешительно не хочется этого делать. Ведь ни Максим, ни Экселенцничего не знают о том, что произошло между Тристаном и Абалкиным наСаракше. Они вынуждены только строить гипотезы, более или менееправдоподобные, и действовать, исходя из этих своих гипотез. Именнопроцедура поиска и принятия решений как раз и составляет самую сутьповести, и мне хотелось бы, чтобы читатель строил СВОИ гипотезы ипринимал СВОИ решения одновременно и параллельно с героями – наосновании той и только той информации, которой они обладают. Ведьзнай Экселенц, что на самом деле произошло с Тристаном на Саракше, онвоспринимал бы поведение Абалкина совершенно иначе, и у повести нашейбыло бы совсем другое течение и совершенно другой, далеко не стольтрагичный конец».
В трактовке «Люденов» ответ(вкратце) выглядит так. На месте, где предполагалась его встреча сАбалкиным, Тристан был захвачен контрразведчиками Островной Империи,заподозрен в шпионаже и подвергнут пыткам. В результате этих пыток,возможно с применением химических препаратов, он мог начать бредить,причем на родном немецком языке. Появившийся на месте встречиАбалкин-Гурон не мог не быть привлечен для дешифровки этого бреда. Врезультате чего вполне мог узнать, что ему, во-первых, категорическизапрещено возвращаться на Землю, во-вторых – что по некоемуномеру спецканала, известному только Тристану и Экселенцу, можночто-то выяснить. Само собой, переводить все это контрразведчикамИмперии Абалкин не стал, но воспользовался первым же поводом длятого, чтобы покинуть Островную Империю и принять меры для проясненияситуации.
Если же говорить о последнем,одиннадцатом, вопросе (именуемом АБС фундаментальным) – почемуАбалкин, попросту говоря, не пошел жаловаться по начальству, а вместоэтого начал метаться по планете и совершать необъяснимые инеобратимые поступки – ответ на него несложен. Абалкин –«прогрессор» и свои проблемы привык решать типично«прогрессорским» методом. То есть в одиночку и так, чтобысразу отделить своих от чужих. Что есть, согласно Стругацким, одно изглавнейших качеств Прогрессора – умение безошибочно отделятьсвоих от чужих. Кроме этого, Абалкин очень хорошо знает, каково егородное начальство и к чему привели, например, его многочисленныежалобы в прежние годы – когда он хотел работать по призванию, аего безжалостно отпихивали в нужную начальству сторону. То естьподальше от Земли.
Комментарий БНС:
Чистовик мы добили окончательно в концеапреля 1979 года и тогда же – но никак не раньше! –приняли новое название «Жук в муравейнике» вместо старого«Стояли звери около двери». От исходного замысла осталсятолько эпиграф. За него, помнится, нам пришлось сражаться буквальноне на жизнь, а на смерть с окончательно сдуревшим идиотом-редакторомиз Лениздата, которому втемяшилось в голову, что стишок этот авторына самом деле придумали, переиначив (зачем?!) какую-то богом забытуюмаршевую песню гитлерюгенда (!!!). Причем эту – истинную –причину редакторской активности мне сообщил по секрету «нашчеловек в Лениздате», а в открытую речь шла только онежелательных аллюзиях, акцентах и ассоциациях, каким-то таинственнымобразом связанных со злосчастным «стишком маленького мальчика».
Из письма БН от 9.09.82: «…Вобщем, битых полтора часа мы с Брандисом (который также был вызван,как составитель и автор предисловия) доказывали этому дубине, что неттам никаких аллюзий и что не ночевали там ни акценты, ни ассоциации,ни прочие иностранцы, а есть там, напротив, только Одержание иСлияние… Скажи мне: почему они всегда одерживают над намипобеды? Я полагаю, потому, что им платят за то, чтобы они напирали, анам за то, чтобы мы уступали…»
Отстоять эпиграф так и не удалось. Струдом удалось оставить в тексте сам стишок, основательно его,впрочем, изуродовав. (Никогда в жизни не согласились бы мы на такоеиздевательство, но повесть шла в сборнике вместе с произведениямидругих авторов, и получалось так, что из-за нашего «капризногоупрямства» страдают ни в чем не повинные собратья-писатели).
Но, несмотря на мелкие огрехи,цензурные придирки и прочие «радости жизни», ЖВМ занялсвое прочное место в Мире Полудня. И одновременно стал связующиммостиком от «Обитаемого острова» к «Волны гасятветер». Где авторы завершили трилогию о Максиме Каммерере –правда, на довольно грустной ноте. Как напишет БНС, «повесть„Волны…“ оказалась итоговой. Все герои нашибезнадежно состарились, все проблемы, некогда поставленные, нашлисвое решение (либо – оказались неразрешимыми), мы дажеобъяснили (вдумчивому) читателю, кто такие Странники и откуда ониберутся во Вселенной, ибо людены наши – это Странники и есть,точнее, та раса Странников, которую породила именно цивилизацияЗемли, цивилизация Homo sapiens (как называется в Большой науке вид,к которому все мы имеем честь принадлежать)…»
«Хромая судьба» (1967–1982)
«Хромая судьба» –второй, после «Града обреченного», и он же –последний роман АБС, который они, по собственному признанию,совершенно сознательно писали «в стол», понимая, что унего нет никакой издательской перспективы. Действительно, довольнотрудно представить себе издание ХС (естественно, вместе с «Гадкимилебедями») году эдак в 1983-м. В самый (как казалось тогда)разгар застоя, когда страной правил недавний председатель КГБ, аПолитбюро ЦК КПСС в целях увековечения памяти Л.И. Брежневапостанавливало, как шутили тогда, присвоить его имя Ю.В. Андропову.Когда в магазинах проводили облавы на предмет обнаружения улизнувшихс работы граждан, когда сбивали южнокорейский «Боинг»,когда Сахаров уже сидел в горьковской ссылке и когда вовсю пылалпожар «освободительной» войны в Афганистане.
Время было мерзейшее – как сейчаспомню. Все мы пребывали в полной уверенности, что кремлевские старцыбудут и далее сменять друг друга на троне и надо только внимательноследить – кто будет возглавлять комиссию по организации похороночередного вождя (это, как известно, было вернейшей приметой –точнее, Знаком, безошибочно указывавшим на очередного Генеральногосекретаря). Было понятно, что после Андропова грядет либо Черненко,либо Гришин, а вот Романову, видимо, придется подождать –непозволительно молод. Но настанет и его черед (о чем мы, жившие вЛенинграде под его мудрым руководством, размышляли со скрежетомзубовным)…
И в это время – «Хромаясудьба»? Помилуйте, о чем речь? С ее-то откровеннымииздевательствами над социалистическим реализмом и структурами, оныйсоцреализм производящими? С беспощадно точным описанием творческихмук писателя, пытающегося «встроиться» в застойную эпохуи ей хотя бы формально соответствовать, держа при этом (как многие изнас, впрочем) фигу в кармане? С упоминанием, наконец, того, чтописатель вообще может писать «в стол», иметь дома в ящикестола что-либо тайное, заветное, сокровенное, но не предназначенноедля открытой советской печати? А как же провозглашенная на весь мирсвобода творчества? Сразу, правда, вспоминается известное: «Аправда ли, что советские писатели пишут по указке партии? –Нет, неправда! Они пишут по указке сердца! А сердца преданы партии…»
Комментарий БНС:
История написания этого романа необычнаи достаточно сложна, так что приступая сейчас к ее изложению, яиспытываю определенные трудности, не зная, с чего лучше начать и вкакой последовательности излагать события.
Во-первых – название. Оно былопридумано давно и предназначалось для совсем другой повести –«о человеке, которого было опасно обижать». Эту повестьмы обдумывали на протяжении многих лет, то приближаясь к нейвплотную, то отдаляясь, казалось бы, насовсем, и в конце концов АНнаписал ее сам, в одиночку, под псевдонимом С. Ярославцев и подназванием «Дьявол среди людей». Первоначальное же ееназвание – «Хромая судьба» – мы отдали романуо советском писателе Феликсе Сорокине и об унылых его приключениях вмире реалий развитого социализма.
Роман этот возник из довольно частногозамысла: в некоем институте вовсю идет разработка фантастическогоприбора под названием Menzura Zoili, способного измерить ОБЪЕКТИВНУЮценность художественного произведения. Сам этот термин мы взяли измалоизвестного рассказа Акутагавы, и означает он в переводе что-товроде «Измеритель Зоила», где Зоил – этодревнегреческий философ, прославившийся в веках особенно злобнойкритикой Гомера, так что имя его стало нарицательным для обозначенияядовитого, беспощадного и недоброжелательного критика вообще. Первоев нашем рабочем дневнике упоминание о произведении с таким названиемотносится аж к ноябрю 1971-го года! Но тогда задумывалась пьеса, а нероман.
Самые же первые подробные обсужденияименно романа состоялись, судя по дневнику же, только в ноябре1980-го, потом снова возник перерыв длиной почти в год, до октября1981-го, и только в январе 82-го начинается обстоятельная работа надчерновиком. К этому моменту все узловые ситуации и эпизоды былиопределены, сюжет готов полностью и окончательно сформулироваласьлитературная задача: написать булгаковского «Мастера-80»,а точнее, не Мастера, конечно, а бесконечно талантливого изамечательно несчастного литератора Максудова из «Театральногоромана» – как бы он смотрелся, мучился и творил на фоненеторопливо разворачивающихся «застойных» наших«восьмидесятых». Прообразом Ф. Сорокина взят был АН с еголичной биографией и даже, в значительной степени, судьбой, а условноеназвание романа в этот момент было – «Торговцы псиной»(из все того же рассказа Акутагавы: «С тех пор как изобрели этуштуку, всем этим писателям и художникам, которые торгуют собачьиммясом, а называют его бараниной, всем им – крышка…»).
Обработка черновика закончена была воктябре 1982 г., и тогда же совершилось переименование романа в«Хромую судьбу», и эпиграф был найден – мучительногрустная и точная хокку старинного японского поэта Райдзана об осенинашей жизни. (Мало кто это замечает, а ведь «Хромая судьба»– это прежде всего роман о беспощадно надвигающейся старости,от которой нет нам ни радости, ни спасения, – «признаниев старости», если угодно…)
Но вовсе не сами, как выражаютсяавторы, «унылые приключения» Феликса Сорокина в миререалий развитого социализма представляют наивысший интерес в ХС. Хотяс годами я и перечитываю эту часть «Хромой судьбы» с неменьшим удовольствием, чем в первый раз. И время от времениобнаруживаю что-то любопытное и даже неожиданное. Скажем, совсемнедавно, зайдя в магазин, увидел вдруг на полке с восточнымисладостями… «Ойло Союзное»! На вид – что-тосреднее между пастилой и халвой. И тут же вспомнил одного из героевХС, носившего именно такое прозвище. А в прошлом году из ответов БНСна вопросы по Интернету узнал, что в Канске Красноярского края АНСпрослужил довольно долгое время в качестве преподавателя в школевоенных переводчиков. И изображенные в ХС сцены сожженияимператорской библиотеки – это описание реальных событий…
Однако куда любопытнее другая часть ХС– посвященная другому писателю, Виктору Баневу. Тоже живущему втоталитарной стране, – которую, впрочем, по причине ееявной «зарубежности» можно было таковой если не называть,то по крайней мере изображать. И видящим перед собой, в общем,похожие проблемы. Короче говоря, «встроенная» в ХСповесть «Гадкие лебеди».
О ГЛ в 70-х годах ходили легенды –повесть, написанная в конце 60-х годов, была известна только всамиздатовском варианте. Иногда – в опубликованной в «Посеве»версии, тайком привезенной кем-либо из-за рубежа под угрозойответственности за «антисоветскую агитацию». Правда, какговорят авторы, «органы» не слишком рьяно за нейохотились – поскольку «Гадкие лебеди» проходили поразряду «упаднических», а не антисоветских. Но сам фактпубликации в «антисоветском» издательстве «Посев»не мог рассматриваться иначе, как нечто недопустимое. Да и содержаниеповести было, мягко говоря, невосторженным. За такой образ мыслей придворе епископа и боевого магистра раба божьего Рэбы давали какминимум пять розог без целованья…
Достаточно вспомнить ТАКОЕ, сразу инадолго запомнившееся:
«Продаваться надо легко идорого. Чем талантливее твое перо, тем дороже оно должно обходитьсявласть имущим».
Или:
«Скажите, вы спервапишете, а уже потом вставляете национальное самосознание?»
И ответ Банева: мол, читаю речи нашегопрезидента, потом включаю телевизор и слушаю речи президента, включаюрадио и слушаю речи президента… и когда начинает рвать –тогда берусь за дело…
А чего стоит эпизод, когда будущийписатель Банев во время военного парада позволяет себе неслыханноевольнодумство – демонстративно вытереть платком с лица брызгипрезидентской слюны? Считая впоследствии это самым храбрым поступкомв жизни – не считая случая, когда он один дрался с тремятанками сразу. Кстати, по первоначальному замыслу, как говорит БНС,Банев должен был быть капитаном пограничных войск…
«Именно то, что наиболееестественно, менее всего подобает человеку»…
«Настоящая жизнь естьспособ существования, позволяющий наносить ответные удары»…
«Будущее не собиралосьникого карать. Будущее никого не собиралось миловать. Оно просто шлосвоей дорогой»…
И наконец – лучший, наверное, изафоризмов братьев Стругацких:
«Будущее создается тобой,но не для тебя».
Собственно, от фантастики в ХС –только один сюжет (пусть и главный в повести). Это – сюжет с«мокрецами», Человеками Будущего (выражение БНС),воспитывающими необыкновенных детей по научной методике Будущего, воимя Будущего и для нужд Будущего. Работающих при этом, как сказали бысейчас, «под колпаком» спецслужб – надеясь темсамым пройти по лезвию бритвы: и угодить господину генералу Пферду иего сослуживцам, – и получить возможность продолжать свойЭксперимент. Но, естественно, навлекая тем самым на себя «праведныйгнев» окружающих…
Финал этого «прорыва будущего внастоящее» хорошо известен – правда, менее известно, чтозаключительный эпизод «Гадких лебедей» был дописанавторами почти в «последний день творенья». Как говоритБНС, от первого варианта текста веяло такой «безнадежностью иотчаянием», что авторы попытались «разбавить» это,дописав последнюю главу, где Будущее, выметя все поганое и нечистоеиз настоящего, является читателю в виде этакого Homo Novus,всемогущего и милосердного одновременно. В первом же варианте повестькончалась сценой в ресторане и словами Голема:
«… бедныйпрекрасный утенок».
В новом же варианте новые ВсадникиАпокалипсиса – Бол-Кунац, Ирма и другие – остаютсяпобедителями. Правда, финал, как это часто бывает у Стругацких, –открытый. Ибо что будет дальше – Там, За Горизонтом, –неведомо.
Комментарий БНС:
Журнальный вариант ХС появился только в1986 году, в ленинградской «Неве», – это было(для нас) первое чудо разгорающейся Перестройки, знак Больших Перемени примета Нового времени. И именно тогда впервые встала перед намипроблема совершенно особенного свойства, казалось бы, вполне частная,но в то же время настоятельно требующая однозначного и конкретногорешения.
Речь шла о Синей Папке ФеликсаСорокина, о заветном его труде, любимом детище, тщательно спрятанномот всех и, может быть, навсегда. Работая над романом, мы, длясобственной ориентировки, подразумевали под содержимым Синей Папкинаш «Град обреченный», о чем свидетельствовалисоответствующие цитаты и разрозненные обрывки размышлений Сорокина поповоду своей тайной рукописи. Конечно, мы понимали при этом, что длясоздания у читателя по-настоящему полного впечатления о второй жизнинашего героя – его подлинной, в известном смысле, жизни –этих коротких отсылок к несуществующему (по понятиям читателя) романуявно недостаточно, что в идеале надобно было бы написать специальноепроизведение, наподобие «пилатовской» части «Мастераи Маргариты», или хотя бы две-три главы такого произведения,чтобы вставить их в наш роман… Но подходящего сюжета не было,и никакого материала не было даже на пару глав, так что мы сначаларешились скрепя сердце пожертвовать для святого дела двумя первымиглавами «Града обреченного» – вставить их в «Хромуюсудьбу», и пусть они там фигурируют как содержимое Синей папки.Но это означало украсить один роман (пусть даже и хороший) ценойразрушения другого романа, который мы нежно любили и бережно хранилидля будущего (пусть даже недосягаемо далекого). Можно было бывставить «Град обреченный» в «Хромую судьбу»ЦЕЛИКОМ, это решало бы все проблемы, но в то же время означало быискажение всех и всяческих разумных пропорций получаемого текста, ибов этом случае вставной роман оказывался бы в три раза толщеосновного, что выглядело бы по меньшей мере нелепо.
И тогда мы вспомнили о старой нашейповести – «Гадкие лебеди».
Писались «Гадкие лебеди»для сборника наших повестей в «Молодой Гвардии». Этотсборник («Второе нашествие марсиан» плюс «Гадкиелебеди») был даже объявлен в плане 1968-го, кажется, года, новышел он в другом составе: вместо «Лебедей» поставленытам были «Стажеры». «Лебеди» – непрошли.
Второй и последний вариант «Гадкихлебедей» был закончен в сентябре 1967 года и окончательноотклонен «Молодой Гвардией» в октябре. Больше никто еебрать не захотел. Повесть перешла на нелегальное положение.
1.10.68 – БН: «…Люди,приехавшие из Одессы, рассказывают, что там продается с рукмашинопись ГЛ – 5 руб. штука. Ума не приложу, каким образом этопроизошло. Я давал только проверенным людям».
БН сильно подозревал в потеребдительности и в распространении АНа, АН – БНа. Но дело было вдругом: рукопись шла в нелегальную распечатку прямо в редакциях, кудапопадала вполне официально и откуда, растиражированная, уходила «внарод». Авторы не сразу поняли, что происходит, но и поняв,отнюдь не смутились и продолжали давать рукопись все в новые и новыередакции – у нас это называлось «стрелять по площадям»,на авось, вдруг где-нибудь, как-нибудь, божьим попущением ипроскочит.
Не проскочило. Сейчас уже невозможновспомнить, в каких именно журналах побывала рукопись. Сохранилисьотдельные об этом упоминания в письмах и в дневниках. Но рукописьлегла на полку. Теперь уже прочно. Надолго. Авторы временно пересталитрепыхаться и совать ее туда-сюда. Они еще не знали тогда, а судьбаэтой их повести уже была решена, и на много лет вперед. В ноябре 1972г. АН передал БНу с оказией письмо, содержащее отчет о своей встречес пресловутым, ранее уже упоминавшимся в связи со «Сказкой оТройке», товарищем Ильиным (бывшим генералом КГБ, а в тевремена – секретарем Московской писательской организации поорганизационным вопросам).
24.11.72 – АН: «…Впонедельник 13-го я был у Ильина. Перед этим (вот совпадение!) яотнес в „Мир“ рецензию, и тут Девис, криво ухмыляясь иглядя в угол, рассказал: во Франкфурте-на-Майне имела состоятьсявыставка книгопродукции издательств ФРГ, всяких там ферлагов. От насвыставку посетили Мелентьев (ныне зам. председателя ГК по печати) ируководство „Мира“ и „Прогресса“.
Добрались до стенда издательства«Посев». Выставлено пять книг: Исаич «1914»,двухтомник Окуджавы, реквизированный Гроссман, «Семь днейтворения» В. Максимова и Мы с Тобой – ГЛ. Поверх всегоэтого – увеличенные фотопортреты авторов вышеперечисленных иякобы надпись: «Эти русские писатели не примирились ссуществующим режимом». <…> Ну, прямо от Девисапошел я, судьбою палимый, к Ильину. Думаю, быть мне обосрану, а нам –битыми. АН нет. Встретил хорошо, даже за талию, по-моему, обнял, неза стол – в интимные угловые креслица усадил и принялсясетовать на врагов, которые нас так спровоцировали. Ласков был дочрезвычайности. Коротко, все сводится к тому, что нам надобно краткои энергично, с политическим акцентом отмежеваться. Эту бумагу долженсоставить ты, перешлешь ее мне (это не опасно, сам понимаешь), а я ужпонесу ее Ильину и буду тянуть…»
(Странно читать это сегодня, правда?Письмо из другого времени и с другой планеты… Дабы усилить этоощущение, не могу удержаться, чтобы не процитировать из того жеписьма кусочек, прямого отношения к литературе не имеющий: «…Какстало достоверно известно, Петр Якир, просидев на площади околомесяца, вдруг затребовал свидания с дочерью и, оное получив, велелпередать ей, что в корне изменил свои убеждения и просит всех прежнихсвоих сторонников своим сторонником его, Петра Якира, не считать.После этого он принялся закладывать ВСЕХ. Повторяю: ВСЕХ. <…>Прошу тебя иметь это в виду и, если есть у тебя основания, сделатьвыводы…»)
Разумеется, БН немедленно набросал ипереслал в Москву текст решительного отмежевания от «акции,произведенной без ведома и согласия авторов, явно преследующейпровокационные политические цели и являющей собою образец самогооткровенного литературного гангстеризма». Или что-то в этом жероде, не помню точно, в каком именно виде это оказалось опубликованов «Литературной газете», а в архиве сохранился толькосамый первый черновик.
На этой истерически высокой ноте эпопея«Гадких лебедей» обрела свой заслуженный конец. Отныне (иприсно, и во веки веков) ни о какой публикации названной вещи немогло быть и речи. Она теперь уж окончательно оказалась занесена вчерные списки и сделалась «табу» для любого издательствав СССР, а равно и в странах социализма.
Согласитесь, повесть с такой биографиейвполне годилась на роль содержимого Синей папки. «Гадкиелебеди» входили в текст «Хромой судьбы» естественнои ловко, словно патрон в обойму. Это тоже была история о писателе втоталитарной стране. Эта история также была в меру фантастична и в тоже время совершенно реалистична. И речь в ней шла, по сути, о тех жевопросах и проблемах, которые мучили Феликса Сорокина. Она была вточности такой, какой и должен был написать ее человек и писатель поимени Феликс Сорокин, герой романа «Хромая судьба».Собственно, в каком-то смысле он ее и написал на самом деле.
Предложенный ленинградской «Неве»вариант «Хромой судьбы» уже содержал в себе «Гадкихлебедей». Впрочем, из этой первой попытки ничего путного неполучилось. Я, разумеется, рассказал (обязан был рассказать!) историю«Лебедей» главному редактору журнала, и тот пообещалвыяснить ситуацию в обкоме (1986 год, самое начало, перестройка ещепока только чадит и дымит, никто ничего не знает, ни внизу, ни насамом верху, все возможно – в том числе и мгновенный поворот насто восемьдесят градусов). Видимо, «добро» получить емуне удалось, «Хромая судьба» вышла без Синей папки, да ещевдобавок основательно покуроченная в тупых шестернях бушующей вовсюантиалкогольной кампании имени товарища Лигачева.
Но уже в 1987-м журнал «Даугава»рискнул напечатать «Лебедей» (пусть даже и под ублюдочнымназванием «Время дождя»), и ничего ужасного из этого непроистекло – небеса не обрушились и никакие карающие молнии неударили в святотатцев: времена переменились наконец, и ранеезапрещенное сделалось разрешенным. И – о смех богов! –сделавшись разрешенным, запрещенное сразу же стало всем безразлично.Так что и появление в 1989 году полного текста «Хромой судьбы»в великолепном издании ленинградского отделения «Советскогописателя» не произвело ни шума, ни сенсации и вообще вряд лидаже было замечено читающей публикой. Новые времена внезапнонаступили, и новый читатель возник – образовался почтимгновенно, словно выпал в кристаллы перенасыщенный раствор, –и возникла потребность в новой литературе, литературе свободы ипренебрежения, которая должна была прийти на сменулитературе-из-под-глыб, да так и не пришла, пожалуй, даже и по сейдень.
Нам хотелось написать человекаталантливого, но безнадежно задавленного жизненными обстоятельствами,его основательно и навсегда взял за глотку «век-волкодав»,и он на все согласен, почти совсем уже смирился, но все-такипозволяет иногда давать себе волю – тайно, за плотнозаконопаченными дверями, при свечах, потому что, в отличие отбулгаковского Максудова, отлично знает и понимает, что сегодня,здесь, сейчас, можно, а чего нельзя и всегда будет нельзя…Феликс Сорокин представлялся нам этаким «героем нашеговремени», и, может быть, он и был таковым в каком-то смысле, новот время – прямо у нас на глазах! – переменилось, авместе с ним и многие-многие наши представления, и героями сталисовсем другие люди, а наш Феликс Сорокин как тип, как герой канул внебытие – во всяком случае, мне очень хочется на это надеяться.
А вот у романа его, у «Гадкихлебедей», по-моему, актуальность отнюдь покуда не пропала,потому что проблема будущего, запускающего свои щупальца всегодняшний день, никуда не делась, и никуда не делась чистопрактическая задача: как ухитриться посвятить свою жизнь будущему, ноумереть при этом все-таки в настоящем. И чем стремительнее становитсяпрогресс, чем быстрее настоящее сменяется будущим, тем труднееВиктору Баневу оставаться в равновесии с окружающим миром, вперманентном своем состоянии неослабевающего футурошока. ВсадникиНового Апокалипсиса – Ирма, Бол-Кунац и Валерьяне – ужеоседлали своих коней, и остается только надеяться, что Будущее нестанет никого карать, не станет никого и миловать, а просто пойдетсвоей дорогой».
В «Гадких лебедях» Будущемудали пойти своей дорогой – точнее, не смогли ему в этомпомешать. И Виктору Баневу с Дианой осталось только наблюдать, какэто Будущее вступает на территорию, оставленную в панике бежавшимНастоящим. Впоследствии нечто подобное АБС назовут «вертикальнымпрогрессом» – когда появятся «Волны гасят ветер»и идея Странников, точнее – люденов, покидающих Землю в своем«вертикальном» развитии. А затем в заочную дискуссию соСтругацкими вступит тогда еще начинающий красноярский писатель, аныне – автор бестселлеров, заполнивших книжные лотки погоризонтали и вертикали, Александр Бушков.
В самом начале 90-х годов появится егоповесть «Великолепные гепарды», где тоже будутдействовать «аномальные дети», именуемые«ретцелькиндами». Но там с этими детьми будут поступатьвовсе не так, как в «Гадких лебедях», – ибудут не созерцать приход Будущего, а активно этому приходупротиводействовать. И, по традиционной для Бушкова логике «добрас кулаками», ретцелькиндов насильно вывезут в разные стороны изгорода – причем поодиночке, ибо два и более ретцельткиндаспособны превращать в свое подобие окружающих детей, один же –постепенно теряет свои чудесные свойства. И все это будет происходитьна фоне (опять же, типичных для Бушкова) приключений главного героя –полковника некоей Международной Службы Безопасности Антона Кропачевапо прозвищу Голем (кстати, одного из героев «Гадких лебедей»тоже зовут Голем, хотя роль у него, мягко говоря, иная), борящегося снаступлением Чужого из всех своих полковничьих сил, успевая при этомпокорять женщин, поддерживать друзей и устрашать врагов.
Конечно, это – принципиально инаяэтическая конструкция, чем у братьев Стругацких. Которую короче всегоможно определить как «Если враг не сдается – егоуничтожают». Есть «мы», которые по определению –добро, и есть «они», которые по определению – зло,враждебные нам и подлежащие уничтожению огнем и мечом без сомнений иколебаний. Характерная фраза героя Бушкова: «Чем большимразумом наделено создание, служащее злу, тем быстрее оно должно бытьуничтожено». Куда уж тут морали героев «Гадких лебедей»или «Жука в муравейнике»!
Сам БНС определяет эту этику как «этикунезрелого ума». Этику малого опыта. Эмбрион этики, из которогоможет вырасти этика носителя разума, а может ничего не вырасти.Этику, свойственную людям молодым, по-настоящему не битым жизнью, идурно воспитанным – в том смысле, что не существует у нихсопереживания чужой боли, и чужому горю, и чужой смерти. Тогосопереживания, которое для АБС – естественно. И котороеотличает их от авторов «супербестселлеров», о которыхчерез десяток лет вспомнят разве что библиофилы…
«Град обреченный» (1975)
К пониманию «Града обреченного»надо идти долго – не такая это вещь, чтобы сразу раскрыть передчитателем свою суть и свои секреты. Помню как сейчас публикациюпервой книги ГО в журнале «Нева» в 1988 году –журнал этот тогда был одним из наиболее читаемых и наиболеепочитаемых. И не то чтобы оппозиционным, но – проникнутымтипичным для конца 80-х мягким вольнодумством.
Тогда еще не позволялось сомневаться –но уже позволялось обсуждать. Еще не позволялось пересматривать –но уже позволялось рассматривать с другого ракурса. Еще непозволялось посягать на основы – но уже позволялось строить наэтих основах не то, что полагалось строить прежде. Тогда былипопулярны апелляции к «истинному Ленину», спектакли типа«Перечитывая заново» и «Синие кони на краснойтраве» и фильмы типа «Покаяние», а вершинойсвободомыслия считались статьи Гавриила Попова в «Науке ижизни» и Николая Шмелева и Андрея Нуйкина – в «Новоммире». А уж когда вышла (в начале 1989 года) знаменитая, анынче – почти совершенно забытая статья Сергея Андреева в«Неве» «Структура власти и задачи общества» –автора немедленно выдвинули в народные депутаты СССР на первыхсвободных выборах…
«Град» пал на благодатнуюпочву – поскольку прекрасно «встраивался» именно вэту атмосферу. Встраивался в те времена, которые АБС охарактеризуютвпоследствии как «дьвольски многообещающие, но и какие-тоневерные, колеблющиеся и нереальные, как свет лампады на ветру».«Град» смотрелся и как потрясающе актуальный роман, и кактолько что написанный. Пройдет несколько лет – и мы узнаем, чтона самом деле он был создан почти полтора десятилетия назад…
Комментарий БНС:
Впервые идея «Града»возникла у нас еще в марте 1967 года, когда вовсю шла работа над«Сказкой о Тройке». Это было в Доме творчества вГолицыно, там мы регулярно по вечерам прогуливались перед сном попоселку, лениво обсуждая дела текущие, а равно и грядущие, и во времяодной такой прогулки наткнулись на сюжет, который назвали тогда«Новый Апокалипсис» (о чем существует соответствующаязапись в рабочем дневнике). Очень трудно и даже, пожалуй, невозможновосстановить сейчас тот облик «Града», который нарисовалимы себе тогда, в те отдаленные времена. Подозреваю, это было нечтовесьма не похожее на окончательный мир Эксперимента, достаточносказать, что в наших письмах конца 60-х встречается и другое черновоеназвание того же романа – «Мой брат и я». Видимо,роман этот задумывался изначально в значительной степени какавтобиографический.
Ни над каким другим нашим произведением(ни до, ни после) не работали мы так долго и так тщательно. Года тринакапливали – по крупицам – эпизоды, биографии героев,отдельные фразы и фразочки; выдумывали Город, странности его и законыего существования, по возможности достоверную космографию этогоискусственного мира и его историю – это было воистину сладкое иувлекательное занятие, но все на свете имеет коней, и в июне 1969-гомы составили первый подробный план и приняли окончательное название –«Град обреченный» (именно «обреченный», а не«обречённый», как некоторые норовят произносить). Такназывается известная картина Рериха, поразившая нас в свое времясвоей мрачной красотой и ощущением безнадежности, от нее исходившей.
Черновик романа был закончен в шестьзаходов (общим счетом – около семидесяти полных рабочих дней),на протяжении двух с четвертью лет. 27 мая 1972 г. поставили мыпоследнюю точку, с облегчением вздохнули и сунули непривычно толстуюпапку в шкаф. В архив. Надолго. Навсегда. Нам было совершенно ясно,что у романа нет никакой перспективы.
Нельзя сказать, чтобы мы питаликакие-либо серьезные надежды и раньше, когда только начинали над нимработу. Уже в конце 60-х, а тем более в начале 70-х, ясно стало, чтороман этот опубликовать нам не удастся – скорее всего, никогда.И уж во всяком случае – при нашей жизни. Однако в самом началемы еще представляли себе развитие будущих событий достаточнооптимистично. Мы представляли себе, как, закончив рукопись,перепечатаем ее начисто и понесем (с самым невинным видом) поредакциям. По многим и по разным. Во всех этих редакциях нам,разумеется, откажут, но предварительно – обязательно прочтут. Ине один человек прочтет в каждой из редакций, а, как это обыкновеннобывает, несколько. И снимут копии, как это обыкновенно бывает. Идадут почитать знакомым. И тогда роман начнет существовать. Как этоуже бывало не раз – и с «Улиткой», и со «Сказкой»,и с «Гадкими лебедями»… Это будет нелегальное,бесшумное и тайное, почти призрачное, но все-таки существование –взаимодействие литературного произведения с читателем, то самоевзаимодействие, без которого не бывает ни литературного произведения,ни литературы вообще…
Но к середине 1972-го даже этотскромный план выглядел уже совершенно нереализуемым и даженебезопасным. История замечательного романа-эпопеи Василия Гроссмана«Жизнь и судьба», рукопись которого прямо из редакциитогдашнего «Знамени» была переправлена в «органы»и там сгинула (после обысков и изъятий чудом сохраниласьодна-единственная копия, еще немного – и роман вообще прекратилбы существование, словно его никогда и не было!), –история эта хорошо нам была известна и служила сумрачнымпредостережением. Наступило время, когда рукопись из дома выносить нерекомендовалось вообще. Ее даже знакомым давать сделалось опасно. Илучше всего было, пожалуй, вообще помалкивать о ее существовании –от греха подальше. Поэтому черновик мы прочли (вслух, у себя дома)только самым близким друзьям, а все прочие интересующиеся еще многолет оставались в уверенности, что «Стругацкие – да, пишутновый роман, давно уже пишут, но все никак не соберутся егозакончить».
А после лета 1974-го, после «делаХейфеца-Эткинда», после того как хищный взор компетентныхорганов перестал блуждать по ближним окрестностям и уперся прямиком водного из соавторов, положение сделалось еще более угрожающим. ВПитере явно шилось очередное «ленинградское дело», такчто теоретически теперь к любому из «засвеченных» в любоймомент могли ПРИЙТИ, и это означало бы (помимо всего прочего) конецроману, ибо пребывал он в одном-единственном экземпляре и лежал вшкафу, что называется, на самом виду. Поэтому в конце 1974-горукопись была БНом срочно распечатана в трех экземплярах (заоднопроизведена была и необходимая чистовая правка), а потом дваэкземпляра с соблюдением всех мер предосторожности переданы быливерным людям – одному москвичу и одному ленинградцу. Причемлюди эти были подобраны таким образом, что, с одной стороны, былиабсолютно и безукоризненно честны, вне малейших подозрений, а сдругой – вроде бы и не числились среди ближайших наших друзей,так что в случае чего к ним, пожалуй, не должны были ПРИЙТИ. Славабогу, все окончилось благополучно, ничего экстраординарного непроизошло, но две эти копии так и пролежали в «спецхране»до самого конца 80-х, когда удалось все-таки «Град»опубликовать.
Первое впечатление о «Граде»было у меня (как сейчас помню) достаточно прохладным. Да, интересно.Да, мастерски написано. Да, эффектно «закрученный» сюжет.Но… Ответов куда меньше, чем вопросов. Отсутствие мало-мальскисимпатичных героев. Абсолютно открытый финал. И ощущение какого-тонедоумения – что же все-таки важного хотели сказать намСтругацкие? В чем глобальная идея «Града»?
Понимание этой идеи придет нескоро –подтвердившись впоследствии авторским мнением о том, что главнаязадача «Града» – показать, как под давлениемжизненных обстоятельств кардинально меняется мировоззрение человека,как переходит он с позиций твердокаменного фанатика в состояниечеловека, словно бы повисшего в безвоздушном идеологическомпространстве, без какой-либо опоры под ногами. «Жизненныйпуть, – отметит БНС, – близкий авторам ипредставлявшийся им не только драматическим, но и поучительным.Как-никак, а целое поколение прошло этим путем за время с 1940 по1985-й год.»
Но для того, чтобы это пониманиепришло, надо было тщательно изучить мир Эксперимента. Вжиться в него,пройдя вместе с Андреем Ворониным его «Via Dolorosa»,тернистый путь по различным «отражениям» (как сказал быпринц Корвин в «Хрониках Эмбера»). Мусорщик Воронин –следователь Воронин – редактор Воронин – советникВоронин…
По мере изучения и вживания,обнаруживались все новые и новые фразы и абзацы, на которых вдругостанавливался взгляд. Причем с каждым годом это были все новые иновые фразы.
«Непонимание рождаетневерие, и как плохо, что у большинства нет настоящей идейной закалкии убежденности в неизбежности светлого будущего».
«Слишком много тайнразвелось в последнее время в нашей маленькой демократическойобщине».
«Во имя общественногоблага мы обязаны нарушить любые писаные и неписаные законы».
«В такие дни пресса должнаспособствовать смягчению ситуации, а не обострению ее».
«А хорошо бы сейчас пойтив мэрию, взять господина мэра за седой благородный загривок, ахнутьмордой об стол: „Где хлеб, зараза? Почему солнце не горит?“и под ж… – ногой, ногой, ногой…»
А были еще песня Галича, которуюисполнял Изя Кацман («ставший вдруг странно серьезным»)про пророка, которого упекли в республику Коми. И обращение ФрицаГейгера к Изе «мой еврей» – сразу же вызывавшее впамяти культовую одно время «Иудейскую войну»Фейхтвангера, в которой именно так император Тит обращался к тезкеИзи – Иосифу бен Маттафию, он же Иосиф Флавий. И сам Изя,поучающий редактора «Городской газеты» Воронина –мол, что вы боитесь, никто вас не тронет, ведь вы всего лишьжелтоватая, оппозиционная, либеральная газетка. Вы просто перестанетебыть либеральными и оппозиционными…
Комментарий БНС:
Даже сама первая публикация «ГО»(в ленинградском журнале «Нева») прошла не просто, асопровождалась какими-то нервными и судорожными действиями: роман былразбит на две книги, подразумевалось, что книга первая написанадавно, а вот книга вторая закончена, якобы, только что; почему-токазалось, что это важно и помогает (каким-то не совсем понятнымобразом) забить баки ленинградскому обкому, который в те времена ужене сжимал более издательского горла, но по-прежнему когтистой лапойпридерживал издателя за полу; «первую книгу» выпустили вконце 88-го, а «вторую» – в начале 89-го, датынаписания в конце романа поставили какие-то несусветные…
Сильно подозреваю, что современныйчитатель совершенно не способен понять, а тем более прочувствоватьвсех этих страхов и предусмотрительных ухищрений. «В чемдело? – спросит он с законным недоумением. – Покакому поводу весь этот сыр-бор? Что там такого-разэтакого в этомвашем романе, что вы накрутили вокруг него весь этот политическийдетектив в духе Джона Форсайта?» Признаюсь, мне очень не просторазвеять такого рода недоумения. Времена изменились настолько, инастолько изменились представления о том, что в литературе можно, ачто нельзя…
Вот, например, у нас в романецитируется Александр Галич («Упекли пророка в республикуКоми…»), цитируется, естественно, без всякой ссылки, нои в таком, замаскированном виде это было в те времена абсолютнонепроходимо и даже попросту опасно. Это была бомба – подредактора, под главреда, под издательство. Вчуже страшно представитьсебе, что могли бы сделать с издателем власть имущие, проскочи такаяцитатка в печать…
А чего стоит наш Изя Кацман –откровенный еврей, более того, еврей демонстративно вызывающий, одиниз главных героев, причем постоянно как мальчишку поучающий главногогероя, русского, и даже не просто поучающий, а вдобавок еще регулярнопобеждающий его во всех идеологических столкновениях?..
А сам главный герой, Андрей Воронин,комсомолец-ленинец-сталинец, правовернейший коммунист, борец засчастье простого народа – с такою легкостью и непринужденностьюпревращающийся в высокопоставленного чиновника, барина, лощеного изажравшегося мелкого вождя, вершителя человечьих судеб?..
А то, как легко и естественно этоткомсомолец-сталинец становится сначала добрым приятелем, а потом ибоевым соратником отпетого нациста-гитлеровца, – как многообнаруживается общего в этих, казалось бы, идеологическихантагонистах?..
А крамольные рассуждения героев овозможной связи Эксперимента с проблемой построения коммунизма? Асовершенно идеологически невыдержанная сцена с Великим Стратегом? Ациничнейшие рассуждения героя о памятниках и о величии?.. А весь ДУХромана, вся атмосфера его, пропитанная сомнениями, неверием,решительным нежеланием что-либо прославлять и провозглашать?
Сегодня никакого читателя и никакогоиздателя всеми этими сюжетами не удивишь и, уж конечно, не испугаешь,а тогда, двадцать пять лет назад, во время работы над романом авторыповторяли друг другу как заклинание:
«Писать в стол надобно так, чтобынапечатать этого было нельзя, но и сажать чтобы тоже было вроде бы неза что». (При этом авторы понимали, разумеется, что посадитьможно за что угодно и в любой момент, например, за неправильныйпереход улицы, но рассчитывали все-таки на ситуацию «непредвзятогоподхода» – когда приказ посадить еще не спущен сверху, авызревает лишь, так сказать, внизу).

«Как жить в условияхидеологического вакуума? Как и зачем?» Мне кажется, этот вопросостается актуальным и сегодня тоже – причина, по которой«Град», несмотря на всю свою отчаянную политизированностьи безусловную конъюнктурностъ, способен все-таки заинтересоватьсовременного читателя, – если его, читателя, вообщеинтересуют проблемы такого рода…
Мир загадочного Эксперимента –может быть, единственный из «миров братьев Стругацких»,где нет ни одного положительного героя. Где фантасмагорическаягеография Города, расположившегося на уступе между непреодолимойпропастью и непреодолимой стеной, сочетается с не менеефантасмагорическим обществом, населенным беглецами из разных времен,решившимися променять его на возможность участия в Эксперименте. Игде, как выясняется, каждый из беглецов становится отнюдь неэкспериментатором, а подопытным кроликом, ибо Эксперимент ведет неон, а его ведут над ним…
Герои «Града» вряд ливызывают сочувствие – но они непрерывно вызывают интерес. Инаблюдать их в круговороте запрограммированных Наставникамисоциальных превращений (сегодня ты низшая каста, а завтра –высшая; сегодня – мусорщик, завтра – товарищ министра)оказывается дьявольски любопытно. Одни воспринимают это как должное:и безусловный приоритет «общественного блага» над личным,и невозможность понять истинную Цель Эксперимента, и принудительноеперемещение с одной общественной «ступеньки» на другую. Ктаким относятся и Андрей Воронин, воспитанный на штампах сталинскойэпохи, и Фриц Гейгер, воспитанный на столь же твердокаменных штампахэпохи гитлеровской. И тому и другому «вдолбили», повыражению Изи Кацмана, что «если нет идеи, за которую стоитумереть, то тогда жить и не стоит вовсе». Понятно, чтопотрясающее внутреннее родство идеологий этих двух эпох, неумолимовытекающее из описанного в «Граде» (как и то, сколь легковпоследствии Воронин и Гейгер находят общий язык и прекрасносотрудничают), не могло не быть расценено цензурой как тягчайшаякрамола, столь же неумолимо должная привести к запрету печатать«Град». Другие – такие, как Ван – пытаютсясопротивляться Эксперименту, периодически отбывая наказание занежелание менять профессии по приказу «распределительноймашины». И категорически не хотят признавать, что Экспериментможет от них чего-то «требовать», а они обязаны этомуподчиняться. Недаром тихий и покорный Ван с неумолимой твердостьюобъясняет Андрею, что единственная величайшая ответственность,которая лежит на нем, – это его жена и ребенок. Ивразумляет собеседника, не желающего понять его логику: «Тыпришел сюда строить, а я сюда бежал. Ты ищешь борьбы и победы, а яищу покоя»… Ну а третьи – как наиболееположительный из героев (или «наименее отрицательный»)Изя Кацман – относятся к Эксперименту совершенно иначе. Скептики циник, Изя пытается понять и объяснить то, что по условиям задачинеобъяснимо в принципе – суть Эксперимента. То, что, попризнанию самого БНС, и есть так называемая «Главная ТайнаГорода». Отвечая на один из вопросов, заданных вИнтернет-конференции, Борис Натанович скажет:
«Как легко заметить,понятия „Главная Тайна Города“ в романе нет. Я придумалэто понятие исключительно (если не ошибаюсь) для того, чтобыобъяснить „что было в папке у Изи Кацмана“. Разумеется,по большому счету именно цель Эксперимента есть ГТГ. То же, о чем мывсе время говорим, есть на самом деле некая частная особенностьсуществования людей в Городе, не слишком важная в глобальном смысле,но весьма – на мой взгляд – существенная для каждого изних персонально. Космография здесь, конечно, ни при чем – онаведь никак (или очень мало) не влияет на образ жизни подавляющегобольшинства „горожан“».
И добавит:
«Жизнь каждого из нас естьпо сути своей Эксперимент. И не то ведь важно, ЧТО с нами происходит,а то важно, КАКИМИ мы становимся. Или НЕ становимся… Впрочем,в отличие от „УЛИТКИ“ „Град“ не содержитсюжетообразующей философской или социальной идеи (гипотезы, теории).Он задумывался и реализован был как притча о существовании человека вреальном мире XX столетия – путь от фанатика ксвободомыслящему, скорбный, как выясняется, путь, ибо фанатизм лишаетсвободы, но зато дает внутреннюю опору, а свободомыслие приводит вледяную пустоту, делает беззащитным и одиноким. Благо тому, кто,потеряв одну опору под ногами, находит другую (как Изя нашел для себяХрам Культуры), а что делать тем, кто поумнел достаточно, чтобыразувериться в нелепых догмах своей юности, но недостаточно, чтобынайти новую систему нравственности и новую цель существования?Сколько кругов надо ему еще пройти, чтобы обрести все это?»
В итоге ГТГ, она же Цель Экспериментатак и останется неизвестной – и, возможно, каждый из читателей«Града» пытается эту цель сформулировать для себя сам.Что, собственно, и требовалось от него, – читателя, –авторами…»
ГЛАВА ТРЕТЬЯ

НЕВЕСЕЛЫЕ БЕСЕДЫ ПРИ СВЕЧАХ

За десять лет нашего знакомства сБорисом Натановичем мы беседовали на самые разные темы очень многораз. Большая часть этих бесед записывалась на диктофон ипубликовалась – грешно было бы не использовать такой шанс. Вобщей сложности в моем архиве хранится более четырех десятковзаписей. Полтора десятка наиболее характерных из них отобраны дляэтой книги. Как мне кажется, они дают неплохое представление о том,что в разные годы волновало Бориса Натановича и что он думал опроисходящем «с Родиной и с нами». Перечитывая заново эти«невеселые беседы при свечах», могу лишь удивляться –насколько злободневны многие рассуждения, высказанные, казалось бы, всовсем другую эпоху…
«Главное – чтобы не пролиласькровь»
С писателем Борисом НатановичемСТРУГАЦКИМ беседуют Борис ВИШНЕВСКИЙ и Юрий КАРЯКИН
5 марта 1992 г., Санкт-Петербург
Частично опубликовано в газете«Вечерний Петербург» 2 июня 1992 года. Полностью непубликовалось нигде.
Комментарий, это – первоеинтервью, взятое мной у БНС буквально через неделю после того, какКонстантин Селиверстов познакомил нас в кафе старого Дома писателейна улице Воинова. Беседа состоялась дома у БНС 5 марта 1992 года, иречь шла о событиях, наиболее тогда животрепещущих. Два с небольшиммесяца как началась «гайдаровская» реформа, ценники вмагазинах менялись с пугающей быстротой, и лейтмотив разговора былочевиден. Тогда еще трудно было предположить, что спор этотрастянется на долгие годы, в течение которых и Борис Натанович, и ябудем доказывать друг другу противоположное: мэтр так и останетсяпринципиальным сторонником «гайдаровских» методов реформ,я же так и останусь их принципиальным противником…
Сегодняшнему читателю, возможно, уже невсе будет понятно из этого разговора – какие-то проблемы ушлина второй план, какие-то фобии оказались ложными, а каких-то вскореставших предельно актуальными проблем мы тогда еще не замечали.
И все же разговор этот – какпредставляется – примечательный «слепок» эпохи.Март 1992-го, еще не прошла эйфория августовской победы 1991-го и ещене пришло понимание того, что впереди – тяжелые времена,которые разведут многих вчерашних соратников по разные стороныбаррикад.
Б.С. Я бы предложил построить нашразговор как дискуссию. Если вы будете нудно задавать вопросы, а ябуду не менее нудно читать лекцию в ответ, – это будетскучно. Давайте о чем-нибудь поспорим.
Б.В. С удовольствием. Если вы согласны,можно начать с экономики. У меня, честно говоря, довольноскептическое отношение к многому из того, что делает «Гайдар иего команда». Вы, насколько я знаю, иного мнения…
Б.С. Егор Тимурович, с точки зрениядилетанта, не делает абсолютно ничего такого, что не предлагалось быдва-три года назад. Обо всем этом писали. Либерализация цен,демонополизация, товарная интервенция за счет кредитов, повальнаяприватизация – ничего принципиально нового я здесь не вижу.Разница в том, что если бы все эти реформы начались два года назад,они протекали бы не так болезненно, как сейчас. Но и об этом наспредупреждали! Начальство затянуло эти реформы и довело нас до того,что мы вынуждены делать операцию без наркоза. Так что – вот моеотношение к этому вопросу.
Б.В. Кажется, возникает поводпоспорить.
Б.С. Давайте.
Б.В. Демонополизация, приватизация,товарная интервенция – ведь ничего этого, по сути дела, нет!Наблюдается только один эффект: освобождение цен, при котороммонополисты так ими и остались. Те, кто мог бы этот монополизмпреодолеть, – развивающиеся предпринимательские структуры– задавлены непомерными налогами, о чем они криком кричат навсех углах. Правительство говорит: будем налоги снижать, мы поняли,что производство не развивается. А раньше правительству это былонепонятно? Очень многое из того, что, на уровне здравого смысла,следовало бы делать, – не делается, и даже не объясняетсяпочему…
Б.С. На некоторые вопросы я и сам быхотел бы получить ответ. По поводу налогов – я своими ушамислышал разъяснение Гайдара, в самом начале, когда обсуждался этотчудовищный налог на добавленную стоимость. Было сказано:правительство прекрасно понимает, что, устанавливая чрезвычайновысокие налоги, оно ограничивает предпринимательскую деятельность.Это – азы. Но кризисная экономика не регулируется налогами, онапрактически не реагирует на размер налога. Высокий налог, как японял, правительство назначило просто потому, что больше неоткудавзять деньги. Поскольку объявлены были мощные социальные программы,их надо было чем-то «сбалансировать». И тогда же былосказано, что эти высокие налоги – явление временное, пройдетквартал-другой, и они будут снижены…
Комментарий автора: увы, «временное»,как это часто бывает, превратилось в постоянное. Не то чтоквартал-другой – десять лет прошло со дня этой беседы домомента написания книги. А налоги все так же высоки…
Б.В. Борис Натанович, представьте себе,что в вашей семье кончаются деньги. Книги вдруг перестают печатать…
Б.С. Да, это знакомая ситуация, мыпережили это!
Б.В. … И вы оказываетесь передвыбором – что делать? Завтра надо пойти и купить что-то наобед. «На стороне» временно не заработать. Что выпредпримете?
Б.С. Продавать имеющееся имущество!
Б.В. Вот мы и выходим на проблемуприватизации. Существует огромная «махина»государственного имущества. Земля, основные фонды предприятий,незавершенные объекты, концессии на разработку месторождений…Казалось бы – продавайте это направо и налево! В том числе –за валюту; предложений масса – только выбирай! Нет, все этоигнорируется. Почему?
Б.С. Боря, я – не правительство!Я и сам задаю себе этот вопрос. Почему этого не делали правительстваРыжкова и Павлова – я очень хорошо понимаю. Они не хотеливыпускать из рук контроль над богатствами! Это были коммунисты, склассическим большевистско-коммунистическим подходом к этому вопросу.Они не столько хотели рыночной экономики, сколько видимости рыночнойэкономики. Почему сейчас этого не происходит – я, честноговоря, не знаю сам. Ведь у каждого предприятия накоплено огромноеколичество запасов! Взятые в свое время «на всякий случай»,по дешевке, а сейчас – лежащие «мертвым грузом»,благо за это платить не надо. Мне кажется, что прижимая предприятия«к стенке» отсутствием наличных денег, правительствохочет их заставить выбросить на рынок эти запасы. Но почему самоправительство не продает, например, землю?
Б.В. Яркий пример – у нас:городской Совет не может преодолеть противодействие областного,который «уперся рогом» – и ни в какую!
Б.С. Это естественно – люди,обладающие реальной властью, не хотят ее отдавать. В конечном счете яуверен, что на каждый из наших вопросов, которые мы здесь поставили,ответ будет одинаковый: кто-то не хочет отдавать власть!
Ю.К. Не кажется ли вам, что ситуация,когда нечего есть и приходится распродавать домашнее имущество,длится у нас уже лет 60? Как известно, в сталинское времяраспродавали лес. Есть такое мнение, что «косыгинская»реформа 65-го года не пошла только потому, что геологампосчастливилось найти нефть в Западной Сибири. В результате мы начали«качать» нефть на Запад, получать нефтедоллары, иоказалось – можно прожить и без реформы, ничего не меняя. Тоесть мы на протяжении десятков лет распродавали имущество. Сейчасновое правительство решило – все, хватит! Хватит изображать,что мы – передовая страна мира, в принципе ничего не делать, алишь проедать то, что мы имеем. Сейчас есть возможность продавать зату же валюту и землю, и заводы. Мы распродадим опять и опятьостанемся голодными, потому что не научились работать. Самое главноесейчас – не кормить людей рыбой, а научить эту рыбу ловить!
Б.С. Все эти вопросы – почемутормозится приватизация, демонополизация, распродажа богатств, накоторых мы могли бы сейчас строить новую экономику, –стоят перед вами точно так же, как и передо мной. Когда речь шла остаром, коммунистическом правительстве – ясно было, что они незаинтересованы ни в приватизации, ни в демонополизации, ни в том,чтобы что-нибудь кому-нибудь продавать, – это всепринадлежало им! И никому они это отдавать не хотели! И, видимо, исегодня остаются очень мощные силы, которые держатся за землю,фабрики и заводы…
Ю.К. Может быть, приватизация –не такая простая вещь, как нам кажется с первого взгляда? Мы всебольны одной старой болезнью – хотим получить все и сразу!
Б.С. Есть две, по крайней мере,позиции. Одна – будем называть ее условно «пияшевской»– предлагает «обвальную» приватизацию, и дляпростоты – раздать всем все даром. Другая – близка ктому, о чем вы оба говорите. Но пока мы будем все предусматривать,пока мы думаем – что справедливо, а что нет – все стоит.А что это значит? То, что с каждым днем наше положение становится всехуже и хуже, и кончится все это какой-то катастрофой! Будет либосоциальный взрыв с приходом к власти тоталитарных сил, либо будетвсе-таки «обвальная» приватизация, потому что мы дотянемдо того, что придется это делать именно обвально.
Ю.К. Иногда мои знакомые, людиграмотные, спрашивают меня как депутата – почему не идетприватизация? Думаю, потому, что мы до сих пор не можем решить –по какому пути идти? Так же и у правительства. Может быть, правВасилий Леонтьев, – который говорит: неважно, по какому –начните по любому, через 5 лет все равно все выровняется!
Б.С. Я – принципиальный противниклюбых посткоммунистических, то есть старых коммунистических,структур, которые «врастают» в нынешнюю жизнь. Но врыночной экономике могут существовать только те структуры, которыеприносят пользу другим. Какая разница, кто производит то молоко,которое я покупаю, – фермер, совхоз, даже фашисткакой-нибудь, – в данном случае мне важно, чтобы быломолоко! Поэтому я с Леонтьевым согласен абсолютно.
Ю.К. Даже если пойти по этому пути, тоесть согласиться на номенклатурную приватизацию, –возникает целая куча вопросов. Кому отдать собственность?
Б.С. Поскольку я не являюсь работникомпроизводства, мне это глубоко все равно! Но пока политики произносятречи о справедливости, положение в экономике становится все хуже ихуже. Почему? Да просто потому, что в нашем мире можно оставаться наместе только в том случае, если ты бежишь! Как у Алисы в СтранеЧудес: если ты бежишь – ты остаешься на месте, если ты стоишь –тебя уносит в прошлое.
Ю.К. Вам не кажется, что именно отэтого появляются мысли о «твердой руке»: хорошо быпоявился такой большой начальник, который бы сказал – и всестали делать!
Б.С. Мысль о «твердой руке»– это вообще любимая мысль всякого народа, который вышел изнедр тоталитарного строя. Дело в том, что каждый человек, побывавшийв условиях несвободы и оказавшийся вдруг на свободе, испытываетсладкую тягу к клетке! Хорошо известный эффект, который всегда имелместо, это характерно не только для нашей страны. Помните, с какойрадостью в Германии после Веймарской республики кинулись под тяжелуюруку фюрера? Почему? Да потому что Германия – вчерашняяимперия, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Имперскоемышление, холуйство, холопство… Представление о том, чтоначальник все знает, – это же в крови и в плоти нашей! Ине только нашей – любого вышедшего из феодализма народа. Мытоже очень недалеко от этого ушли, мы вообще свободы и не вдыхали какследует…
Б.В. Борис Натанович, какую газету ниоткроешь, начинают учить: вот, посмотрите, как было в Чили, ЮжнойКорее, Испании, – можно навести порядок в экономике толькопри помощи диктатуры! Очевидно, что это – тот самый возврат кпрошлому, которого допустить бы не хотелось! Как перешагнуть тотбарьер, после которого этот возврат станет невозможным?
Б.С. Знаете, это те болезни, которыелечатся только временем. Мы сейчас балансируем на грани пропасти,вернее – на узком карнизе, но в любой момент можем «ссыпаться»обратно. А можем не ссыпаться. Зависит это от миллиона причин.Конечно, экономика – вопрос номер один, и если не удастся вближайшие год-полтора как-то стабилизировать ситуацию, чтобы хоть вчем-то наступило улучшение – до тех пор пока это не сделано, мыбудем балансировать «на грани».
Б.В. Вам не кажется, что реальнойугрозы поворота назад уже нет?
Б.С. Нет, не кажется. Угроза никуда неисчезла. Только теперь речь не о том, что танки выйдут на улицы. Речьо том, что на улицу выйдут обманутые демагогами люди! Те самые люди,которым нечем стало платить за хлеб и молоко… Ведь мы вселюди, все мы человеки – когда наваливается на нас нищета,голод, беспросветность, мы дуреем, мы делаемся глупыми от страха засебя и за детей наших… И вот тут они ждут нас –Повелители Дураков. Все эти новоявленные Львы Троцкие, БенитоМуссолини, Адольфы Гитлеры. Ничего нет у них за душой – нилюбви, ни ума, ни доброты, ни чести – одна только клокочущаяненависть. И ничего они внушить нам не умеют, кроме ненависти излобы. Но ах как сладко они умеют нам петь – какие мы умные,какие мы сильные, какие мы смелые и гордые, как много нам полагается,и как мало нам достается, и как просто можно все исправить, есливернуться назад, к истокам всех наших былых побед!.. А мы,ослепленные страхом и обидой, как часто мы не понимаем, что тянут онинас не к истокам побед, а к миру всеобщей ненависти, к огромной, какрека, крови! Великий грех берут на себя люди, которые сейчас кричат оненависти и о возврате назад. Кто-то из них, может быть, не осознает,к чему призывает, а кто-то, вероятно, крови не боится, особенно –чужой… Нам всем сейчас следует понять, что, оставаясь в рамкахреформы, мы движемся в единственно правильном направлении! Движение крыночной экономике – это единственное бескровное движение!
Ю.К. Вы не боитесь, что в условияхрыночной экономики значительное число людей не сможет найтиисточников существования?
Б.С. Я в это, честно говоря, не верю.Не понимаю, почему ваше или мое поколение должно быть хужеприспособлено к жизни, чем поколение наших родителей. Я вспоминаю –было очень трудно нам, денег не было, работать приходилось по 12–16часов, на износ, – и как-то выжили! Я уже не говорю провоенные времена, про время эвакуации, про послевоенное время, когдапокупка брюк – это было такое же торжественное событие, как внаше время покупка цветного телевизора. Торжество и сатурналии!
Ю.К. Я боюсь за людей старшеговозраста, которые всю жизнь маялись и к концу жизни получили то жесамое…
Б.С. Вы имеете в виду пенсионеров?Можно сказать только одно: судьба была к ним жестока! Хотя я,например, не жалуюсь. Мы прожили много хороших дней, несмотря на всенеприятности. И то, что приходится кончать свою жизнь, ничего ненакопив, – конечно, очень грустно и печально, тут нечегосказать в утешение, но судьба такая у страны!
Б.В. Борис Натанович, а что такое –социальная справедливость?
Б.С. На мой взгляд, социальнаясправедливость – не совсем то, что нам прививали на протяжениимногих лет. На мой взгляд, это «кто не работает, тот не ест»,«сколько заработал – столько и получи». Однаконовое поколение – 20–30-летних, – они вырослив совершенно новой ситуации и такого понятия не исповедуют! Они стоятна собственных ногах, у них свои пословицы – «хочешь жить– умей вертеться», очень правильная мысль! Они понимают,что даром ничего не получат, всего надо добиваться. А наше поколение,уходящее… Мы уходим, и единственное, о чем мы можем мечтать, –чтобы этот уход не был слишком жестоким…
Б.В. Борис Натанович, помните, до путча– нам казалось, что развитию событий в «нужную» намсторону постоянно кто-то мешает. Путч провалился – но «тормоз»не исчез!
Б.С. Тормоз – это тысячи и тысячилюдей, для которых реформа означает конец всего: конец карьеры, конецбезбедного существования, конец всего их образа жизни. Для того чтобыэкономические и политические проблемы наши были решены быстро, этидесятки тысяч людей должны в одночасье переменить свою психологию илибыть уволены с постов, которые они занимают! Но ни то ни другое, ксожалению, в одночасье сделать невозможно.
Б.В. Борис Натанович, ведь едва личто-то способно в глазах людей нынешнюю власть дискредитироватьбольше, чем то, что они видят: вчерашние руководящие коммунисты почтивсе остались! Более того – многие даже повысились! Не следуетли все-таки пойти по пути запрета на профессии?
Б.С. Все мои социальные рефлексы –жутковатые рефлексы человека, выросшего и воспитанного в условияхтоталитаризма, – конечно же, требуют и запрета напрофессии, и беспощадной расправы с участниками ГКЧП, и хорошегокляпа в глотку хрипунов, призывающих вернуться в прошлое… Но,слава богу, и у меня, и, главное, у власть имущих хватаетвоображения, чтобы понять: этот путь – и есть один из способоввозвращения в прошлое! Уже хотя бы потому, что люди, которые будутвсе эти экзекуции совершать, – через 2–3 месяцастанут такими же, какими были те, с кем они расправлялись. Это –страшный закон: если ты берешь на вооружение методы своего врага –ты перестаешь от него отличаться. Ты становишься таким же, как он!
Б.В. Не страшнее ли для обществавариант, когда мы их всех оставляем? Может быть, как предлагают уже,провести суд над КПСС – чтобы законным путем изгнать их сосвоих постов?
Б.С. Я против расправы над отдельнымилюдьми, но я всецело за то, чтобы проводить суды над структурами! Этосовершенно разные вещи. Конкретных людей можно судить лишь в томслучае, если они изобличены в конкретных преступлениях. Нельзя судитьлюдей только за то, что они субъективно враждебны демократии илиявляются противниками новой экономики. Иное дело – суд над КПССкак над структурой! Он необходим уже хотя бы для того, чтобы понятьзаконы ее существования и не допустить появления чего-либо подобноговпредь. Морального осуждения здесь недостаточно, необходимо осуждениеюридическое – структуры такого типа должны быть раз и навсегдапоставлены вне закона. Сейчас, сегодня это очень важно.
Б.В. Борис Натанович, в глазах довольномногих людей вселение нашего мэра в Смольный со всей его командой и,более того, – то, что у него там «под крылом»приличное количество людей из обкомовской «обоймы»,выглядит как издевательство или насмешка. Да и фигура мэра, как выпонимаете, не очень однозначная. Что вы о нем думаете?
Б.С. То, что он не сумел подобрать себеаппарат уважаемых и профессионально подготовленных людейодновременно, – это факт. То, что при нем продолжаютбезбедно существовать люди из прошлых партийных структур, –это всем очевидно, но, видимо, он просто не мог найти среди своегоокружения людей, достаточно профессионально подготовленных! Можноупрекать его в том, что он недостаточно серьезно отнесся к своемувыдвижению на пост мэра, не пришел с готовой командой людей и«новых», и профессионально подготовленных…
Б.В. При характере Собчака уважающиесебя люди с ним работать просто не пойдут – потому что онотносится к ним, как барин к нерадивым холопам! И приходится набиратьтех, для кого такое отношение высшего к низшему естественно ипривычно. А таких можно найти только из старой системы!
Б.С. Борис, наверное, вы правы –вы глубже изучали этот вопрос. Я подозревал, что многие проблемыупираются просто в личные качества. Но почему вообще возник конфликтс Петросоветом? Собчак пришел к власти для того, чтобы показать –как на самом деле должно быть устроено городское управление.Горсовет, который ведает бюджетом и законодательством в городе, имэрия, которая занимается исполнением «законов»,созданных Петросоветом. Мэром должен быть человек, который управляетгородом, следит за порядком, делает все для того, чтобы жителям былохорошо, а всем «врагам порядка» было плохо. Но моихожиданий Собчак как мэр не оправдал. Оставаясь очень крупнымполитиком, он вел себя не как мэр города – как министриностранных дел города Питера! Тут он сделал очень много. Что жекасается распрей с Петросоветом – Собчак пришел тогда, когдастало ясно, что Советы не могут управлять городами, городом должнауправлять исполнительная власть.
Б.В. Борис Натанович, единственное, чтосегодня отличает мэрию от прежнего исполкома, –единоличность принятия решений мэром. Председатель исполкома такогоправа не имел, все полагалось решать голосованием – хотя всегдаголосовали за то, что предлагал председатель. Но сейчас мэрияпревратилась в «государство в государстве»! Она хочетжить только по тем законам, которые сама для себя напишет, стремитсяизбежать любого контроля за своей работой.
Б.С. Но мэрия не имеет права писатьзаконы! Это дело Совета!
Б.В. Зато она успешно их не исполняет…Знаете, любой перекос – в любую сторону – очень опасен. Втом числе и то, что Совет пытается подмять исполнительную власть подсебя, начиная распоряжаться чем-то… Но сейчас пошел«маятниковый эффект»: крен в другую сторону –неоправданного усиления исполнительной власти. Я понимаю, что мэрииСовет вообще не нужен! Она прекрасно без него обойдется! Обойдутся лижители?
Б.С. А законы?
Б.В. Зачем? Мэрия сама себе всенапишет…
Б.С. Откровенно говоря, эта борьба,колебания власти от Совета к мэру и от мэра к Совету меня маловолнует. Хотя, казалось бы, должна сильно волновать – онаотражается непосредственно на мне как на жителе города!
Б.В. Вам как жителю города совершеннобезразлично, как устроена власть! Вам важно, чтобы вам былаобеспечена нормальная жизнь, чтобы в городе был порядок…
Б.С. Все это – естественныеколебания. Когда старая структура развалилась, а новая создается нанаших глазах, естественно колебательное движение – как у всякойсистемы, которая вышла из равновесия. И я совершенно спокоен: всебудет хорошо! Меня больше волнуют другие проблемы –«глобального» масштаба! Что будет с экономическойреформой?
Б.В. Тогда вот вам «глобальный»вопрос. Несколько лет назад у каждого из нас, наверно, была частица«имперского» – если не мышления, то сознания, чтомы живем в огромной и великой стране. Теперь все это рухнуло. Как вамкажется, чем все это кончится?
Б.С. Я бы не назвал это ощущение, чтоживешь в огромной стране, имперским мышлением, у меня и сейчас естьощущение, что я живу в огромной стране, это ощущение никуда неделось. Имперское же мышление – по крайней мере, российскоеимперское мышление – это нечто совсем иное: я живу не просто вогромной стране, я живу в стране, перед которой содрогается весь мир,живу пусть, может быть, и небогато, паршиво на самом деле живу, номир передо мной дрожит!..
Б.В. Как бы она случайно не осердиласьи кнопочку не нажала…
Б.С. Именно к этому нас и призываютПовелители Дураков. Пусть снова возникнет на теле планеты гигантская,до зубов вооруженная держава, которую все боятся! Пусть не уважают,ненавидят пусть – лишь бы боялись! Вот это и есть имперскоемышление – очень опасное и очень неприятное, на мой взгляд. Чтоже касается окраин, которые избрали свой путь, то для меня это совсемне было неожиданностью. Даже в самые глубокие застойные времена я былубежден, что СССР в том виде, в котором он сложился, –неестественное для 20-го века образование, такие сверхимперии в 20-мвеке существовать неспособны!
Б.В. Они могут держаться только силой!
Б.С. Только силой! Штыками и тайнойполицией! И как только исчезнут штыки и тайная полиция – всенемедленно начнет разваливаться. Мне было это совершенно ясно и в1970-м, и в 1980-м, и в 1985-м… Так оно и вышло. Конечно, мненеприятно, что моя любимая Прибалтика, без которой я не мыслю себелетнего отпуска, стала заграницей. Что фактически становитсязаграницей Украина, а там живут родители моей жены. Что все мыостались без Крыма, без Черноморского побережья, и так далее, и такдалее… Но эти ощущения мои не есть проявление имперскогомышления! Я просто потерял некий мир, в котором я живу 60 лет и ккоторому я привык. Теперь этот мир исчез. Это грустно, печально, вкаком-то смысле обидно, но это естественно! Иначе это и быть немогло, и молить бога надо только об одном: чтобы не пролилась кровь.Я снова и снова это повторяю. Все не страшно – страшно, еслипрольется кровь. Страшно, если найдутся люди, которые снова захотятобъединить все это искусственным путем, а следовательно – спомощью силы, штыками и тайной полицией, а это – кровь! Вотэтого я действительно боюсь. Но реально, мне кажется, всестабилизируется. Мне совершенно ясно, что СНГ – в том или иномвиде – обязательно будет существовать, в этом заключенаэкономическая необходимость, потому что мы экономически друг бездруга существовать не можем. Мы больше никому в мире не нужны –только сами себе! Из самых общих соображений ясно, что на территориибывшего СССР будет существовать совокупность государств, которыебудут экономически и политически тяготеть друг к другу и жить втесном сотрудничестве на протяжении многих лет.
Ю.К. Не считаете ли вы, чтомногонациональные государства обречены рано или поздно на распад? СШАсоздавались не как однонациональное государство, но по сути они имявляются. В Европе же – все государства практическиоднонациональны. США – государство искусственное, ониисторически образовывались из эмигрантов, которые перемешивались в«котле», а в Европе, где население стабильное, в каждомрегионе – свой народ, образовались именно мононациональныегосударства. Многонациональные же рано или поздно распадались –как Австро-Венгерская империя…
Б.С. Речь не о том, должны лираспадаться многонациональные государства, а о том, могут лисуществовать искусственно образованные государства, состоящие изнебольшого числа мононациональных территориальных образований. Это –очень трудный вопрос. Но я не вижу никаких причин, по которым этобыло бы невозможно. У меня нет научно выверенных аргументов, я же неспециалист, но есть ощущение, что Россия в нынешнем виде все-такиуцелеет. В этих границах Россия устоит, и я надеюсь, что без особойкрови. Политика не любит парадоксов. Политика тяготеет к очевидному.А то, что отделение, скажем, Татарстана – нонсенс, этоочевидно, это прекрасно понимает 70–80 процентов населения,вовсе не являющиеся ни политологами, ни специалистами понациональному вопросу. Не надо быть профессионалом, чтобы интуитивноощущать полную бессмысленность выделения, скажем, Якутии, Татарстана,образования Иркутской республики…
Б.В. В Татарстане уверяют: завтра мыотделимся от России, нефть и газ будем оставлять себе и жить, какКувейт или Арабские Эмираты… При этом никто не задумывается,что все остальное им придется везти из той же России!
Б.С. Да и нефть им придется перевозитьпо воздуху…
Б.В. Но смотрите: более всего бьют себякулаком в грудь и кричат о независимости в тех республиках, гдеправят перекрасившиеся коммунисты! Понятно, что для них этасоциальная мимикрия никакой трудности не представляет – будетвыгодно, они себя объявят хоть огнепоклонниками…
Б.С. Это меня не так волнует, каксобытия ближайшего времени – эта «красно-коричневая»волна, которая поднимается. Очень боюсь, что обнищавший народ поверитэтим людям. Боюсь 100-тысячных демонстраций. Боюсь, что нервишки невыдержат у правительства Москвы, Петербурга, начнут глупостивытворять по отношению к этим демонстрантам. Боюсь, что найдутсянегодяи среди красно-коричневых, которые спровоцируют вмешательство!
Б.В. Хочется процитировать ВалериюНоводворскую: «Диктатура – это когда запрещаютдемократов, а демократия – это когда запрещают демократы…»Кажется, что существует «вирус власти», поражающий лиц,занимающих руководящие посты, независимо от того, какие взгляды ониимели до того!
Б.С. Меня это совершенно не удивляет!Иначе не удержаться у власти. Но меня больше беспокояткрасно-коричневые – потому что они крови не боятся и дажесчитают ее пролитие определенной доблестью! Что касается ныне властьимущих – от них требуется только одно: сохранять спокойствие.Относительно событий 23-го февраля в Москве1– я с большим интересом жду, что решат по этому поводупрокуратура и суд. Законны ли были действия правительства Москвы озапретах и ограничениях? Но и организаторы митингов несут полнуюответственность за все, что происходит! Эти люди должны были простотрупами лечь на дороге толпы, не допустить контактов между толпой иОМОНом! Они должны были умереть, но не допустить беспорядков! Ведь япо-прежнему уверен: главное – не допустить пролития крови, недопустить к власти Повелителей Дураков. Потому что единственное, чтоможет остановить шествие экономических законов, – кровь.Кровь застилает глаза разуму, кровь порождает ненависть, а ненавистьубивает все, что есть в людях разумного, доброго и вечного. Вотпочему мне отвратителен национализм, любой, всегда и везде:национализм – это обязательно ненависть к другому народу или кдругим народам. Не любовь к своему – а ненависть и презрение кдругому. Где национализм, там кровь, где кровь, там конец разуму, тамвспыхивает огонь безумия и все экономические законы перестаютдействовать, а политика из искусства возможного превращается вслужанку войны. Ах, если бы можно было, оставаясь в рамках закона,заткнуть глотку националистам всех стран! Но это, как показываетопыт, практически невозможно. К сожалению, похоже, в каждом из нассидит националист, и это так удобно бывает власть имущим!.. Но мнесовершенно ясно: справимся с национализмом, – справимся сраспадом, и все обойдется, хотя нервы нам все это и попортит изрядно…Самое замечательное, что несмотря ни на что – «караванидет»! Вы только оглянитесь – какой путь пройден запоследние пять лет. Произошли вещи совершенно невероятные, мы живем вдругой стране! Когда вспоминаешь, что 1-й съезд был всего лишь в1989-м году, не верится!
Б.В. Как будто прошло сто лет!
Б.С. Это было безумно давно! Да, можетбыть, и люди почти те же управляют – но страна другая, вседругое, цели другие, надежды другие, даже страхи – другие!
Б.В. Ощущение, что изменился масштабвремени, оно пошло быстрее!
Ю.К. Слушая I съезд, ведь мы не верилисвоим ушам! Что-то невероятное!
Б.В. Да еще 19-я партконференция –помните?
Б.С. Какие выступления! Казалось,сейчас после них должны тут же подойти… экономисты в штатском…
Б.В. …Да под белы рученьки –из зала!
Ю.К. И этот отставной Ельцин, котороговыгнали, – он, оказывается, не расстрелян – он речьпроизносит на всю страну!
Б.С. …Он остался членом ЦК! Мы,помнится, философствовали на кухнях – почему Михаил Сергеевичего министром сделал, не для того ли, чтобы оставить в ЦК и опиратьсяна Ельцина в борьбе с консерваторами?
Б.В. А самый храбрый человек в странебыл Леонид Иванович Абалкин, который посмел публично не согласиться сМихаилом Сергеевичем… Интересно – что будут говорить онынешнем времени через 3-4 года?
Б.С. Нет ничего более трудного, чемделать прогнозы на 3-4 года! Вот на 100 лет – пожалуйста…
Б.В. Борис Натанович, «ловлю наслове»: а что будет через 100 лет? На что из того, что вынаписали, это будет похоже?
Б.С. На «Хищные вещи века».
Б.В. Не дай бог!
Б.С. Почему? Очень неплохое общество,если подумать. Очень справедливое: каждому свое, каждый волензаниматься тем, что ему нравится и что ему по силам.
Б.В. Лучше бы было похоже на «Полдень,XXII век»!
Б.С. Боюсь, что это нереально. Этообщество может возникнуть лишь в том случае, если человечестворазработает систему высокой педагогики, если мы научимся с детстваопределить и «поставить» в человеке его главный талант.Чтобы не было людей заброшенных, ущербных, ощущающих своюникчемность, ищущих утешения там, где его нет и быть не может, –в насилии, в наркотиках, в извращениях…
Б.В. Чтобы «никто не уходилобиженный»?
Б.С. В конечном итоге да! Чтобы каждый,склонный от природы стать «out law» – «внезакона», мог получить социальную нишу, где он не мешал бы, апомогал обществу и чувствовал бы себя нужным и «единственным».Тогда возможен «Полдень», иначе – «Хищныевещи века», что, повторяю, – тоже не так уж плохо!Там каждый выбирает себе тот образ жизни, который ему по душе и посилам. Это – свобода!
Б.В. А вы сами – в мире какой изваших книг хотели бы жить?
Б.С. Конечно, «Полдень»!Этот мир и был написан специально – как мир, в котором мыхотели бы жить.
Б.В. Борис Натанович, много лет хорошаяфантастика была «отдушиной» в тоталитарном мире, «глоткомсвободы». Теперь этот мир рухнул – не утратит ли своезначение фантастика?
Б.С. Вопрос этот, мне кажется, следуетставить по поводу литературы вообще, а не только по поводуфантастики. Как известно, «поэт в России – больше, чемпоэт». И действительно, так в России и сложилось – покрайней мере, со времен Пушкина. И писатель уж два века в Россиибольше, чем писатель. На Западе писатель – это человек,доставляющий сравнительно узкому кругу читателей эстетическоенаслаждение или, скажем, развивающий некие социально-философическиеидеи! А в России каждый хороший писатель нес глоток кислородачеловеку, задыхающемуся в атмосфере несвободы… А сейчасатмосфера очистилась! Что бы ни говорили про перестройку – онаосвободила печать. Она освободила народ от государственной идеологии,каждый волен теперь думать так, как ему нравится, и говорить то, чтоему хочется. В этих условиях старая роль литературы изменяетсярадикально. Сегодня в России поэт – не больше, чем поэт! Поэт –это поэт, и не более того. Но и не менее, разумеется! Обязанности его– «глаголом жечь сердца людей» – никто неотменял…
Б.В. Но фантастика –специфический жанр! Отнюдь не вся литература была «отдушиной»!
Б.С. А я обо всей и не говорю… Яговорю о хорошей литературе! Впрочем, плохая литература – этоне литература, а макулатура… Когда десять лет назад я читалОкуджаву, чудом вышедшего из печати, Юрия Трифонова, ФазиляИскандера, чудом пробившихся сквозь цензуру, – это былопрекрасно, это был глоток кислорода! Они несли идеи – те самые,что осеняли и меня, они исповедовали нравственность, которую и я какчитатель, как человек исповедовал, и я видел: я не один! Ониподдерживали во мне мое мировоззрение! В этом и было главноеназначение свободной литературы России – поддерживатьдемократическое мировоззрение! А сейчас такая роль хотя и осталась –но это мировоззрение поддерживается уже и самой жизнью! Для этого ужене надо книг – есть газеты, журналы, митинги, телевизор…
Б.В. Борис Натанович, последний вопрос.Не осталось ли каких-то замыслов, которые возникли еще с АркадиемНатановичем и которые вы планируете довести до конца?
Б.С. Замыслы-то есть, конечно. Буду лия их доводить до конца – другое дело. Сейчас мне об этом оченьтяжело думать. Последние годы нам и вдвоем-то не очень хотелосьписать. Интереснее было читать и писать публицистику. Ахудожественную литературу – даже вдвоем – писать не оченьхотелось. Сегодня, когда я остался один, – совсем уж маложелания этим заниматься… Хотя замыслы, конечно, остались, ониникуда не делись, более того – они, сукины дети, эти замыслы,по-прежнему появляются в голове! Но захочу ли я этим обстоятельствомвоспользоваться?.. Не знаю. Просто не знаю.
Б.В. Борис Натанович, существуетогромное количество людей, которые никогда не смирятся с мыслью, чтоничего нового не будет!
Б.С. Я понимаю, и благодарю вас за этидобрые слова, но что получится и получится ли что-нибудь вообще –не знаю…
Империя наносит ответный удар
С писателем Борисом НатановичемСТРУГАЦКИМ беседуют Борис Вишневский, Константин Селиверстов и ЮрийФлейшман
10 июня 1992 г., Санкт-Петербург
Опубликовано в газете «Петербургскийлитератор», июнь 1992 г.
Примечание: беседа эта былаорганизована специально для «Петербургского литератора»,но во многом оказалась продолжением предыдущей. Что ж, некоторые изопасений БНС оправдались – хотя опасность пришла не с тойстороны, с какой он ее предвидел…
– Борис Натанович, в вашихкнигах есть очень много любопытных предсказаний. И они довольно частосбываются. Создается впечатление, что Вы все уже давно «просчитали»заранее. И все-таки, какое событие из происшедших за последние годыоказалось для вас неожиданным?
– Во-первых, я хотел бывнести поправку. Мне кажется, нет никаких оснований говорить, что мытак уж много предвидели. Действительно, два, может быть – трисерьезных исторических события нам предсказать удалось, но не больше.Я вот только что перечитал «Отягощенные злом». Действиеэтой повести мы перенесли на 40 лет вперед, в начало 30-х годов XXIвека. Писалось все это в 86–87-х годах. Замечательно: у нас таместь ГОРКОМ! У нас там фигурирует «ПЕРВЫЙ» этого горкома!Хотя я с некоторым удовлетворением отметил, что при этом в повести несказано, горком какой именно партии имеется в виду. Совершенно неисключено, что это – горком какой-нибудь Демократической ПартииРадикальных Реформ, например, или что-нибудь в этом же роде. А можетбыть, и опять коммунистической партии… Вот я читаю сейчас оперестановках в правительстве, наблюдаю все эти осатанелые митингипод кровавыми знаменами и думаю, не могу не думать: а ведь чем чертне шутит! Ведь настроение у людей настолько черное, все и всемнастолько недовольны… и демократы наши оказались настолькобеспомощны у кормила власти… а демагоги наши красно-коричневыеобещают так много, так быстро и ведь совсем задаром… И яподумал: вот это вот – тот самый случай, когда лучше ужоказаться плохим пророком, чем хорошим.
А ведь когда мы писали эту повесть(всего-то пяток лет назад!), мы были совершенно уверены, чтокоммунистическая партия вечна. Что если она и уйдет с политическойарены в нашей стране, то очень и очень нескоро…
– Вы не исключаетевозможности «поворота назад». В какой форме?
– Я сам ломаю голову надэтим вопросом. И конечно, никакого определенного ответа у меня нет.Все может повернуться совершенно неожиданным образом. Я сейчасперечитываю замечательную книгу Уильяма Ширера «Взлет и падениеТретьего рейха». Когда читаешь там описание обстановки –социальной, экономической, политической, которая предшествовалаприходу к власти коричневых в Германии, – иногдаобливаешься холодным потом при мысли о том, насколько все это похожена нас… А через страницу вдруг с облегчением переводишь дух:нет, все-таки непохоже, все-таки у них там было по-другому…Вообще, можно только поражаться, насколько все на свете правые –имперцы, националисты, ультрапатриоты, называйте их как хотите, –насколько все они похожи друг на друга, будь то Германия, Россия илиФранция, девятнадцатый век, начало двадцатого, конец двадцатого…Обязательно: милитаризация, мундиры, сапоги, значки, лычки, страстноежелание принять стойку «смирно» и поставить в эту стойкуокружающих; агрессивность, прямо-таки клокочущая ненависть по любомуповоду, истеричность – до визга, до пены на губах; ипатологическая лживость, и полное отсутствие чувства юмора, и полноеотсутствие элементарного благородства в речах и поступках, и, конечноже, антисемитизм, слепой, запредельный, зоологический… Здесь –сходство полное и угнетающее…
Сейчас лидеры ряда политических партийи газеты соответствующего направления упорно проповедуют идеювсеобщего поражения в стране сегодня, всеобщего кризиса, всеобщегопозора. Идет нагнетание страшненькой удушающей атмосферы, длякоторой, на мой взгляд, никаких особенных оснований и нет. Да,бесспорно, имеет место экономический кризис. Да, тяжелый, да,мучительный. Но явление это не такое уж уникальное и редкостное вчеловеческой истории. Экономика наша больна, это неприятно, дажеопасно, но ничего позорного в этой болезни нет. Несомненно, имеетместо распад империи. Но если не давать волю истерике, а отнестись кэтому историческому процессу без предвзятости, то ничегокатастрофического и страшного вы не увидите. Потому что гибельимперии вовсе не есть гибель народов. Империи возникают и рушатся, анароды продолжают жить. Возникают новые независимые государства,которые вполне способны сосуществовать, как самые добрые соседи. Да,распалась вбитая нам в головы и в души лживо-порочная идеология иушла в небытие. Так радоваться бы надо этому обстоятельству!
– Вы считаете, что в страневсе хорошо?
– Конечно, не считаю. Носчитаю, что ничего такого уж кошмарно страшного и непоправимого встране не происходит. Но правым силам НУЖНО создать такую атмосферу всознании людей, чтобы в очередях, в переполненном транспорте, на«блошиных рынках» люди говорили бы друг другу: «Все!Докатились! Дальше некуда! Позор стране, позор правительству!..»– и так далее и тому подобное… И это в точностинапоминает пропаганду правых в Германии в самом начале 20-х.Пропаганда «позора нации» была тем удобрением, на которомвзросли страшные ядовитые коричневые сорняки, задушившие Веймарскуюреспублику… И я спрашиваю себя: так что же нужно для того,чтобы вызрел правый переворот? Необходимы ли для этого действительныйпозор и поражение страны во всем или для этого достаточно МНИМОГОПОЗОРА, существующего только в истерических речах красно-коричневыхлидеров и в газетных статьях? Я не знаю, но готов допустить, чтомнимого позора достаточно. Ведь в конце концов, возвращаясь кфашистской Германии: позор военного поражения страна испытала в 1918году, а Гитлер пришел к власти в 1933-м! За эти 15 лет позор уже,казалось бы, пережили, пережили чудовищную гиперинфляцию, совершеннонесравнимую с той, которую мы переживаем сейчас (доллар стоил 4миллиарда марок!), путчи всевозможные пережили… Казалось бы,все уже «устаканилось», демократическая Веймарскаяреспублика укрепилась – но разразился экономический кризис1929–1930 годов, и коричневые поднялись во весь рост! И –как будто никакой стабилизации не было, как будто только вчераГермания потерпела военное поражение, как будто не успели ужестабилизировать марку… Снова оказались они на плаву со своимизлобными лозунгами, со своими призывами к Великой Германии «отморя и до моря»…
Существуют идеи, которые опасны сами посебе, идеи, пробуждающие в добром гражданине зверя, круто замешанныена ненависти, чреватые кровью и смертью. Такова идея РЕВАНШИЗМА.Такова идея ИМПЕРИИ. Такова идея НАЦИОНАЛЬНОГО ПРЕВОСХОДСТВА. Покаони живут – они грозят правым переворотом! А живы они, покасуществуют люди, пропагандирующие эти идеи. Пока существуют газеты,книги, поддерживающие это мировоззрение… А потому: нетрудносебе представить, что мы стабилизируем рубль; что демократическоеправительство окрепнет – пусть даже оно будет не совсемдемократическим, а более технократическим… Но вот стоит в этихвполне благоприятных условиях разразиться действительному кризисуперепроизводства (что теоретически возможно, он и сейчас у нас тлеет– из-за нехватки денежной массы), и они все встанут во весьсвой рост.
– В начале беседы Выупомянули о «беспомощности демократов». Что Вы под этимподразумеваете?
– Я имею в виду совершенноочевидные вещи. Если бы демократы попытались произвести путч 19августа 1991 года (с тем же результатом), то все бы они сейчас ужедавным-давно гнили в концлагере. Все газеты были бы закрыты,запрещены, все глотки, изрыгающие демократические истины –«ложные истины», – были бы заткнуты. И этобыло бы естественно и понятно всем, в том числе и затыкаемымдемократам. Когда же путч поднимают правые силы, находящиеся воппозиции, демократы вынуждены – если они хотят оставатьсядемократами – продолжать проводить политику свободы слова,плюрализма мнений и т.д. В этом смысле демократия, если ее неподдерживает благосостояние народа, обнаруживает свою ужасающуюслабость и беспомощность. Демократия оказывается беспомощнымзаложником своих собственных политических принципов!
– После того как путчрухнул, Ельцин закрыл коммунистические газеты, прославлявшие ГКЧП. Икто возмутился первым? Демократы! Еще не обидели ни одногокоммуниста, а демократы уже играли в политическое донкихотство,требуя на митингах – не допустить «охоты на ведьм»!

– Самое замечательное не то,что демократы возмутились. Самое замечательное – то, чтокоммунисты НЕ возмутились, они восприняли бы все эти запреты какдолжное! Демократы уже кричали вовсю, предупреждая о недопустимости«охоты на ведьм», а коммунисты только еще слабопопискивали на эти темы или вообще помалкивали. Должно ли былодемократам, которые осудили действия Ельцина, сохранятьинтеллигентность в условиях политической борьбы с прожженнымициниками и политическими бандитами – это вопрос! И вопрос вовсене сугубо теоретический. Это вопрос политической практики. Дело втом, что политика обладает определенной внутренней логикой. Иногдаона кажется жутко аморальной. Это происходит потому, что основа любойполитической логики – это полное отсутствие каких-либоНРАВСТВЕННЫХ ПРИНЦИПОВ. Политика может быть и подлой, и гнусной, игрязной – какой угодно. Но она не имеет права быть глупой, онане должна приводить к поражению. Вот в конечном итоге единственноетребование, которое извечно предъявляется к любой политике. Еслиполитика не приводит к поражению – значит, это хорошаяполитика. А какова же цена победоносной политики? Это уж какполучится – ответит вам политик-профессионал.
Впрочем, когда речь идет о завтрашнемдне той или иной политики, чрезвычайно трудно что бы то ни былорассчитать. Вот, например, печально знаменитый Жириновский. Казалосьбы, он отшлифовал совершенно безошибочный набор обещаний, которыедолжны приманить на его сторону абсолютное большинство! И при этомотработал и выковал для себя неоднократно проверенный имиджклассического Повелителя Дураков. Казалось бы, дело в шляпе и победа– в кармане. Но тут начинают действовать неустранимые и роковыефакторы: вполне определенная внешность, неподходящее отчество, никудане годное происхождение («мать русская, отец – юрист»)…А ведь Жириновский – это случай, так сказать,образцово-показательный. Куда труднее взвесить плюсы-минусы такихимперских лидеров, как Павлов, Бабурин, Стерлигов… И вот хотявсе социологические расчеты показывают, что на сторонекрасно-коричневых от силы 25 процентов, но начинается предвыборнаякампания – и что-то происходит. И это «что-то»переворачивает все расчеты вверх тормашками. Очень хочу, чтобы этислова мои не оказались пророческими…
– К тому же эти опасениясейчас усугубляются резким снижением уровня жизни…
– Я сильно подозреваю, что управительства нет другой возможности проводить реформу. Нельзяодновременно выполнять две задачи: и стабилизировать экономику, исохранять при этом достаточно высокий уровень жизни. Слишком далекозашла болезнь.
– Борис Натанович, реформатак же необходима, как операция, которая хотя и болезненна, но безнее можно умереть. Но уже давно при операциях применяютобезболивание! Существует огромная махина государственнойсобственности. Почему ее не распродают направо и налево, чтобынаполнить бюджет и смягчить издержки экономической реформы?
– Я сторонник «обвальной»приватизации. Но ведь очень многие считают, что она приведет к самымразнообразным негативным последствиям, среди коих важнейшую рольиграет возможный захват собственности номенклатурой и теневойэкономикой. Но проблема приватизации сегодня – это неэкономическая, это социально-политическая проблема. Помнитебессмертное учение о надстройке и базисе? Так вот, в результате всехпредшествующих событий, начиная с 1985 года, мы начисто смелинадстройку, которая была создана в стране за 70 лет. Все надстроечныеинституты сменились – власть другая, правительство другое,партии совершенно новые возникли, культура изменилась, весьменталитет общества стал иным… И вот теперь мы добрались добазиса, до базальтового основания общества, до того фундамента, накотором стояли все эти 75 лет. Базис, как известно, – этоотношения собственности. Если сможем мы их изменить, если сумеемпеременить хозяина у госсобственности, если создадим мощныйсоциальный слой собственников – слой толщиною во многие десяткимиллионов человек, – вот только тогда у нас в странеситуация станет воистину необратимой. До тех же пор, пока 90–95%всей собственности продолжает принадлежать государству – можнов любой момент повернуть назад, вернуться в старый, добрый, уютный,вонючий закуток, в котором мы провели 70 лет… Именно поэтомумесяц за месяцем проходят после августовской победы, а по-настоящемусущественных изменений так и не происходит: базальтовая непробиваемаятолща перед реформаторами – миллионы начальников, миллионы«совков», отлично понимающих, что этот рубеж –последний, и готовых на все, чтобы не позволить сделать ситуациюпо-настоящему необратимой.
В конечном итоге все, что происходит втой или иной стране, определяется не желаниями отдельных людей, аобщим настроем многих десятков миллионов. И этот общий настройрассчитать, вычислить, смоделировать практически невозможно –можно разве что только угадать его. Кажется, у Толстого очень точносказано, что история есть равнодействующая миллионов воль. И никогдаистория не движется в том направлении, в котором хочет ее двигатьотдельный человек или даже группа людей, – она движетсятуда, куда, казалось бы, не хочет никто… Вот причина, покоторой невозможно УПРАВЛЯТЬ историей. Именно поэтому никакиереволюционеры и реформаторы НИКОГДА не достигают той цели, к которойстремились изначально…
«Политик – это профессия, которойнельзя научиться»
С писателем беседует Борис ВИШНЕВСКИЙ
1 апреля 1993 г., Санкт-Петербург
«Невское время», 21 апреля1993 года (с сокращениями)
Комментарий: разговор этот состоялся вначале апреля 1993-го, а 25 апреля, если читатель еще помнит,проходил референдум – о доверии Ельцину, о доверии съездународных депутатов, о доверии социально-экономическому курсупрезидента и правительства и о досрочных перевыборах Ельцина исъезда. Это был еще не разгар «войны властей», а лишьпервое ее сражение. Но уже тогда те, кто в 1989–1992 годахназывал себя демократами, стали делиться на собственно демократов и«реформаторов», на сторонников разделения властей –и на сторонников безусловного приоритета исполнительной власти,которой власть законодательная мешает проводить нужные реформы…
В итоге референдум дал странныерезультаты: Ельцину доверяем, его курсу – доверяем, а вотдосрочных выборов – не хотим. Правда, эти результаты каждая извоюющих сторон впоследствии истолковала по-своему.
Как может видеть читатель, мы с БорисомНатановичем несколько расходимся во взглядах на «войнувластей», ее причины и возможные следствия…
– Борис Натанович, что Васбольше всего беспокоит сегодня?
– То, что угроза новогототалитаризма стала реальностью. Всякий тоталитаризм, фашизм, вчастности, становится реален тогда, когда он создал свои параллельныеструктуры внутри демократического государства, – именноэто мы сейчас и наблюдаем. Компартия разрешена, она началасамовосстанавливаться – мы и ахнуть не успеем, как ее первичныеорганизации будут воссозданы по всей стране и возникнет та самаяструктура, на которую можно будет опереться при конституционномперевороте. Ситуация до боли напоминает то, что происходило вГермании 1933 года: нацисты одержали победу на выборах в парламент,но эта победа ничего бы не решила сама по себе, если бы заранее небыла бы создана инфраструктура национал-социалистической рабочейпартии во всех городах, во всех землях, по всей провинции. Все былоуже готово для того, чтобы взять власть – мирно, бескровно,вполне легально. Так погибла Веймарская республика, а мир былпоставлен на край пропасти.
– Может быть, за последние3–4 года у нас выработался иммунитет против коммунистическойидеологии и власти?
– Я надеюсь на это, однаконадо иметь в виду, что компартия, скорее всего, придет к власти подсовсем другими, «розовыми», лозунгами и – особеннопоначалу – не будет пользоваться своими обычными приемами.Лозунги будут социал-демократические, а во главе встанут не Ампилов ине Нина Андреева (эти люди не могут рассчитывать на широкуюподдержку), а такие, как вкрадчивый, велеречивый и умелый Лукьянов;знаменитый наш борец с теорией относительности, вполне интеллигентныйпрофессор Денисов и им подобные. Уставший и отчаявшийся народ можетсказать: вот она наконец-то желанная «середина»!.. Долго«социал-демократы» не удержатся, они не способны вестинастоящую, жесткую и кровавую борьбу за власть, но проложить дорогудля истинных коммунистов во всей их красе – могут.
– Видимо, досрочные выборытак или иначе неизбежны. Не угрожает ли демократам – учитываяскверную ситуацию в экономике, которая навряд ли скоро улучшится, –сокрушительное поражение, после которого новый парламент окажетсятаким, что нынешний будет вспоминаться с тоской и умилением?
– Главными соперникамидемократов на ближайших выборах будут все-таки еще не коммунисты, агосударственники, выступающие под лозунгом «Великое Государствоот тайги до британских морей». Демократам придется туго нетолько потому, что авторитет их подорван экономическим кризисом. Импредстоит выработать и выдвинуть достойную альтернативу привычным,«вечным» российским, великорусским лозунгамгосударственников. Великое государство – да, но КАКОЕ именновеликое государство? Государство свободы, процветания, высокойкультуры – или великая «военно-мужицкая держава»(выражение любимого мной Алексея Толстого), наводящая ужас на соседейи на весь цивилизованный мир? Государство, которому завидуют,государство, вызывающее желание подражать, оказывающее на мир мощноевлияние через свою экономику и культуру, – илигосударство, вызывающее страх и ненависть, ощетинившееся ракетами,авианосцами и жерлами пушек? Приходится признать: положениегосударственников проще – мы все еще на 9/10 в прошлом и толькона 1/10 в будущем. Экономика – в прошлом: ВПК в любой моментготов со слезами радости на глазах вновь начать штамповать без счетагребные винты для подлодок и танковые перископы. Политика тоже впрошлом: демагогия, непримиримость и боевая коммунистическая яростьгораздо более у нас в чести, чем разумный анализ ситуации и деловаядискуссия по существу. Спроси у любого на улице: что такое великоегосударство? Ответит: то, которого боятся. А если не боятся –значит, не великое… И ничего тут не поделаешь: так нас учили.И как объяснить теперь любому и каждому, что если государственникипридут к власти, – это война, кровь, катастрофа? Подлозунгом «за великую Россию» они объявят войну всемсопредельным странам, всему ближнему зарубежью: ведь вернуть этитерритории без войны у них не получится!..
– Сегодня много говорят,что, поддерживая президента в его конфликте со съездом, мы выбираем«меньшее из двух зол», что, критикуя президента, мы «льемводу на мельницу красно-коричневых» и так далее. Не кажется лиВам, что даже меньшее из двух зол все равно остается злом, а нестановится добром?
– Кажется. И тем не менее яне могу позволить себе забыть, с кем и с чем конкретно сражаетсясейчас президент. Кто такие все эти люди, клянущиеся у микрофонов иво время пресс-конференций своей приверженностью конституции иправопорядку? Ведь это все крутые государственники и коммунисты,верные идейные наследники политиков, для которых цель оправдываетЛЮБЫЕ средства, которые во имя ДЕРЖАВЫ, ИДЕИ и, конечно же, НАРОДА влюбой момент готовы растоптать закон, конституцию, права человека,самого человека (и делали это уже неоднократно). Да, сейчас онигромко кричат о конституционности и правопорядке, но лишь потому, чтолишены реальной силы, нет у них «больших батальонов», нету них родимой тайной полиции, не могут они ввести в Кремль все этибронетранспортеры и грузовики мотопехоты, которые все время имчудятся во время съездов… И не зря все это им чудится: будь ихволя, они бы давно уже забили Москву десантниками, и загнали бы «такназываемых демократов» в КПЗ, и заткнули бы кляпом глоткуненавистной им независимой прессы, так что мы и не узнали бы изгазет, что произошло нарушение всех правовых норм, а узнали бытолько, что состоялось наконец «святое волеизъявление народа»…Нет уж, лучше авторитарное правление президента, провозглашающего (иобеспечивающего пока!) свободу слова, чем «конституционное»правление этих сомнительных «друзей народа»…
– «Несовместимость»президента и съезда сегодня очевидна. Но тем не менее, может быть,президенту следовало вести себя с депутатами иначе – не друзейпревращать во врагов, а наоборот? Или на всех депутатов должностей висполнительной власти не хватило?
– После седьмого съездапрезидент постоянно демонстрирует готовность к компромиссу ипостоянно наталкивается на бескомпромиссность непримиримых. Онипонимают: еще год-два, и – как только кризис удается остановить– последние шансы на победу и власть у них исчезают. Для нихкомпромисс – это поражение, им нужна только победа. И яполагаю, что президент рано или поздно от демонстраций должен будетперейти к делу, иначе возникнет слепой и глухой пат. С одной стороны– президент, не признающий депутатов, с другой –депутаты, объявившие импичмент президенту. С одной стороны –президент, реализующий исполнительную власть со всеми ее атрибутами,но не легитимный (в рамках нынешней уродливой конституции), с другой– полностью (в этих рамках) легитимный съезд, лишенный каких быто ни было рычагов управления. Страшно подумать, что может произойтив этой патовой ситуации – ведь силовые структуры могут ипоколебаться в своем нейтралитете! Там могут найтись люди, которыезахотят делать собственную политику. Какой-нибудь полковник решит,что его час наконец настал…
– И пора становитьсягенералом…
– … и двинет свойполк на помощь легитимной, но бессильной законодательной власти. Этобудет началом конца. А потому сейчас у исполнительной власти задачане нарушить конституцию, а как-то обойти ее, пользуясь тем, что онаполна противоречий…
– Вас не удивляет, что любойразговор сегодня сбивается на политику?
– У нас в стране процентлюдей, готовых с азартом высказывать свое мнение о политике,ненормально высок – не меньше, наверное, чем процент футбольныхболельщиков. Что же, высказать мнение – право каждого. Но вотзанятие политикой – это совсем другое дело. Политик – этопрофессия, которой нельзя научиться! Писатель, изобретатель, политик…Это – от бога, либо дано тебе, либо нет…
– Как талант уШолом-Алейхема…
– Да. И эта профессиятребует совершенно особой системы нравственности. Политика –это весьма специфическая область человеческой деятельности, политикане бывает нравственной или безнравственной, политика бываетрезультативной или безрезультатной. И любая политика строится попринципу «цель оправдывает средства». Значит ли это, чтоЛЮБЫЕ средства хороши для достижения благородной цели? Нет.Политические средства допустимы, если они идут на пользу делу, но непереходят простого и ясного предела: не нарушают прав человека. Дляменя не существует политиков, перед которыми бы я преклонялся, дляменя существует некий курс, который должен проводиться: экономическаяреформа, политическая реформа, безусловное обеспечение свободы словаи печати. И я буду поддерживать того, кто этот курс проводит. Нополитика не бывает доброй или злой, честной или подлой. Она бываетили верной, или неверной – как шахматная игра.
– А если я стащил ладью уотвернувшегося противника?
– Это уже не шахматы, этодругая игра!
– Не выступил ли президентсейчас в роли О. Бендера? Парламент ему: «у нас все ходызаписаны! у нас конституция!» А в ответ: «Контора пишет!»
– Нет, президент правил игрыне нарушал. И вообще, у меня такое впечатление, что на бедногопрезидента громадной тысячной толпой навалились депутаты и, опираясьна противоречивые статьи конституции, делают что хотят. А президенттолько отбивается…
– Не сам ли президент изовсех сил создает у Вас (и не только) это впечатление? На Руси любятнесправедливо обиженных! Эффект-то чисто количественный: мы видим наэкране одного президента и тысячный съезд, но власти у них поровну.Хасбулатов на собрании трудового коллектива правительства иадминистрации президента тоже выглядел бы ведущим неравный бой…
– Я твердо знаю, что сделалпрезидент. Он сдвинул с места громаду реформ, то, что до него НИКТОне решался сделать: провел либерализацию цен, начал приватизацию,регулярно защищает свободу слова… Что делает съезд? Регулярновыступает против либерализации, тормозит приватизацию и непрерывногрозит свободе слова. Соответственно я к ним и отношусь. И съездопасен даже не тем, что он что-то там грозит затормозить, а тем, чтоиз этой политической язвы растет РЕСТАВРАЦИЯ. Ведь задача техгосударственников и коммунистов, которые задают тон на съезде, –восстановление великой империи, восстановление Союза –чрезвычайно понятна громадному большинству населения! Недавно Зюгановсформулировал и лозунг: что-то вроде «православие,самодержавие, народность». Все может вернуться на круги своя –люди для занятия должностей у них готовы…
– Тем более что огромноебольшинство номенклатурщиков спокойно служит в исполнительной власти,даже кабинетов не поменяв. Долго ли им перейти к «старым новым»хозяевам?
– Сразу после путча яговорил в интервью Константину Селиверстову: «Нарыв прорвался,но гной не вытек!» Тысячи и десятки тысяч чиновников и военныхдолжны были быть уволены со своих постов. Этого не произошло…
– В марте 1992-го президентзаявил: «Не допущу избиения опытных кадров!»
– Тогда он, видимо, ещенадеялся на компромисс. Но рано или поздно ему придется пойтива-банк, если он действительно хочет остановить реставрацию. Боюсь,что другого пути у него нет. Я против АНТИКОНСТИТУЦИОННЫХ действий,но боюсь, ему придется пойти на НЕконституционные. Или президент«обойдет» конституцию, или проиграет Новую Россию.Идеальный вариант здесь – досрочные выборы профессиональногоВерховного Совета. Это, правда, тоже неконституционное решение, но, вконце концов, главное – не нарушать прав человека, я снова иснова это повторяю. И не должно быть спуску тем, кто нарушает закон,тем, кто призывает к насилию, кто разжигает межнациональную вражду.Но – только через суд!
– Если говорить о досрочныхвыборах – Вы не думаете, что печальный пример Литвы, гдеабсолютно легитимно перекрасившиеся коммунисты пришли к власти, адемократы из «Саюдиса» остались за бортом, настораживает?Не получим ли мы в конце этого или начале следующего года еще худшийпарламент, чем нынешний?
– Это будет зависеть отформулы выборов и от структуры нового парламента. Однако я почтиуверен, что ТАКОГО съезда, такого влияния «красно-коричневых»у нас уже не будет. Если корпус кандидатов в депутаты подберется попринципу «профессионализм плюс готовность к реформам», томы можем получить очень приличный парламент из людей деловитых иумеренных – технократов и прагматиков. Как-никак, все известныемне социологические опросы явно демонстрируют преимуществосторонников новой России перед консерваторами и реакционерами.
– Восприняли бы Вы какнарушение прав человека идею запрета на профессии для бывшейпартноменклатуры? Или хотя бы моратория на занятие должностей нагосслужбе?
– Не воспринял бы. Но оценилбы как поступок нецелесообразный. Я не увязываю накороткополитических убеждений человека с его способностью эффективно делатьдело. Особенно если политические эти убеждения носили в прошлом чистоформальный характер, а нынешняя деятельность человека далека отполитики. Да, с правовой точки зрения такой указ бы меня невзволновал. Но, с другой стороны, я лично знаю многих бывшихкоммунистов (точнее – партийцев), которые вполне могут успешноработать в рамках демократии. Наверно, нужен какой-то более гибкиймеханизм, нежели формальный запрет. Смешно же предполагать, что средибеспартийных процент людей умных, честных и энергичных былсущественно выше.
– Речь о номенклатуре –там требовались особые качества. И потом, не кривя душой: в партиюшли в основном за карьерой, а продвижение «наверх»происходило отнюдь не по признакам профессионализма.
– Да, я понимаю это. Хотялюдей, которые НЕ вступали в КПСС по идейным соображениям, былоничтожно мало. Я и сам мог бы быть членом КПСС, если бы мнепредложили это сделать до XX съезда. Только после того, как я многоузнал и основательно все продумал (перестал разделять эту идеологию),я уже не смог бы сделать такого шага, это было бы бесчестно. Что жекасается «карьеры», то в карьеризме же нет ничегоаприорно плохого, «сделать карьеру» – цель не хужелюбой другой, тут важно только, чтобы средства оставались в рамкахнравственности и порядочности.
– Не кажется ли Вам, чтосейчас мы живем, как в «Обитаемом острове» послеуничтожения башен? Некое лучевое голодание – одни рвутся намитинги, другие тоскуют о сильной руке, и многие бродят врастерянности, привыкнув жить под идеологическим наркозом…
– Я бы назвал это состояниеидеологическим похмельем. Старая идеология рухнула, новой нет.Поэтому, между прочим, многим так не нравится ТВ и вообще средствамассовой информации: там разброд мнений, а люди привыкли, чтосказанное по ТВ или написанное в газете – истина в последнейинстанции.
– Вы известны как специалистпо прогнозам. Какие из них за последнее время были неудачными?
– Я вовсе не считаю себяспециалистом по прогнозам. Я скорее любитель и ошибаюсь всю жизнь.Самая последняя моя «промашка» – то, что касалосьпутча и его результатов. Мне было совершенно ясно, что путчнеизбежен, и я нисколько не удивился, когда он произошел. Мы сАркадием Натановичем даже успели написать пьесу «Жиды городаПитера», где описали (в аллегорической форме, разумеется) этотпутч, причем правильно угадали, что наше поколение шестидесятников вбольшинстве своем примет его со склоненной головой. В отличие отпоколения молодого, которое на этот путч, как говорится, «положиткрестообразно и кольцеобразно». Но мы не угадали, что всекончится так быстро. Я был уверен, что это – долгая и тошнаяистория на 2–3 года, а кончилось все за три дня. Тут я далтакую же промашку, как и с перестройкой вообще, – 10 летназад мне казалось, что я не доживу ни до каких перемен, чтокомпартия вечна, что выход – только в гигантской войне, а разтак, то уж лучше то гниющее болото, в котором мы сидим.
Я, как истый шестидесятник, –пессимист, и в оптимистических ситуациях я проигрываю. А там, гдевещи смотрятся оптимистически, – я становлюсь страшносуеверным и боюсь накликать беду. Вот и сейчас я заставляю себя бытьпессимистом – идет скатывание страны к прошлому! Слишком многолюдей захотело назад, и голоса их звучат сегодня громче, чем голосасторонников реформ, которые вынуждены оперировать сложнымиэкономическими понятиями – в отличие от их оппонентов с ихпростейшими лозунгами: отобрать, поделить, разгромить, посадить…Но есть, разумеется, основания и для оптимизма: уже существуетдостаточно большой социальный слой людей, вошедших в новый образжизни. Их не более 20–25%, но они активны, и они будут активнозащищать себя и новый курс. Вторая надежда – деидеологизациямолодежи. Те, кому сейчас, скажем, меньше сорока, равнодушны и кЕльцину, и к Хасбулатову, они живут своей жизнью и делают свое дело.А кроме того, историческая правота – за реформами иреформаторами…
– Борис Натанович, но еслибольшинство в обществе желает вернуться назад, то как раз съезд, а непрезидент выражает волю народа…
– Это очень важный вопрос! Идьявольски сложный. С одной стороны, демократия – это поопределению воля большинства. С другой – если бы человечествовсегда следовало воле большинства, мы до сих пор жили бы в пещерах иохотились бы друг на друга с луком и стрелами. Очевидно, необходимнекий разумный компромисс между волей большинства и потребностямиэнергичного, целеустремленного, образованного меньшинства. Ведьцивилизацию развивает не большинство, а подавляющее (и подавляемое)меньшинство! Выньте из человеческой истории пять-десять сотен людей,имена которых занесены во все энциклопедии, и мы разом окажемся вкаменном веке!..
– Знаете, очень похоже нааргументы большевиков – они тоже «знали, как надо»,70 лет затаскивая нас, неразумных, силой в светлое будущее. Как-то нехочется повторения…
– Повторения и мне нехочется. Не могу не отметить, однако, что тогда нас «тащили»в направлении, противоположном развитию цивилизованных стран, асейчас речь о том, чтобы вернуться обратно в нормальный мир, встатьна уже испытанный и проверенный путь.
– Ходят упорные слухи, чтоВы что-то пишете. Это правда? И что именно, если не секрет?
– На эти вопросы я неотвечал никогда раньше, не отвечаю и сейчас. Да, пишу. Пытаюсьписать. Медленно и трудно. И не знаю, сумею ли закончить.
– Не давно ли это ожидаемоепродолжение «Обитаемого острова» – о приключенияхМаксима Каммерера в Островной империи?
– Мне неинтересно сегодняписать о Максиме Каммерере.
– Вас как настоящегописателя должно беспокоить, будет ли это интересно читать. Еслипровести референдум среди любителей фантастики – писать Вам этоили не писать, – ответ будет однозначный…
– Именно поэтому такиереферендумы и не имеют никакого смысла…
«Дорога в десять тысяч ли начинается спервого шага»
С писателем Борисом СТРУГАЦКИМ беседуетБорис ВИШНЕВСКИЙ
11 мая 1993 г., Санкт-Петербург
Частично опубликовано в «Смене»8 июня 1993 года
Комментарий: беседа эта состоялась ужепосле референдума 25 апреля, что же касается основной темы, в нейзатронутой, – она, увы, актуальна до сих пор. И до сих породна часть интеллигенции считает возможным поддерживать власть, и нетолько поддерживать, но порой и прославлять – в формеоткровенно постыдной. Другая же часть такой точки зрения непридерживается, более того – полагает, что свобода слова (вблагодарность за которую ей, интеллигенции, следовало бы властьподдерживать) есть не более чем иллюзия. Точнее, она есть не болеечем свобода поддерживать власть и критиковать ее оппонентов.
Просматривая эту беседу через семь лет,трудно не отметить: коммунистический реванш, которого так опасалсявсе эти годы Борис Натанович, так и не наступил – точнее,наступил, но вовсе не в той форме, в которой он его опасался. Боюсь,что ежели бы тогда, в мае 1993-го, я попытался предсказать БорисуНатановичу, что вторым по счету российским президентом станетполковник КГБ, он либо не поверил бы, либо расценил бы это именно какреванш…
– Борис Натанович, задаваятему для беседы – «интеллигенция и власть», нескрою, что перед референдумом 25 апреля поведение многихпредставителей интеллигенции выглядело уж очень «верноподданным»по отношению к президенту…
– Кто-то заметил, чтоинтеллигенция всегда выступает против любой власти и против любогоправительства. Они несовместны – интеллигенция и власть,интеллигент и политик. Главная задача политика – удержатьвласть. Все прочее для него – вторично. Если он пересталстремиться к выполнению этой задачи – значит, он перестал бытьполитиком, ибо власть для политика – воздух, без которого онпревращается в труп. Главная же задача интеллигенции – искатьистину и говорить правду, превращать истину в правду. Это – неодно и то же: правда – это сформулированная истина, ставшаявсеобщим достоянием. Истина – как железная руда, а правда –изделие из этого железа… Так вот: придерживаться истины идержаться за власть – это задачи если и не совсемпротивоположные, то уж во всяком случае «перпендикулярные»,в подавляющем большинстве случаев они не совпадают.
Для политика правда – это одно извозможных средств достижения цели: если полезно сказать именноправду, политик скажет правду, если же нет – в ход пойдутнеправды соответствующих калибров и степеней загрязненности. Апоскольку «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»,политик, как правило, предпочитает неправду (во время однойтелепередачи я слышал, как некий ветеран со знанием дела объявилсвоему интеллигентствующему оппоненту: «На правде молодежь невоспитаешь!»). Для интеллигента же говорить неправду –все равно что сукно жевать: отравиться не отравишься, но очень ужпротивно. И вот именно поэтому, мне кажется, интеллигенция и властьобычно находятся во взаимном неудовольствии.
– Отчего же у нас возник ирасцветает махровым цветом пропрезидентский «одобрямс»?
– Надо вспомнить, что, можетбыть, впервые в истории государства Российского во главе его стоитчеловек, который не только сам не затыкает интеллигенции рот, но ещеи заявляет во всеуслышанье, что никому не позволит этого делать!
– И за это качество(абсолютно нормальное в нормальном государстве, а вовсе незаслуживающее восхищения) интеллигенция готова восхвалять властькруглые сутки?
– Интеллигенция наша(подчеркиваю – НАША) готова прославлять такую власть точно также, как задыхающийся в астматическом приступе человек прославляеттого, кто дает ему кислород. Ибо возможность думать так, как считаешьправильным, и говорить во всеуслышанье то, что думаешь, –это и есть кислород интеллигенции! И сегодня, впервые в истории, воглаве России стоят люди, не перекрывающие этот кислород. Никому.Вплоть до парадоксов: они не перекрывают его даже тем, кто выступаетсамым недопустимым и оскорбительным образом непосредственно противних… Так что любовь интеллигенции к нынешнему правительствусовершенно понятна. Тем, кто дал ей свободу, интеллигенция способнапростить очень многое – и провалы в экономике, и падениежизненного уровня, и погибшие накопления к старости, – всеможно отдать в обмен на кислород… Это одна сторона вопроса. Ноесть и вторая: мало того, что эта власть обещает свободу и дает ее, –интеллигенция наблюдает противостояние этой власти с людьми, которыеи не скрывают своего намерения этот кислород перекрыть при первой жевозможности, забить старый добрый кляп в глотку средствам массовойинформации и всякому, кто позволит себе умничать и диссидентствовать.Так чего же вы хотите? Интеллигенция поставлена в безвыходноеположение: или она, преодолевая естественную свою неприязнь квластным структурам, всеми силами и способами будет поддерживать (вцелом) нынешнюю власть, либо она будет привычно поносить ее – илить воду на мельницу тех, кто, одержав победу, заткнет ей,интеллигенции, глотку по возможности навсегда…

– Вы не помните, как нашихдиссидентов коммунистическая власть обвиняла в том, что они «льютводу на мельницу американского империализма»? А нынешняя властьиспользует тонкую тактику: контролируя телевидение и радио, онанамеренно предоставляет слово для своей критики только одиознымфигурам: Невзорову, Бабурину, Макашову, Павлову… Невзоровпротивен – но он-то имеет возможность критиковать власть, темсамым лишь укрепляя ее. Зато никто из «нормальных»политиков слова для критики президентской команды на телевидении неполучит, ведь сразу рухнет миф о том, что «против» –только «красно-коричневые»!
Никогда не верил в реальность угрозы –для меня и для моей страны – «американскогоимпериализма». Своими глазами вижу страшную, абсолютно реальнуюугрозу коммунистического реванша со всеми вытекающими из негопоследствиями. Все перечисленные вами люди – отнюдь не естькакие-нибудь телевизионные фантомы или пропагандистские мальчики длябитья, – это совершенно реальные политические фигуры,преследующие вполне определенные политические цели и ничуть нескрывающие ни своих убеждений, ни намерений – вполнеплотоядных. Если интеллигенция из чувства брезгливости иливысокомерия своего не сделает ВСЕ, чтобы не допустить их к власти,она получит то, чего заслуживают брезгливые и высокомерные глупцы…
– Не кажется ли Вам, чтовласть сегодня крайне нуждается в поддержании постоянной иллюзии«красной опасности»? Причем настолько, что многоеследовало бы организовать, если бы оно не происходило на самом деле?Естественно, что напуганная этим «призраком коммунизма»интеллигенция начинает шарахаться в сторону славословий власти, якобыединственно способной спасти от этого призрака страну…
– Красно-коричневаяопасность – отнюдь не призрак. Это реальность – жестокаяи опасная. Не забывайте: треть страны на референдуме 25 апреляпроголосовала ПРОТИВ – против президента, против реформ, противновой России. И еще одна треть то ли промолчала, то ли отмахнулась сраздражением. Именно в таких вот ситуациях неустойчивого равновесиясил и приходят к власти нацисты и красные радикалы. Так что, можетбыть, впервые в истории у нашей интеллигенции появилась возможностьвоевать за «свое» правительство, которое противостоитнацистам и коммунистическим реваншистам. И она делает это сэнтузиазмом, и готова ждать и терпеть, и закрывает глаза на многиенедостатки и просчеты, которые не простила бы правительству Рыжкова –Павлова.
– Далеко не уверен, чтомногие «прогибающиеся» перед президентом и его командой(и, соответственно, поносящие парламент) делают это бескорыстно. Комубудет отдано предпочтение при распределении дотаций Министерствапечати – проправительственным «Известиям» илипропарламентской «Российской газете»? Но все-таки нет липротиворечия: Вы сами полагаете главным свойством интеллигенции –говорить то, что думаешь. Но, выходит, сегодня большая частьинтеллигенции накладывает на себя «обет молчания», когдаречь идет о критике президента, – даже тогда, когда егонеправота очевидна, дабы не оказаться «в одной лодке» с«красно-коричневыми»?
– Думаю, что противоречия насамом деле нет. Во-первых, совершенно не вижу я этих вашихинтеллигентов, «наложивших на себя обет молчания». Где вытаких раздобыли, молчаливых? По-моему, сегодня только ленивый неругает исполнительную власть. Во-вторых, не забывайте, чтоинтеллигенция и красно-коричневые говорят на разных языках. Есть языккритики, и есть язык брани. И те и другие могут быть недовольныпрезидентом, но причины недовольства и, главное, форма выраженияэтого недовольства совершенно различны! Можно, например, ругатьпрезидента за то, что реформа проводится не так, как хотелось бы, нопри этом одни говорят: «Президент! Нельзя быть таким вялым!Извольте принимать решения!», а другие вопят: «Долойоккупационное правительство Ельцина!» При этом и первые, ивторые недовольны, по сути, одним и тем же: спадом производства,инфляцией и снижением жизненного уровня. И те и другие хотятвыбраться из ямы, в которую угодили, но одни хотят выбраться надорогу вперед, а другие – на дорогу назад. Одни доверяютисполнительной власти, другие сами хотят такою властью стать. Одни,будучи людьми воспитанными, бранят ситуацию в рамках парламентских,другие, будучи распоясавшимися вчерашними холопами, в выражениях нестесняются. Но никто не молчит. Что характерно.
– Обратите внимание: средиинтеллигенции в ряды тех, кто привлечен «на подмогу»президенту, подавляющую часть составляют как раз «шестидесятники»,всю жизнь проведшие – по Вашему же недавнему выражению –«со склоненной головой». Сегодня они получили своймаленький «глоток свободы», многие из них ощутили себявластителями дум, но ведь так очевидно, что кран на кислородномшланге не сломан, не уничтожен – его только слегка приоткрыли.И власть, которая держит руку на этом кране, в любой момент может егоперекрыть. Так не наивна ли надежда на доброго властителя, дарующегосвободу? Сегодня дал – завтра заберет…
– Свобода, котораяпросуществовала достаточно долго, перестает зависеть от властителя.Попробуйте отобрать свободу в США или Англии! Да, там свободасуществует 100–200 лет, а у нас – только один-два года,но – «дорога в десять тысяч ли начинается с первогошага». Сегодня этот шаг сделан, и теперь надо продержаться,чтобы были сделаны второй, третий… а там, глядишь, процессстанет уже необратим.
– Возможен ли еще «поворотназад»?
– Конечно. Но тольконасильственным путем, только через террор. Придется сажать в тюрьмудесятки и сотни людей… Скажем, журналисты, которые ужеглотнули свободы, эту свободу теперь не отдадут ни по указу, ни поприказу. Они будут бастовать, устраивать демонстрации, шуметь, вопитьна весь мир, и уговорить их замолчать, одуматься, прикусить языкбудет уже невозможно. Останется только один способ: запугать, да так,чтобы застыли от ужаса! Наше поколение – шестидесятников,поколение людей с переломленным хребтом, – нас припугнутьнесложно, мы – пуганые, а вот новые, 30-летние, они женастоящего страха не знают, они не понимают даже, что это такое:молчаливо терпеть и терпеливо молчать. Их придется запугивать заново,и запугать будет ой как не просто. Да в человеческих ли силахповторить такое сегодня? И время не то, и люди не те, а главное –нет под рукой идеи, ради которой можно было бы на все это пойти,которая освящает любое злодеяние и любому палачу предоставляетвозможность ощущать себя борцом за счастье народное. Нет сегоднятакой идеи. И слава богу.
«Шестидесятники – это большевики»
Шестидесятники и нынешние сорокалетние– те, кто завтра придет на смену сегодняшним властителям. Что уних общего и в чем различие? На эту тему беседуют писатель БорисСтругацкий и депутат Санкт-Петербургского городского Совета,заместитель председателя Политсовета движения «ДемократическаяРоссия» Андрей Болтянский
14 июня 1993 года, Санкт-Петербург
Комментарий: отчаянно жаль, что этотразговор, в котором я был не участником, а лишь внимательнымнаблюдателем, так и не удалось нигде опубликовать – хотя бы всокращении. Прошло лишь три месяца – и незримые баррикады,которые обсуждались в этом разговоре, стали реальностью. Наступила«черная осень 1993-го», разгон и расстрел парламентаЕльциным, а затем – долгая эпоха авторитаризма, длящаяся и посей день…
А.Б. Борис Натанович, достаточноочевидно, что у шестидесятников и у сегодняшних 35–40-летнихСТРАТЕГИЧЕСКОЕ понимание целей общественного развития совпадают; авот реакция на КОНКРЕТНЫЕ события – например, отношение кпротивостоянию президента и съезда, к известному «указу обособом управлении», к референдуму 25 апреля, к президентскомуварианту конституции, отношение к нынешнему мэру города частопротивоположно. Думается, важно понять – с чем это связано?Меня, например, не перестает удивлять готовность шестидесятниковпрощать нынешним правителям практически все: многочисленные ошибки,непрофессионализм, постоянное стремление подмять под себя закон.Возможно, это связано с внутренним – «генетическим»– страхом шестидесятников перед прошлой системой, боязнью того,что может стать еще хуже?
Б.С. Разница, возможно, в том, что мыпо-разному представляем себе, что в сегодняшней политической ситуацииявляется главным, а что – нет. Ведь шестидесятник сочетает всебе удивительным образом совершенно противоположные представления! Содной стороны, он глубоко убежден в том, что всякая политика естьдело грязное и что без грязи политику делать нельзя. Ведь политика –прежде всего борьба за власть…
А.Б. Но борьба за власть – лишьчасть политики, самое сложное начинается потом, когда надораспорядиться завоеванной властью…
Б.С. В представлении шестидесятников,полученная власть – дело еще более грязное: получив власть, тыв принципе меняешь цель своей жизни. Теперь у тебя главная задача –эту власть удержать… Но, возвращаясь к позициямшестидесятников: с одной стороны – политика грязное дело, этонеобходимость лгать все время, потому что правдой ничего недобьешься, только ложью. А с другой стороны – политикойзаниматься надо! И, понимая, что нет политики без грязи,шестидесятники понимают, что не может быть жизни без политики.
А.Б. Безусловно, в политике немалоситуаций, когда говорить правду трудно и, скажем, для карьеры было бымного полезнее если уж не солгать, то хотя бы промолчать. Поскольку унынешних власть предержащих на первом, втором и третьем местахверность, преданность и лояльность, где-то на четвертом –профессионализм, ну а человеческая порядочность и вовсе из спискавыпадает. Но во многом такая шкала ценностей порождена предыдущейсистемой, а мировая история дает достаточное число примеров, когдакрупные политики были и по-человечески людьми вполне достойными.
Б.С. Мы очень мало знаем о крупныхполитиках… Из опыта своего могу утверждать, что, говоря,скажем, о Джефферсоне или Франклине Рузвельте, – мывысокого мнения о РЕЗУЛЬТАТАХ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ этих политиков. Но этоабсолютно не означает, что результаты были достигнуты чистыми руками,с ясной улыбкой на устах и без грязных мыслей или намерений.
А.Б. А хрестоматийный пример политика,который хотя и не обладал властью, но, безусловно, политическимдеятелем являлся, – Андрей Дмитриевич Сахаров? Да, ясогласен с тем, что реальную политику трудно делать в белыхперчатках. Но тезис о том, что средства не менее важны, чем цель,является для меня глубоко принципиальным.
Б.С. Вы совершенно правы с однойстороны и совершенно неправы с другой. Во-первых, Андрей ДмитриевичСахаров НЕ БЫЛ политиком! Это – типичный ПРОРОК, это –Будда, Иисус, но не политик. Он никогда НЕ СТРЕМИЛСЯ к власти и ужепоэтому не может считаться политиком. Он никогда НЕ ИМЕЛ власти, и мыничего не знаем о том, как бы он повел себя, получив ее. Две самыеважные ипостаси политика – когда он добивается власти и когдаон ее получает. И нет ни той, ни другой!
А.Б. Это как раз принципиально! Вы насамом деле полагаете, что если человек подался в политику, то его«нравственная ипостась» должна быть «обрублена»?
Б.С. Не так! Мы можем называть человекаполитиком в одном из двух случаев: либо он имеет целью получитьвласть, либо он ее удерживает.
А.Б. Не вполне согласен с вами. Кпримеру, тот же Будда, безусловно, в широком смысле был политиком –не упрощенного, а более глобального типа. То же самое можно сказать иоб Иисусе. Ведь он не остался в пустыне, а пришел проповедовать вИерусалим; и совершенно не случайно окружающие называли его Царемиудеев. И я полагаю, что в будущем как раз потребуются политики, укоторых доминирующим будет не столько стремление к власти радивласти, сколько стремление к более глобальному влиянию на общество –когда власть лишь средство, а не цель.
Б.С. Может быть, следует договориться отерминах? Кого считать политиком и что считать политикой? Можно лисчитать политикой влияние на души людей?
А.Б. Мне кажется, Вы сводите рольполитика к администратору, что принципиально неверно. Разве влияниена общественное мнение – не политика? Те же Лев Толстой иАлександр Солженицын оказывали на него громадное влияние и,безусловно, являются не только литераторами, но и мыслителями, еслиугодно, общественными деятелями.
Б.С. Наверно, можно понимать политику итак обобщенно, и тогда мои суждения теряют категоричность. Естьполитика как стремление к власти над телами и душами людей –то, что вы называете административной властью, и есть политика какстремление влиять на ход событий вообще – в самом широкомсмысле этого слова.
А.Б. Не кажется ли Вам, что еслирассматривать политика только как администратора, то в эту сферудеятельности будет приходить далеко не лучшим человеческий материал?Принципиально важно, однако, чтобы в политику приходили лучшие –пусть даже они и будут стремиться по необходимости и к обладаниюкакой-то административной властью тоже. Слишком уж многое в нашейстране зависит от людей, имеющих реальную власть.
Б.С. Каждая из наших «ветвейвласти» – есть СИЛА! Исполнительная – простоотдание приказов, прямое управление людьми. Законодательная –создание правил, по которым осуществляется это управление, и контрольза исполнительной. И судебная – опять же, СИЛОЙ заставляет«слушаться» двух первых властей. Можно ли это сравниватьс управлением душами? Так вот, давайте подумаем: какое насилие надсобой должен произвести шестидесятник, чтобы согласиться участвоватьво всем этом? Стать народным депутатом, готовить законы и не тольковысказывать идеи – но и отстаивать их! Следовательно, либошестидесятники должны отказаться от попыток участвовать во власти,либо – поставить на себе крест как на людях определенногосклада. А это для них очень важно. Они ведь большевики –шестидесятники…
А.Б. Любопытное признание!
Б.С. Это безусловно так! Еслишестидесятник скажет себе – Федя, НАДО, – то онсбросит с себя эту шелуху, сгнившие листья нравственности, которыемешают, растопчет свою душу, наступит себе на горло – ипрекрасно будет работать во власти. Но только он уже перестанет бытьсамим собой…
А.Б. К великому сожалению, при всеймоей искренней симпатии к поколению шестидесятников, многие из нихдействительно большевики в душе. Но в данном случае дело не в этом.Приход шестидесятников в союзный парламент был все же заметен и,несомненно, полезен обществу. Выступления Евтушенко, Адамовича,Афанасьева слушала вся страна. Например, одной своей фразой об«агрессивно-послушном большинстве» Афанасьев, возможно,достиг большего общественного эффекта, чем всеми своими историческимистатьями. Или Бурлацкий – при всех претензиях к нему –активно участвовал в принятии закона о въезде и выезде…Возможность влиять на принимаемые законы – очень важна, иважно, как мне кажется, чтобы приходящие в политику и во власть людидумали не только об административной ее ипостаси, но и об этомвлиянии. Впрочем, если не возражаете, давайте обсудим один вполнеконкретный вопрос. Я имею в виду любовь шестидесятников к нынешнемупрезиденту. Временами эта любовь выливается в просто-таки неприличноверноподданнические проявления…
Б.С. У нас есть президент, которыйпостоянно демонстрирует стремление к проведению реформ, и естьпарламент, который постоянно угрожает повернуть назад. Конечно,шестидесятник не дурак – он прекрасно понимает, что вокругпрезидента тоже собрались не ангелы, но один из признаковшестидесятника – и один из признаков большевизма –постоянная ситуация выбора! Шестидесятник привык делать выбор междучерным и белым…
А.Б. Делить страну, в которой живешь,на своих и чужих, постоянно видя перед собой баррикады, это ведь иесть большевизм! «Кто не с нами – тот против нас»…
Б.С. Шестидесятник прекрасно понимает,что это подлый принцип, уголовный по сути своей. Но реальная жизньустроена так, что иначе не бывает…
А.Б. Давайте разберемся спокойно. Выговорите: у нас есть парламент, который зовет назад. Честно говоря, ятоже далеко не в восторге от нынешнего состава парламента. Но это тотпарламент, который принял программу приватизации (от которойисполнительная власть все время пытается отклониться, от этойпрограммы куда-то в сторону). Это тот парламент, который ввелроссийский суверенитет, который после 104-й статьи конституции,гласящей о всевластии съезда (кстати, принята она была тогда, когдапредседателем парламента был Ельцин), принял 3-ю статью, закрепляющуюразделение властей. Тот, который избрал Ельцина, который в августе91-го практически единодушно встал на защиту демократии. Этоабсолютно те же люди! Теперь – о черном и белом. Не кажется лиВам, что «красно-коричневая угроза» подбрасываетсяобществу вполне осознанно? В том же парламенте, мне ничуть несимпатичном, эти взгляды разделяют от силы четверть депутатов. Ведьпочему многие голосуют за Ельцина? Потому, что иначе якобы придуткрасно-коричневые. Но все последние социологические опросы даюткоммунистам вместе с националистами 15–20 процентов. Этоисключает не то что приход их к власти – даже по-настоящемусерьезное влияние на будущие парламентские решения. Далее: нынешниекрасно-коричневые исключительно ВЫГОДНЫ нынешнему правительству. Еслибы их не было, то банкротство Правительства стало бы заметно через2-3 месяца. А так постоянно муссируется один и тот же тезис: если немы, то эти! Посмотрите, кто придет, если вы не будете насподдерживать! Вот, например, как только начинает падать интерес кНевзорову – сразу начинаются попытки его закрыть, неуклюжиекакие-то и, очевидно, ставящие задачу реанимации интереса к нему.Ведь ни малейшего труда не составило бы – не закрыть его, аперенести на час ночи, и пусть себе вещает. Нет, дали самоепопулярное время! Теряют интерес к газете «День» –начинаются попытки закрыть, чтобы восстановить его… То, чтовласти сознательно поддерживают миф о «красно-коричневойопасности», – настолько очевидно, что не вызывает унас сомнений. И здесь власть достаточно просто «играет»на этом генетическом страхе шестидесятников перед прошлым, которыйперевешивает здравый смысл. Вы говорите – выбор между черным ибелым. Но выбирать Вам предлагают между совсем черным, мерзким итаким же черным – вместо того чтобы хотя бы однажды избратьхотя бы что-то серое…
Б.С. Ваш первый тезис: парламент не такуж плох и не так опасен. И второй тезис – конечно, чистобольшевистский: перед нами гигантский заговор власти, все понимающей,обладающей полнотой информации и сил, и ее тонкий расчет и план,который реализуется. Все это – ГИПОТЕЗЫ. Я не скрываю, что онивыглядят правдоподобно, но можно против этих гипотез выдвинуть другие– не менее правдоподобные.
А.Б. Вы говорите, что президентпостоянно отстаивает свободу печати и СМИ, а парламент постоянно нанее покушается. Но не кажется ли Вам, что у Вас СОЗДАЛИ такое мнение?Президент достаточно жестко подчинил себе подавляющую часть СМИ, аего команда при этом еще (по принципу «держи вора!»)обвиняет оппонентов в покушении на свободу слова. Такими покушениямиобъявляются любые попытки протестовать против монополии на СМИ уисполнительной власти, против искажений в описании работы и позициидаже очень несимпатичного парламента, попытки создать равные условияна телевидении для различных политических сил… Скажем, передреферендумом 25 апреля на подвластном исполнительной власти ТВвытворялось такое, что в любой цивилизованной стране было бычудовищным нарушением свободы слова! Например, то, что действуетисключительно на подсознание: на 30 секунд появляется заставка: «Да,да, нет, да». И так раз 5–10 в день… Парламентобвиняют в покушениях на свободу слова за попытки создатьнаблюдательные советы на ТВ. Но они существуют в подавляющембольшинстве демократических стран! В них входят представители разныхфракций, и задача их – обеспечить представление на ТВ всехточек зрения.
Б.С. Я же прекрасно понимаю, какиефракции составляют большинство в нашем парламенте. Если эта идеяпроходит, то наблюдательный совет будет состоять изкрасно-коричневых…
А.Б. И поэтому Вы предпочитаете, чтобыгарантом свободы слова был добрый президент? А что Вы будете делать,когда президент будет реакционером, а парламент демократическим, –потребуете срочно создать эти наблюдательные советы? Кроме этого,«красно-коричневых», даже по Вашей оценке, не болеетрети! При этом, скажем, фракция «Смена – новаяполитика», которую Вы относите к «красно-коричневым»,на выборах спикера в 1991 году выступала против Хасбулатова – ався нынешняя «Дем. Россия» активно поддерживала РусланаИмрановича, уверяя: кто не с нами и Хасбулатовым, тот за Бабурина…
Б.С. Все, что вы говорите, –повторяю еще раз – выглядит вполне правдоподобно иподтверждается фактами. Но не составляет никакого труда выдвинутьгипотезу, которая те же факты объясняет иначе. На мой взгляд,красно-коричневые – не марионетки, управляемые «заговорщиками»из правительства, они реально существуют и находят поддержку вменталитете огромного большинства государственных чиновников.Посмотрите, скажем, на суды, которые раз за разом отклоняют искипротив фашистов. При чем тут сценарии правительства? Оно не способнони на какие сценарии…
А.Б. Способно, способно…
Б.С. Оно способно лишь на то, чтобы нажалобы интеллигенции – куда же вы смотрите – отвечать: дану их, еще возиться с этими фашистами, они не такие и страшные. А вотесли взяться за дело по-настоящему – такая вонь поднимется,такие демонстрации… Зачем нам это надо? Вот эта гипотезакажется более правдоподобной.
А.Б. Что же, давайте и я выскажугипотезу о том, почему правительство и президент так яростно борютсяс представительной властью. Дело в том, что у депутатов доступ кинформации значительно больший, чем у любого гражданина. Именнопоэтому демократическим оппонентам правительства из числа депутатовтелеэкран никогда не дадут! Потому что люди сразу увидят, что противполитики нынешнего правительства выступают не тольконационал-патриоты и коммунисты, но и люди с отчетливымидемократическими взглядами, которые способны критиковать эту политикугораздо аргументированное и жестче, чем карикатурные фигуры вродеАнпилова или Стерлигова. И от них уже не отмахнешься ярлыками«красно-коричневых», придется спорить по существу! Ведь вчем удобство деления на черных и белых? «Черные» не могутбыть правы просто по определению, все, что они говорят, –ложь, зачем вдумываться в суть вопроса, если оппоненты вымазаныгрязью еще до начала дискуссии?
Б.С. Мысли о том, что реформы идутмедленно, что приватизация носит номенклатурный характер, я частовстречаю в газетах – в «Известиях», в «МН»,«Невском времени», других. Почему же они не«пробиваются»?
А.Б. Это правительству не страшно.Основное для него – и Вы сами это говорите, когда формулируетесвою точку зрения о политике, – УДЕРЖАНИЕ ВЛАСТИ. Ихосновной тезис – «если не мы, то красно-коричневые»– совершенно ложен! Уже существует громадное количествополитических сил, которые не относятся ни к красно-коричневым, ни к«верноподданным». На будущих выборах, как мне кажется, непроголосуют ни за нынешнюю власть, ни за красно-коричневых, потомучто нынешние – точно такие же большевики. Делать выбор междукоммунистами и большевиками – увольте, не хочу…
Б.С. Мне совершенно ясно, что вестиреформы иначе нельзя. Вы говорите, что приватизация проводится винтересах номенклатуры. Но как же ее иначе можно было вести в нашихконкретных условиях? Если люди НЕ ХОТЯТ быть собственниками?
А.Б. И тут отчасти Вы правы. Но толькоотчасти. Все-таки обладание собственностью достаточно важно, и многиеэто понимают: оно дает определенную НЕЗАВИСИМОСТЬ… Но главноене это: реальный передел собственности происходит, и еслиразобраться, какую политику проводит нынешнее правительство, –то оно стремится удержать власть именно с целью этого передела внужную сторону. Поскольку они прекрасно понимают, что удержаться увласти бесконечно долго им не удастся, они пытаются закрепить своепребывание у власти конституционным путем, образовать каступравителей – олигархию. И это не менее, а более опасно, чем«красно-коричневая угроза», которая является мифической иискусственно раздуваемой. Эти люди уже обладают и властью, исобственностью, и контролем за СМИ – и теперь на путибесконтрольного овладения страной стоит только представительнаявласть. Известно, что в стране столько демократии, сколько власти упредставительных органов. Как только они будут сметены, преграды дляобразования олигархии и фиксации ее власти не останется. Если этойугрозы не понимают шестидесятники – мне искренне жаль…
Б.С. Шестидесятники все прекраснопонимают! Другое дело, что они ничего не могут сделать…Выступать против нынешнего правительства только потому, чтосуществует угроза олигархии, – нелепо. Будет олигархия илинет – неизвестно, и как она будет выглядеть – тоженеизвестно. Коммунистическая олигархия – одно, алатиноамериканская – другое…
А.Б. То есть Пиночет – лучше?
Б.С. Да! Если отвлечься от первыхэксцессов. Мы тогда, сидя у экранов, желчно перешучивались, когда намговорили о страшной фашистской системе в Чили. Мол, смотрите, десяткитысяч людей вышли на улицы, чтобы возразить против диктатуры…Да какой же там фашизм, говорили мы, если десятки тысяч могутсвободно галдеть на улицах… Поэтому шестидесятники не боятся,что реальная власть в экономике перейдет к директорам. Да гори ониогнем! Ведь не будут директора, скажем, управлять телевидением…Вообще, говоря об электронных СМИ, – меня устраиваетсложившееся там положение. Совесть моя чиста, поскольку дажекрасно-коричневые могут там свободно излагать свои идеи.
А.Б. Про ТВ я уже говорил: эфиркрасно-коричневым дают для того, чтобы создавать иллюзию демократии.А реально опасные идеи – например, что нынешняя властьозабочена главным образом самосохранением, – в эфир непустят. Так же, как никогда не покажут, что есть громадное количестволюдей, которые гораздо лучше, чем Ельцин и его команда способныуправлять этой экономикой и политикой. Впрочем, идеи власти не так истрашны. Для нее главное – сохранить кресла… Понимаете,основной менталитет шестидесятников исходит из СТРАХА: что будетсовсем плохо. Наш же менталитет – более молодого поколения –исходит из того, что мы хотим, чтобы было хорошо. Естественно, мыхотим, чтобы были демократические механизмы, а не всего-навсегопиночетовская олигархия вместо коммунистической. Мы хотим, чтобысобственность работала не на кучку людей, чтобы доктор наук неполучал вдвое меньше прапорщика (причем не в «горячих точках»).И чтобы та самая интеллигенция, которая рада уже тому, что ей незатыкают рот, – получала не нищенскую зарплату в 15долларов… Шестидесятники все же – «высший срез»интеллигенции, которому живется относительно неплохо. Рядовая жеинтеллигенция живет очень плохо, до телеэфира она допущена никогда небудет, потому что может рассказать, как на самом деле ей живется.Такого отношения государства к образованию я не помню за всепрошедшие годы. Такого количества высококлассных специалистов,которые уезжали бы за рубеж, потому что правительство относится к нимкак к мусору, я не знаю ни в одной стране мира!
Б.С. Все, что Вы говорите, янеоднократно слышал с телеэкрана! И почти все это неверно! То, чтоинтеллигенция «шпарит» из страны, – вызванотем, что границы открыли. Господи, как бы мы шпарили отсюда всемидесятых, если бы можно было…
А.Б. Может быть, давайте сделаемчто-то, чтобы из страны не «шпарили»? Я согласен, чтопринципиально иного пути не было – по многим причинам. Но когдасейчас пытаются этот путь – промежуточный – зафиксироватьв политическом устройстве общества… Если бы мы продолжали идтипо демократическому пути, когда приходили бы новые экономисты иполитики, – все нормально. Но когда они хотят сделатьтакую власть, чтобы олигархическое строение общества было закрепленона конституционном уровне, – извините! И то, что большаячасть шестидесятников из страха перед «красной угрозой»готова поддержать даже это…
Б.С. Не обвиняйте шестидесятников втом, в чем они не виноваты. Шестидесятникам тоже не нравятся тепункты президентского проекта конституции, которые дают президентувласть неограниченную. Мы выступаем за ясное разделение властей, а неза власть президента против власти парламента. И чтобы появилсянормальный человеческий парламент – как противовес авторитарнымстремлениям возможного президента, Ельцина или другого, какконтролирующий, законодательный орган… Я с нетерпением ждувыборов нового парламента – там не будет людей, которые будутнепрерывно выступать с криками «Хватит!», «Сворачивайреформу!», «Госплан!», «Госснаб!» ит.д.
А.Б. Можно со 100-процентнойвероятностью сказать, что при нормальном развитии событий в следующемпарламенте будут и Астафьев, и Константинов – как лидерыполитических партий. Наверно, следующий парламент будетпрофессиональнее нынешнего. Это – плюс. Но с точки зрения егополитических взглядов… Но не логичнее ли, чем непрерывно«поливать» этот несимпатичный мне парламент, посмотретьна вертикаль исполнительной власти, сплошь состоящую из первых ивторых секретарей обкомов? Это ведь вещь всем известная! Хватит однойруки, чтобы пересчитать реформаторов в нынешней президентскойкоманде. Даже лишние пальцы останутся… Давайте потребуемпереизбрания и прихода других людей также и в исполнительную власть.Пусть и высшие должностные лица исполнительной власти тожеизбираются. Это совершенно необходимо! Что хочет президентскаякоманда? Исполнительную вертикаль – как столб, неколебимыйничем, контролируемую судебную власть и послушный парламент.Естественно, демократов «первого призыва» такая, спозволения сказать, «демократия» никак не устраивает.Зачем же все время выбирать между плохим и очень плохим? И зачем намтакая система, очень похожая на прежнюю большевистскую?

Б.С. Я не уверен, что необходимоизбрание руководителей исполнительной власти. В условиях «спокойного»развития – да, а сейчас – должна быть командаединомышленников, а не люди, назначенные, скажем, под контролем этогопарламента…
А.Б. Представьте себе, чтопрезидентские выборы выиграл Руцкой и начал формироватьисполнительную вертикаль и представлять судей. Как вы «запоете»?Может быть, шестидесятникам все-таки стоит поддерживатьдемократические, а не авторитарные (по личной преданности) принципыформирования власти и приход людей во власть не по принципам, что «тееще хуже»? Политик, который в качестве основного принципаподбора кадров использует личную преданность, – политикдаже не вчерашнего, а позавчерашнего дня.
Б.С. Андрей, мы все вышли из времени,которое требовало именно этого принципа, и еще не пришли в другое…
Запись и обработка Бориса Вишневского
Отредактировано Б.Н. Стругацким и А.Болтянским в июне 1993 года
Не публиковалось
«Стругацкие ничего зря не пишут»
С писателем Борисом СТРУГАЦКИМ беседуютвоспитанные на его творчестве народные депутаты: Борис ВИШНЕВСКИЙ –председатель комиссии по вопросам самоуправления Московскогорайонного Совета – и Сергей ЕГОРОВ – председателькомитета по вопросам собственности Санкт-Петербургского городскогоСовета.
16 июня 1993 г., Санкт-Петербург
Разговор этот практически никакихкомментариев не требует – настолько все прозрачно. Он мог бысостояться и пятнадцать лет назад, и сегодня…
Б.В. Борис Натанович, в последнее времяВы предпочитаете говорить о политике, а не о вашем творчестве…
Б.С. Господи, да что о нем говорить!
С.Е. Вон у Вас на полке такие знакомыекниги стоят – «Извне», «Путь на Амальтею».Мы с них когда-то начинали…
Б.С. Это все уже вчерашний день.
С.Е. Да вовсе не вчерашний! Дажезавтрашний – как, скажем, «Хищные вещи века».
Б.С. Для меня все равно это –вчерашний день. Для меня никогда не существовало книги, которую янаписал вчера. Для меня существует только книга, которую я пишусейчас или буду писать завтра. Но о ней я говорить лишен возможности,потому что это – дурная примета: нельзя говорить о том, над чемработаешь. Впрочем, давайте поговорим о «вчерашнем», есливы желаете.
С.Е. Совпадает ли Ваша «шкала»оценки своих произведений с моей? Я, например, 2-3 книжки прочитал,не обратив особенно внимания. А когда немного повзрослел – мнебыло лет 20, в начале 70-х, – попался «Обитаемыйостров». Я его прочитал и «заболел». Как раз тогдавы печатались «косяком» в «Авроре»…
Б.С. Да, «Пикник на обочине»,«Малыш», «Парень из преисподней»… Насдва журнала только тогда печатали: «Знание – сила»и «Аврора».
С.Е. Так вот для меня Вашим лучшимпроизведением остается «Обитаемый остров». В Вашем«плато» у меня выделяются несколько: следующая –«Пикник на обочине» и «Трудно быть богом».Совпадает ли это с тем, что считаете Вы сами?
Б.В. У меня «плато»несколько другое: на вершине – «Трудно быть богом»,затем – «Обитаемый остров», «Хромая судьба»и «Возвращение» («Полдень, XXII век»).
Б.С. Незадолго до смерти АркадияНатановича к нам обратилось одно издательство и предложило выпуститьсборник повестей, которые мы сами считаем лучшими. Мы устроили такие«выборы»: каждый взял бумажку и написал пять произведений– лучших по порядку. Потом мы бумажки сравнили и отобрали те,которые набрали больше всего «очков». И этот сборниквышел! Туда попали «Улитка на склоне», «Второенашествие марсиан» и «Град обреченный». Как видите,совпадений с вами мало. На самом деле мы не очень любим наши ранниевещи. Даже «Пикник» – самую популярную по всемопросам и в стране, и за рубежом. Ее «минус» – то,что она написана на странном материале. Все, что написано на странномматериале, не от хорошей жизни и все же – некое насилие надсобой. «Трудно быть богом» – да, для своего времениэто была эпохальная книжка, но она безумно устарела…
Б.В. Ничуть она не устарела!
Б.С. Она устарела в том смысле, что тамСтругацкие такие молодые, такие «другие» люди… Вот«Пикник» написан все-таки братьями Стругацкими.
Б.В. Книга может устареть тогда, когдаВы считаете, что устарела та идея, которая там высказана. Этого с«Трудно быть богом» отнюдь не произошло…
Б.С. Идея, может быть, не устарела. Нолюди, которые писали эту книгу, – исчезли. Их уже в наснет… Мы уже – люди, которые писали «Хромуюсудьбу», «Град обреченный», «Отягощенныезлом».
С.Е. То есть принцип Вашей оценки –«последнее лучше, чем предпоследнее»?
Б.С. Не лучше, а ближе! Есть одно оченьважное условие. Самая уважаемая нами книга – «Улитка насклоне» – была написана в 1964 году… А чтокасается «Обитаемого острова» – мы эту книгу вообщене уважаем. Она была написана от отчаяния, когда у нас «Гадкихлебедей» не взяли, «Сказку о тройке» не взяли и чтописать – было совершенно непонятно. Мы и сказали друг другу: ахвот как? Вы хотите, чтобы мы писали забойные развлекательные повестипро комсомольцев? Хорошо, мы напишем забойную развлекательную повестьпро комсомольца XXII-ro века. Вот такая была установка. А резонанс,который «Остров» вызвал, нас очень удивил. Да и то, чтоцензура эту вещь топтала больше других…
Б.В. Меня удивляет, что до сих порникто не брался за ее экранизацию, ведь «Остров»,фактически, – готовый сценарий…
Б.С. Хотел ее экранизировать СебастьянАларкон, бежавший от Пиночета, но что-то не получилось.
С.Е. А экранизация «Трудно бытьбогом» Питера Фляйшмана Вам самому нравится? Я, правда, так ине посмотрел…
Б.С. Не нравится совершенно, и смотретьне стоит. Пошлятина какая-то, «желтое кино» и не оченьеще талантливое. Бывает «желтое», но талантливое, а это…Слабый фильм. Что же до «Острова» – я только чтопродал право экранизации, какой-то молодой очень режиссер, фамилии непомню.
С.Е. Как это хорошо можно снять? Явообще ни одной хорошей Вашей экранизации не видел – разве что«Отель у погибшего альпиниста».
Б.С. А «Сталкер»?
С.Е. «Сталкер» – этосовсем другое, никакого почти отношения к Стругацким не имеющее!
Б.С. Отношение то, что Стругацкиевсе-таки писали сценарий… Вот американцы сейчас должны снимать«Пикник». Не «Сталкера», а именно «Пикник».
Б.В. Борис Натанович, давно хотелосьузнать: что все-таки произошло в конце концов на Далекой Радуге?Погибли они или нет? Ощущение, что не погибли – раз в болеепоздних вещах действует Горбовский…
Б.С. Возможное объяснение дал в своевремя четвероклассник Слава Рыбаков (ныне – писатель ВячеславРыбаков). Он прислал мне письмо: мол, вы написали хорошую повесть, ноконец в ней плохой, я советую закончить ее так: «И тут на небепоявилась ослепительная точка. Это был звездолет „Стрела“,который успел к сроку, всех забрал, и все благополучно улетели».
Б.В. Или – аннигиляция северной июжной Волн…
Б.С. Все ходы для спасения в повестиоставлены, «корешки» есть. Хотя когда мы писали книгу,нам было совершенно ясно, что все погибли к чертовой матери! Нам и вголову тогда не приходило, что Горбовский нам еще когда-нибудьпонадобится. Но он понадобился – ну что ж, пришлось воскресить…
Б.В. А как Вы сейчас относитесь к вещи,в мире которой – по Вашим же словам – вам с братом самимхотелось бы жить: «Полдень, XXII век»?
Б.С. Как к талантливому ребенку…Там много, конечно, благоглупостей, уступок редакторам, есть дажезолотые статуи Владимира Ильича многометровые! Не то что потребованию редакторов мы их понаставили – не было такихтребований, просто «наш» редактор нам плакался: нуребятки, поставьте чего-нибудь, мне же «главный» всюплешь проест – почему от нашего времени ничего нет? Ни Ленина,ни Маркса…
Б.В. Помните, в «Полудне»глава «Свечи перед пультом», где умирающему академикуОкада Званцев и Акико везут какую-то необычайно важную информацию,которую он ждал всю жизнь? Что же это была за информация?
С.Е. Очень хочется заглянуть по тусторону экрана?
Б.С. Совершенно законное желание.Обычно Стругацкие ничего зря не пишут, и наверняка мы что-то имели ввиду. Но вот что – я уже не помню…
С.Е. У меня из «Полудня»самое сильное впечатление осталось от «наставничества».От такого подхода к воспитанию! Двадцать лет не перечитывал, честнопризнаюсь – но эта мысль «внутри» так и сидит.
Б.С. Это вообще наш «конек»:создание Теории Педагогики. К сожалению, мы так ничего толком и непридумали, кроме идеи об Учителях – что воспитание детей надопередавать из рук родителей (ничего в воспитании не смыслящих) в рукипрофессионалов. Нам эта идея кажется вполне очевидной, но на нас заэто очень многие нападали! И то, что главным в воспитании является –найти скрытый талант человека, дать ему дорогу.
Б.В. А если это злой талант?
Б.С. Тут много возражений, и они вполнерезонны. Злой талант – опасен, а талант ненужный – что сним делать?
С.Е. Вы действительно отстаиваетепозицию, что образование – всегда благо? В «Острове»Гай говорит, что знание – как автомат, еще стрельнет не туда…Это ведь подавляющая точка зрения в сегодняшнем мире, что знание всемдавать опасно!
Б.С. Мне кажется, что из общественногомнения «опасность» знания все-таки уже ушла. И это оченьотрадно.
Запись и обработка Бориса Вишневского,
июнь 1993 года
Не публиковалось
Учитесь делать добро… из зла
Теоретический спор о правах человека встране практического беззакония
С писателем Борисом НатановичемСТРУГАЦКИМ беседует Борис ВИШНЕВСКИЙ.
«Невское время», 13 июля1994 года
Комментарий: эта беседа состоялась вначале июля 1994 года, сразу после выхода печально известного тогда(а ныне – совершенно забытого) президентского указа о борьбе сорганизованной преступностью. Этим указом, если кто не помнит,разрешалось задерживать подозреваемых на срок до 30 суток без суда идекларировались всякие «крутые» меры по борьбе соргпреступностъю. Время показало, что оргпреступностъ этого указадаже не заметила, – но многие рассуждения, высказанные внашем споре, увы, остаются актуальными и сегодня.
– Писателю-фантасту сам богвелел задавать вопросы о будущем. Что Вы видите впереди?
– Нет более неблагодарногозанятия, чем заниматься прогнозами в условиях социальнойнестабильности! Конечно, сейчас вроде бы стало немного спокойнее, новероятность крутых поворотов еще сохраняется. Самый неприятныйвариант, как я уже не раз говорил, – если в результатесоциальных волнений и взрыва напряженности к власти на гребнекровавой волны придут сторонники национал-коммунизма. Дело здесь не втом, что они какие-то особенно уж плохие люди, ставящие своей цельюсделать все как можно хуже. Они, как и все прочие политики, ставятперед собою совсем другую и вполне обыкновенную цель –захватить власть и удержать ее. Но, оказавшись у власти, они либо всилу экономического невежества своего, либо ослепленные предвзятымисвоими идеями, либо попросту под давлением агропромышленного лобби иВПК могут рискнуть и попытаться круто повернуть назад. А вот этонеизбежно приведет к самым тяжким последствиям: инфляция подскакиваетв небеса, магазинные полки оголяются с быстротою молнии, экономикаразваливается окончательно, и тогда нам объявляется, что реформыисчерпали себя, и устанавливается тоталитарная диктатура со всемивытекающими последствиями: наращивание военного потенциала,увеличение армии, милитаризация идеологии и полное обнищаниенаселения (при подавлении малейших волнений). Еще более кровавыйвариант – гражданская война, прямые столкновения вооруженныхсторонников, скажем, президента и оппозиции. Хуже этого я ужепридумать ничего не могу. Я вообще оптимист: в любой ситуации пытаюсьпредставить себе самый плохой вариант, а затем оцениваю еговероятность. Сегодня вероятность гражданской войны все же значительноменьше половины – поэтому и все выводы мои по большому счетуоптимистичны.
– Какую из возможныхболезней общества Вы считаете наиболее опасной?
– Главный источник нашихнеприятностей – тот перезрело-феодальный менталитет, которыйхарактерен для общества в целом. Нежелание и неумение ЗАРАБАТЫВАТЬ.Истовая готовность обменять индивидуальную свободу действий намаленький (пусть!), но верный кусочек материальных благ – наПАЙКУ. Нежелание и неумение отвечать за себя: начальству виднее.Чудовищная социальная пассивность большинства, в гены въевшеесяубеждение: «Вот приедет барин – барин нас рассудит»…Вот это – самая опасная наша социальная болезнь сегодня. Именноона – источник и питательная среда для всего прочего: и дляимперской идеи, и для нацизма, и для идеи реванша. Духовное рабство.Нежелание свободы. Страх свободы. Свободофобия.
– Откуда он берется –этот страх?
– Это совершенно очевидно:огромное большинство людей не верит в свои силы, не приучено в нихверить. Зато они приучены, что есть начальство, как бы оно ниназывалось – партия, комсомол, директор, – котороелучше меня знает, что делать, лучше разбирается в ситуации и готовопринимать за меня решения, оставив меня в затхлом, но уютном моемзакутке, где я сижу, никого не трогаю, починяю примус… Этоочень удобно, это – инфантилизм своего рода, ведь ребенок сготовностью и не раздумывая обменивает свою свободу на чувствозащищенности и безопасности. Я вспоминаю свое детство, послевоенныймир ленинградских дворов-колодцев, одичалых парков, осатанелыхбарахолок, вокзалов, похожих на дантовские круги ада. Этот мир былпропитан урками, ворами и бандюгами всех мастей, обыватель, особенноподросток, был совершенно беззащитен и одинок в этом самодельном аду– и в этом мире вовсе не считалось зазорным быть в дружбе сворьем и шпаной, более того – человек как бы даже гордилсянаходиться под покровительством какого-нибудь «Васька сАстраханской». («Ну ты, отскечь! За меня Васек сАстраханской мазу держит!») Господь спас тогда и меня, ибольшинство друзей моих от соскальзывания в яму – но не всех…Конечно, все мы оттуда родом: из сталинской лагерной империи, у наснаследственность страшная, мы все время тянемся к худшему, полагаяего лучшим только потому, что оно привычнее, и отказываемся отсвободы, предпочитая ей уверенность в завтрашнем дне. Я с ужасомчитаю результаты социологических опросов – больше половиныготово отказаться! Но в конце концов люди с рабской психологиейуйдут, вырастет новое поколение, уже лишенное страха перед свободой.
– А в Вас самом сидит этотстрах?
– Нет. Во мне сидит великоемножество страхов, но этого нет уже давно. Это не моя заслуга –просто следствие образа жизни, который я веду последние 20–30лет. Любой писатель – и просто любой творческий работник –привык в первую очередь полагаться на себя, и в конце концов толькона себя: ведь никакое начальство не поможет ему написать книгу илидоказать теорему.
– Сегодня кипят споры вокруг«чрезвычайного» указа президента о борьбе с преступностью– с посадками на 30 суток без суда и следствия, в нарушениеконституции. Обсуждается – есть ли у преступников вообщекакие-либо права, которые надо соблюдать, и так далее. Как Высчитаете, большинство – исходя из высказанных вами соображений– готово аплодировать этим мерам?
– У меня такое впечатление,что да. Большинство людей либо не понимает всех опасных последствийэтого указа для них же самих, либо понимает чисто абстрактно: «Яни в чем не виноват, меня не тронут». И это тоже –классическое, советско-феодальное нежелание открытыми глазамисмотреть на мир. Более того, я и себя ловлю на мысли: а может быть,господин Степашин прав, когда говорит, что нарушать права преступникаи можно, и даже должно? Я понимаю, что ситуация с преступностьюдостигла опасного предела и экстренные меры нужны. Видимо, какая-то«чрезвычайщина» действительно неизбежна –невозможно успешно бороться с организованной преступностью в строгихрамках демократической конституции, мировой опыт это показывает…
– Не могу согласиться сВами. Мировой опыт как раз показывает, что только строгое соблюдениезаконов позволяет успешно бороться с организованной преступностью.Просто правоохранительные органы там полностью используют своизаконные прерогативы, а не прикрывают неумение и нежелание работатьнедостатком полномочий…
– Вы правы, наверное, но немогу не напомнить, что деятельность знаменитой сицилийской мафии былаподавлена только один раз за всю историю Италии, а именно: когда увласти стояли фашисты. Боюсь, только мафия может победить мафию.Боюсь, что нам сегодня предстоит пройти по лезвию бритвы –между пропастями эффективно действующего беззакония, с одной стороны,и абсолютно легитимного ничегонеделания – с другой. И яполагаю, что именно сейчас настало время средствам массовойинформации показать, чего они на самом деле стоят. Ибо именно иТОЛЬКО они способны обеспечить реальный контроль над действиямиправоохранительных органов. Ни один сомнительный с точки зрениязаконности и справедливости инцидент не должен пройти мимо их, СМИ,внимания. Это должно стать их главной задачей на весь период действияуказа. Пусть пресса и ТВ покажут, на что они способны, докажут своеправо называться «четвертой властью». Если не встанут онигорой за КАЖДОГО «оскорбленного и униженного» под горячуюруку, за каждую «щепку», отлетевшую, пока лес рубят, –тогда грош им цена. Если выяснится, что никакая власть с ними несчитается – значит, ничего в нашем обществе не переменилось и,опять же, грош им цена. По моему мнению, СМИ вообще нужны главнымобразом для того, чтобы обращать внимание высшей власти на творящеесябеззаконие. До сих пор они одержали несколько побед –вспомните, например, «дело Мирзаянова». Если бы неподнятый в прессе шум, вряд ли выпустили бы его из когтей его«доброжелатели»…
– Вы не оговорились –насчет того, чье внимание надо привлекать к беззакониям? Мнеказалось, что привлекать надо внимание общества, а не высшей власти.Иначе – опять упование на «доброго барина», а не назакон: удалось «достучаться» до самого верха –смилостивился, стукнул кулаком по столу и велел сделать «поправде», не удалось – ну что ж…
– Давайте исходить изсуществующей реальности, а не из прекраснодушных построений. Надоделать то, что реально. Делать хотя бы минимум, если не удаетсясделать максимум. Сбивать сметану задними лапами, как та лягуха изсказки. Овладевать искусством возможного. Одного только нам нельзясебе позволять – ничего не делать. К сожалению,общетеоретические рассуждения о правах человека и о ролиобщественного мнения беспредметны в стране практического беззакония.Мы существуем в хаосе, где закон и справедливость еще только должныпробить себе дорогу. Все правильно, что Вы говорите, – и«добрый барин» остался, и необходимость до него«достучаться», и «улаживание» дел неединственно верным путем закона, а путем личных связей…Помните? «Мы должны сделать добро из зла, потому что нам егобольше не из чего сделать». Это – про нас с вами. Нельзятолько – ни на минуту! – путать добро со злом. Вэтом – главная задача СМИ. И еще, может быть, нам следуетвспомнить опыт США, где в аналогичной чрезвычайной ситуации быласоздана совершенно новая правоохранительная структура – ФБР, излюдей новых, еще не запачканных и в противовес насквозькоррумпированной муниципальной полиции. Подобная «параллельная»структура, возможно, могла бы сыграть решающую роль, –нынешней правоохранительной системе я просто не доверяю.
– Почему?
– Я совершенно спокойноотнесся бы к указу о борьбе с преступностью, я бы рукоплескал ему,если бы у нас были идеальная, демократически ориентированнаяпрокуратура и честная милиция – сплошь рыцари без страха иупрека. Но у нас далеко не идеальная прокуратура и страшненькаямилиция! Мы, нынешние обыватели, такого о ней наслышались друг отдруга, что иногда боимся ее больше, чем самих преступников. Сплошь ирядом она охотится не за бандитами, а за нами – просто потому,что охотиться за нами безопаснее. Повторяю, имей мы безукоризненночестную и компетентную исполнительную власть – никакиеотклонения от конституции были бы не страшны. Но коль скоро власть неявляется ни безукоризненно честной, ни компетентной – нуженпостоянно действующий независимый контроль. И здесь кроме СМИ я невижу другой силы, способной остановить несправедливость, глупость ибеззаконие или хотя бы выволочь их из тени на свет божий. Эта силаПОКА ЕЩЕ дана людям, НЕЗАВИСИМЫМ от власти, и их обязанность –биться до последнего, как до последнего бьется врач, верный клятвеГиппократа, даже если никакое из его средств не помогает, бьетсятолько потому, что жизнь еще теплится, а где жизнь – там инадежда.
«Президент сыграл не лучшую партию»
На вопросы обозревателя «НВ»Бориса Вишневского отвечает писатель Борис Стругацкий
«Невское время» 18 февраля1995 года
Комментарий: беседа эта, естественно,была посвящена первой кавказской войне – поскольку проходиламенее чем через два месяца после начала военной операции в Чечне,новогоднего штурма Грозного и на фоне тогда еще достаточно активногопротеста в обществе против этой войны. Сегодня, когда идет втораякавказская война – отношение к которой в обществе, увы, едва лине диаметрально противоположно, многое из нашего разговора пятилетнейдавности могло бы войти и в разговор нынешний. Ибо – проблемывсе те же, и главная из них – ЗAЧЕM все это делается и РАДИЧЕГО?..
– Достаточно давно Высформулировали свое отношение к власти следующим образом: «Главное– чтобы не нарушались права человека, чтобы не пролиласькровь». Именно на этих условиях Вы и ряд других деятелейкультуры и науки готовы были прощать власти (в частности, президентуи правительству) многое и поддерживали ее в критические минуты. КакВам кажется сегодня – «Рубикон перейден»?
– Я ненавижу всякоекровопролитие и боюсь его. Но я понимаю, что бывают ситуации, когдабез крови не обойтись, когда на силу необходимо отвечать силой, наудар – ударом, на кровь – кровью. Вспомните октябрь 1993года – это было ужасно, но я просто не видел тогда иного выходаи никак не мог порицать власть за то, что она использует силу противтех, кто от слов перешел к делу – начал кровопролитие. Я вовсене «толстовец», я – сын своего времени, воспитан всовершенно определенных традициях и знаю, что иногда приходитсяпроливать малую кровь для того, чтобы не пролилась большая. И что влюбом случае нельзя давать спуску ни бандитам, ни шантажистам.«Волкодав прав, людоед – нет».
– Как по-вашему, подпадаетли то, что происходит в Чечне с 11 декабря 1994-го, под такиеопределения?
– Мы с Вами беседовали многораз, и, помнится, не было случая, чтобы я как-то колебался, отвечая:на подавляющее большинство Ваших вопросов я всегда готов был датьпрямой ответ, удовлетворяющий и Вас, и меня. Но вот проблема Чечни…Вместе с многими уважаемыми и безупречно честными людьми (о которыхВы только что упомянули) я всячески протестовал против насилия вЧечне и подписал «по нарастающей» несколько писем ителеграмм. Сначала о том, чтобы вообще войска в Чечню не вводились,чтобы все проблемы решались путем переговоров. Затем – когдавойска все-таки были введены, я заклинал власть имущих не наноситьбомбовых ударов по Грозному, свести к минимуму страдания невинных.Когда бомбовые удары начали наноситься, я умолял их не идти на штурмГрозного, потому что сегодня штурм города означает превращение его вруины… Потом я перестал подписывать какие-либо телеграммы иписьма: стало ясно, что они не действуют и, скорее всего, вообщенеспособны возыметь никакого действия.
– Борис Натанович, Вас некоробит сама постановка вопроса: УМОЛЯТЬ власть о чем-то? Даровать лисвободу или не отнимать ее, бомбить территорию собственной страны илисмилостивиться…
– Слова «умоляем»в наших телеграммах не было, было слово «требуем», но посути-то мы именно умоляли – просили, заклинали, взывали кразуму и гуманности. Так уж у нас повелось: когда интеллигентобращается к власти, любое требование его есть не более чемпокорнейшая просьба. Но вернемся к основной теме. Война –ужасна. Война всегда была ужасна, а сегодня, когда так многофантастически страшных средств уничтожения и уродования человеков,она фантастически ужасна и отвратительна. Любая война –справедливая или нет, захватническая или оборонительная, вынужденнаяили затеянная сознательно. Ведь ужасно любое убийство – будьэто убийство в корыстных целях или совершаемое в порядке защитыслабого и униженного. У войны (я допускаю это), как у любогоубийства, может быть благородная цель, но сама война – этовсегда грязь, боль, мерзость и растление души. Поэтому и чеченскаявойна уродлива и омерзительна, и никаких других чувств у нормальногочеловека она вызывать не может. Если правда, что генерал Рохлинотказался от звания Героя России, я снимаю шляпу перед ним: оннастоящий человек, он даже в аду войны сумел сохранить честь, разум,просто нормальное видение мира. Очень трудно сохранить нормальноевидение мира, когда глаза залиты кровью. Его солдаты, выполняяприказ, умирают, и убивают, и разрушают, но у него хватаетчеловечности относиться ко всему происходящему как к страшному, нонепреодолимому злу, и он вовсе не намерен видеть во всем этом нечтогероическое. Наиболее (а может быть – единственно) правильноеотношение вояки-профессионала к своему делу: тяжелая, опасная, пороюгрязная работа. И не более того.
– Наверное, главный вопрос,который задают себе многие, – ЗАЧЕМ понадобилась чеченскаяавантюра? у Вас есть разумное объяснение?
– Если отвлечься от эмоций(а мы обязаны это сделать, если хотим анализировать некиеполитические события, иначе нам останется только ломать руки иплакать о мертвых и обездоленных), то, рассуждая холодно ирационально, мы придем к вопросу: неизбежно все происшедшее –или нет? Возможно ли было политическое, несиловое решение проблемы?Да и была ли проблема? Не выдуман ли «чеченский кризис»жесткими и жестокими политиками, зациклившимися на проблемахсуверенитета? Не знаю. Нет информации! Действительно ли неоднократныепопытки договориться с Дудаевым наталкивались на тупое и непреклонноенежелание компромисса? И были ли эти попытки действительнонастойчивыми и неоднократными? И, главное, – что думаетобо всем этом большинство чеченского народа? Может быть, они, как иприбалты, в большинстве своем хотят жить отдельно? Согласитесь, эторазница: господин Дудаев объявляет суверенную Чечню – или этоделает большинство чеченского народа. За что воюет сегодняшнийополченец: за свободу Чечни? Или за то, чтобы им, как и прежде,управлял именно и лично господин Дудаев? Или он воюет просто потому,что раздался клич: «Чужие солдаты на твоей земле!» –и он взял в руки автомат, не давая себе труда подумать, да и временине имея разобраться, зачем на самом деле пришли на его землю солдаты– лишить его свободы или, наоборот, освободить его отвластного, жестокого и честолюбивого генерала?
Ни на один из этих вопросов нет у менядостоверного ответа, и остается только строить гипотезы. Если этобыло затеяно в целях удовлетворения чьих-то политических амбиций,значит, в Чечне совершено обычное преступление против человечества,оправданий не имеющее, – что, впрочем, для России не вновинку. Но если все дело в том, что Дудаев, прекрасно понимая (вотличие от наших власть предержащих), во что выльется военная акция,занимался политическим шантажом – требовал выделения Чечни всамостоятельное государство, нарушая все конституционные принципы изаконы, тогда дилемма проста: либо мы придерживаемся принципаединства Российского государства – либо мы готовы его раздать,промотать, разбазарить и, уступив один раз, уступим затем еще, и еще,и еще… И дело тут не только и не столько в том, что мы всетакие уж державники и государственники, убивать готовые за всякуюпопытку «самоопределения вплоть до отделения». В концеконцов, что мне Чечня и что я Чечне? Ужели так уж друг без друга непроживем? Да пусть они идут на все четыре стороны!.. Трагичность иопасность ситуации в том, что, уступив именно Дудаеву, мы бы создалистрашный прецедент: любой энергичный и бесшабашный политическийавантюрист, тем или иным способом пришедший к власти в любойроссийской губернии, отныне получал бы некое право при желаниипоставить всю страну на грань кризиса. Для этого достаточно ему былоготовности идти на риск, владения искусством политической демагогии иумения говорить красивые слова о независимости. Смеет ли властьдопустить подобное? Снова разрывы экономических связей, сноваполитическая лихорадка, государственный терроризм, тысячи беженцев?Согласитесь, такого прецедента создавать нельзя. Но тогда –если верна именно эта гипотеза – у происшедшего появляетсяизвестная логика. Война, оставаясь, как и прежде, отвратительной, вэтом случае получает какой-то все-таки смысл, как альтернативамучительному и неуправляемому распаду страны.
– Если принять первуюгипотезу, то спорить, пожалуй, дальше не о чем: требуется необщественная дискуссия, а Нюрнбергский трибунал. Но давайте встанемна другую позицию: иного выхода не было. С очень большой натяжкой, нопредположим, что за три года было сделано все возможное для того,чтобы решить проблему. Конечно, вопросов очень много: почему не былиприменены экономические методы, почему не были перекрыты границы,почему не охраняли разграбляемые поезда, почему смотрели сквозьпальцы на транзит оружия и наркотиков, куда уходили «дотации»Чечне, не платящей ни копейки в федеральный бюджет, – нопусть все это останется «за кадром». Почему методысилового решения оказались с первых же минут вопиюще неадекватныситуации?
– Я могу по этому поводутолько повторить то, что уже сказано профессионалами: операция былаподготовлена из рук вон плохо, а строго говоря, вообще неподготовлена – то ли понадеялись на авось, то ли преступнонедооценили противника, то ли вообще иначе не умеют. Такоевпечатление, что наша армия способна учиться, только когда война уженачалась и только ценою большой крови! Вообще-то любая армия склоннак разложению в мирное время, но это стократно верно для армии,которая зиждется на рабстве, на принудительной службе, когда боевойподготовкой занимаются кое-как, но зато масса времени и усилийтратится на превращение солдата в рабочий скот. «Русские долгозапрягают, да быстро ездят» – какое, ей же богу, слабоеутешение! Да, если мы (не дай господь!) провоюем в Чечне ещемесяцок-другой, война выкует из нынешних новобранцев отличных солдат– но какою ценой? Ценой «искусственного отбора»,когда из десяти солдат выживает один, но зато умелый? Не надо мнетакой армии! Главный вывод, который должен быть сделан властью изчеченских событий, – немедленная реформа армии! Всенынешние способы ее комплектования и обучения ни к черту не годны всовременных условиях, армия должна быть совершенно другой –прежде всего профессиональной и высокомобильной. Хватит подгонятьчисленность армии под количество генералов! У нас столько генералов,что, если каждому дать по дивизии, страна рухнет под тяжестью такойармии. Не только офицер – каждый солдат должен бытьпрофессионалом-контрактником, умелым, знающим свое дело изанимающимся только им… Я с ужасом слушаю сегодня, что властьготовится продлить сроки пребывания солдат в казарме (как будто отэтого нынешний солдат-полураб станет хорошим воякой – да онпросто больше намучается, так и оставшись потенциальным пушечныммясом), призывать под ружье студентов (как будто 19-летний студентспособен воевать лучше 19-летнего колхозника), – и все этоноровят подать как реформирование армии!.. Остается надеяться толькона то, что реформы в России начинались всегда именно после военногопоражения…
– Разве после Афганистана вармии произошли какие-то реформы?
– После Афганистанапроизошло кое-что покруче: Перестройка. Не забывайте этого,пожалуйста! Афганская война и фактическое поражение в ней сыгралиогромную роль в том, что сперва потребовало реформ, а потом и вовсеразвалилось все это не выносящее реформ государство. Конечно, нетолько война; но, если бы в Афганистане была одержана быстраяблистательная победа, строй мог бы продержаться еще пару десятковлет.
– Вас не удивляет«непотопляемость» Павла Грачева, который уже, кажется,скомпроментирован чеченской акцией со всех сторон – нопо-прежнему прекрасно себя чувствует?
– Должность военногоминистра требует прежде всего преданности сюзерену, и я не вижу,почему у нас должно быть иначе. Пока Грачев предан Ельцину –никто его не тронет, да и сам он, согласитесь, все атаки до сих поротбивал достаточно успешно. Конечно, военный министр должен отвечатьза военные неудачи – но для этого нужно сделать еще одинмаленький шажок: нужно признать эту войну неудачной. И, насколько японимаю, мы с Вами считаем ее таковой – а вот верхушкагосударства уверена в обратном. Во всяком случае, формулировочки типа«все нормально», «успешное завершение операции»,«полностью выполненные задачи» и т.п. не сходят с уструководства… Меня потрясает чудовищная бессмысленностьпроисходящего. Возьмите российского солдата – за что он тамвоюет? Судя по тому, что мне показывают, – часть солдатвообще не понимает, зачем они там оказались, и действует поединственно возможному военному правилу: приказали – пошли!Часть вроде бы понимает, что воюет за единство России (как ответил былюбой придворный агитатор), но на самом-то деле они воюют вовсе не заэто, а за то, чтобы в Грозном переменилась власть. Положение ещеужаснее, когда посмотришь на чеченцев: ведь они-то воображают, чтовойна идет за самое святое – за Свободу! Но разве кто-нибудь наэту свободу покушается? Рядовой чеченец воспитан в представлении, чтосвобода – превыше всего, он, говорят, даже здоровается привстрече не как мы с вами («будь здоров»), а – «будьсвободен!» Но ведь он лишь воображает, что сражается за своюсвободу, а на самом же деле он дерется – замечательно, междупрочим, дерется! – за то, чтобы им управлял Дудаев и людиДудаева! Это же бред какой-то: начинать такую грандиозную операциюбез какой бы то ни было пропагандистской подготовки. Ничего никому необъяснив – ни москвичам, ни ингушам, ни самим чеченцам, –разве можно так поступать? Ведь это же не милицейская операция, когда«малину» разоряют, «крутых» отлавливают, –это война, настоящая, причем война против целого народа, более того –против своего народа!..
– В каких выражениях Выпредложили бы объяснять людям, на территорию к которым вводят танки ина чьи головы летят бомбы и ракеты, что на их свободу не покушаются?
– Ввод войск бывает разный:в частности, и тогда, когда нужно уничтожить правителя-тирана. Когдаамериканцы вводили войска на Гаити, разве они ущемляли этим свободугаитян? Наоборот, они освобождали их от хунты, и таких примеровнемало. Можно же было объяснить чеченцам, что покушаются отнюдь не наих свободу, а только лишь на свободу Дудаева править их страной инаживаться вместе с приближенными на ее богатствах. Самого Дудаева,кстати, я считаю столь же виноватым в происшедшем, как и нашихначальников: его бессмысленное упрямство, политические амбиции, егоотвратительная готовность принести тысячи жизней в жертву во имятого, что он будет править Чечнею без Москвы. И из-за этого людидолжны умирать? Я понимаю и принимаю войну за свободу инезависимость, если гнет невыносим и кровав сам по себе. Бывали вчеловеческой истории такие режимы, за свержение которых стоилопроливать свою и чужую кровь. Но затевать кровавую бойню для тоготолько, чтобы одна (скажем, местная) элита отобрала власть у другой(скажем, – центральной) элиты? убивать и умирать заначальство? Нет уж, увольте, это невозможно ни понять, ни принять.
– Ваше мнение о позициипрезидента в чеченском конфликте?
– Мне порой кажется, чтопрезидент совершил большую ошибку, но в то же время я ловлю себя наследующем невеселом рассуждении. Решаясь на чеченскую операцию,президент, видимо, полагал этот свой политический ход беспроигрышным.Окажись война в Чечне быстрой и победоносной – его выигрышбезусловен. Но и та война, какая получилась, кровавая, затяжная,порождающая и внешние, и внутренние осложнения, – что ж, иона пригодится: возникает законная возможность ужесточить правилаигры, окончательно положиться на силу – например, отложитьвыборы, опираясь на «чрезвычайную» ситуацию… И всеже мне кажется, что президент сыграл не лучшую партию в своей жизни,что в конечном итоге – даже если ему удастся отменить илиотложить выборы – он проиграл. И единственное, что меняпримиряет с ним, – это его твердая позиция по поводусредств массовой информации. Ведь до тех пор пока центральным (а всерешают они, а не периферийная пресса и не региональное ТВ) средстваммассовой информации не забили кляп в глотку – у всех у насостается шанс на поворот к лучшему. Как бы плохи ни были дела военныеили экономические. По ехидному выражению Андрея Синявского, нынешнееначальство «купило интеллигенцию за свободу слова». Чтож, так оно по сути и есть! Я, например, не знаю другой цены, закоторую правитель мог бы меня купить: ни за чины, ни за почести, нитем более за деньги ему это не удалось бы… Ибо мы живы не дотех даже пор, пока у нас есть кусок хлеба, а до тех, пока у нас естьхотя бы кусок правды.
«Демократия кончается там, где начинаетсяугроза демократии»
На вопросы обозревателя «Невскоговремени» Бориса Вишневского отвечает писатель Борис Стругацкий
Февраль 1996 года
Комментарий: мы беседовали вскоре послепарламентских выборов 1995 года и в преддверии президентских выборов1996 года. Тогда рейтинг Ельцина был катастрофически низок –около 3%, мало кто мог предположить, что его удастся «надуть»до 60%-ной отметки, и среди интеллигенции (особенно той ее «элитной»части, что всегда поддерживала Бориса Николаевича) стала популярноймысль о том, что выборы неплохо бы отменить, поскольку Ельцин можетих и не выиграть. И мы с Борисом Натановичем продолжили старый спор –о целях и средствах. О том, можно ли во имя недопущения к власти тех,кто способен «прикрыть» демократию завтра, отказаться отдемократии (отменив выборы) уже сегодня…
– Борис Натанович, Выожидали таких результатов парламентских выборов?
– Да, конечно! Еще довыборов я составил свой собственный прогноз, который оказалсядовольно точным. Я ошибся в «Женщинах России», которыевообще не прошли, но были близки к 5-процентному барьеру, и, как ивсе, ошибся с КРО, которому я давал 10–15 процентов. Чтокасается «Дем. выбора России», то я предполагал, что они,скорее всего, не смогут перейти через 5 процентов. Хотя я надеялся иверил, что им удастся это сделать.
– У Вас есть какое-тообъяснение результату ЛДПР? Ни один опрос не давал им такихпроцентов, почти все предполагали, что голоса «уйдут» кЛебедю – а они не «ушли». Почему?
– Мне было совершенно ясно,что Жириновский никогда в жизни не наберет столько, сколько у негобыло в 1993 году, но мне также было совершенно ясно, что он перейдетбарьер, и минимум в два раза. У них есть свой верный электорат –это 6–7 процентов люмпенов и некоторое количество «лихихпарней», которых не пугает кровь и которые не видят ничегоплохого в том, чтобы немножечко повоевать.
– Так или иначе, но партии идвижения, полностью или частично поддерживающие курс президента иправительства, набрали в сумме около 20 процентов голосов. Будь Выпрезидентом – восприняли бы это как необходимость смены курса?
– Я ни в коей мере неотказался бы от реформ. Я не отказался бы от «столпов»реформы – скажем, жесткой финансовой политики, но постарался бысделать политику более «социально ориентированной».
– Три года назад былираспространены рассуждения о том, что реформаторам мешают проводитьреформы – поэтому необходимо расширение полномочий президента иограничение полномочий парламента. И когда критики нынешнейконституции буквально криком кричали, что нельзя оставлятьисполнительную власть без парламентского контроля, им отвечали: затоникто не сможет помешать президенту проводить радикальныеэкономические реформы! Ну что же, конституция принята, полномочияпрезидента необъятны, никакая Дума ему всерьез помешать ни в чем неможет – на кого пенять теперь?
– То, что президент можетделать все, что считает нужным, – глубокое заблуждение! Ямного раз говорил о том, что в стране нарушена система передачивласти сверху донизу. Где-то пробуксовывают шестерни, сорваны зубцы –и сверху можно издавать сколь угодно строгие указы, которые внизу неисполняются. Какова именно эта механика – не знаю… Но язнаю, что демократия в нашей стране привела, в частности, к тому, чтосилы прошлого остались в неприкосновенности. И при первой жевозможности рвутся назад – и они вернут все назад, и будет все,как раньше: сверхмилитаризованная экономика, пустые полки, вечныйАгропром и закупки зерна за границей. Почему? Да потому, чтоогромному количеству людей это удобно. А ведь никто не сказал, чтоэкономически совершенная страна – это такая страна, гдебольшинству людей удобно! В экономически развитой стране люди с утрадо вечера вкалывают как бешеные. За что и имеют все, что имеют. А мыне привыкли так, у нас все по-другому устроено, и переменить все этопо приказу очень сложно. Петр Первый в такой ситуации рубил головы.Это помогало, но очень плохо – и хорошо известно, что послесмерти Петра многое из того, что он сделал, было утрачено. Повторяю:слишком много людей не заинтересовано в переменах, слишком многолюдей хотят, чтобы все было, как раньше.
– Вот теперь мы с Вамиподходим к сути. Если большинство общества желает двигаться не туда,куда считаете нужным двигаться и Вы, и я, – следует липодчиниться воле большинства?
– У нас есть очень простойвыбор: или – государственный строй, в котором есть основныеправа и свободы граждан, или – строй, где у граждан этих прав исвобод нет. Так вот, я считаю, что ни в коем случае нельзя допускать,чтобы с помощью демократических процедур к власти приходили люди,которые с этими демократическими процедурами охотно покончат. И недопустить этого нужно любыми способами. Например, отменить выборы.Это – совершенно бескровный способ.
– Вы считаете абсолютнонормальным отмену выборов, на которых большинство может проголосоватьза тех, кто вам не нравится?
– Не так! Я считаюнормальной отмену выборов, на которых большинство может проголосоватьза антидемократов. За людей, которые, придя к власти, тут жедемократию прекратят. Да, в крайнем случае, если иного выхода небудет, я готов согласиться с отменой выборов. Конечно, не отменяя нисвободы слова, ни свободы печати, ни свободы митингов и демонстраций.
– Вы хотите сказать, что,решившись на отмену выборов, власть сохранит свободу печати и свободусобраний? Конечно, поддерживать действия власти можно будет в прессеи на телевидении абсолютно свободно. А вот критиковать – непозволят… Как осенью 1993 года, по «странному»совпадению, ни одну статью, критически оценивающую действияпрезидентской команды, ни в одной из крупных городских газетопубликовать было невозможно. А уж о том, чтобы высказать это потелевидению, и говорить не приходилось… Но вернемся кнынешнему дню: зачем мне все указанные вами свободы, если я лишенглавнейшей из них: свободы выбирать в стране власть, которую я хочу?
– А я задаю контрвопрос:зачем вам свобода, в результате которой к власти приходит человек, ееуничтожающий?
– Мы с вами упираемся внекий парадокс, замкнутый круг. С одной стороны – да,существует опасность того, что на выборах законным путем победятлюди, которым потом демократия не понадобится. С другой – длятого чтобы этого не допустить, предлагается, по сути, в превентивномпорядке отказаться от одного из важнейших принципов демократии:возможности периодической смены власти. Не напоминает ли Вам этоизвестный пример с воином-дикарем, который, съев сердце врага,уподобляется врагу?
– И Стресснер, и «папаДок», и Альенде, и Муссолини, и Гитлер пришли к властиабсолютно законным путем. Я уже не раз говорил: как было бы хорошо,если бы престарелый президент Германии фельдмаршал Гинденбургабсолютно неконституционным путем разогнал нацистскую партию,пересажал бы ее лидеров и отменил выборы – тогда бы мы нестолкнулись со всеми ужасами победившего фашизма.

– Что же, и с этим можнопоспорить. Напомнить, скажем, что за 10 лет до 1933 года во время«пивного путча» с нацистами именно так и поступили –что во многом предопределило их последующий успех: любое социальнонеблагополучное общество любит гонимых. И Гитлер пришел к власти непотому, что немецкие демократы не смогли объединиться перед угрозойфашизма, а потому, что бездарная политика находившихся у властисоциал-демократов, с одной стороны, склонила часть избирателей ккоммунистам сталинского типа, а с другой – к нацистам, которыепоказались большинству немцев меньшим злом, чем коммунисты. Но еслибы даже все так и произошло, как Вы говорите, – вполневозможно, что агрессором европейского масштаба стала бы не Германия,а сталинский Советский Союз, и не с Германией, а с нами воевала бы (инас бы разгромила) коалиция союзников. И, возможно, против насприменили бы атомную бомбу… Но не будем углубляться в историю:итак, демократия, которая помогает отобрать власть у коммунистов, –это хорошо, а демократия, которая может вернуть коммунистов квласти, – плохо? Какая-то двойная мораль получается…
– Я предпочел бы другуюформулировку: демократия, которая с помощью выборов продолжаетсебя, – это хорошо. А та демократия, которая с помощьювыборов себя заколачивает в гроб, – это плохо. Вот такойобщий принцип.
– Если бы коммунисты в1989-м рассуждали бы так же и опасались, что выборы станут началом ихконца, никакой свободы и демократии мы бы до сих пор не видели.Неужели они были храбрее нас? Или честнее?
– Все, что способствуетпродолжению демократии, хорошо, в том числе и свержение коммунистов.А восстановление власти коммунистов – плохо, потому что онипрекращают демократию. Нужно быть дьявольски наивным человеком, чтобысчитать, что к власти могут прийти какие-то другие коммунисты. Тебыли плохие, бяки, а эти – они вполне безобидные. При этомзабывается, что суть коммунистической доктрины состоит в том, чтоисповедуется некая единственно верная идея и единственно вернаяпрограмма. И только эта программа будет осуществляться любым путем.Почему любым? Потому, что она единственно верная.
– В таком случае типичнокоммунистическими являются и правительство Гайдара, и правительствоЧерномырдина: начиная с 1992 года ими отстаивается принцип«единственно верного» экономического курса, альтернативойкоторому является только полный откат назад. Конечно, это –очень удобная позиция: она позволяет объявить «по определению»все трудности – неизбежными, всех оппонентов – еретиками,а единственным недостатком правительственной линии –недостаточную решительность. И очень трудно не заметить сходства этойпозиции с той, которую много лет занимали большевики…
– Я говорю не о тактическойлинии, рассчитанной на несколько лет, а о коммунистической доктрине,о построении рая на земле. Разве ради рая на земле нельзя закрытьпару десятков газет и посадить своих людей на руководящие посты нателевидении?
– Но и Ваша готовностьдостичь, несомненно, благой цели – сохранить демократию –предполагает использование весьма сомнительного средства –отмены свободных выборов. Законно отменить выборы нельзя –значит, придется переступать через закон, разгонять парламент,который будет протестовать, затем – прикрывать партии, которыехотели выставлять своих кандидатов, затем скрепя сердце «во имяобщественного согласия» перекрывать кислород прессе, не даваяслова оппонентам, затем – во имя тех же благих намеренийнаказывать за инакомыслие…
– А что же еще делать, когдариск слишком велик? Вот вы готовы проводить выборы, даже зная, чтоони могут печально закончиться, а я – не готов!
– Вы готовы на другое: нежелая победы коммунистов на выборах, которая может ограничить свободузавтра, Вы готовы ограничить мою свободу выбора уже сегодня. Конечноже, из лучших побуждений и для моей же пользы! Но разумноеменьшинство, навязывающее свою волю неразумному большинству во имяблагой цели, – это очень старая и знакомая сказка. И сочень плохим концом…
– Да, я готов лишить васнезыблемого права выбирать себе власть точно так же, как я готовлишить вас незыблемого права покончить с собой, если вам придет вголову броситься из окна! Я нарушу ваши демократические права исвободы, но я поймаю вас за ноги, накостыляю вам по шее, напоювалерьянкой и постараюсь привести в нормальный вид. Вот полнаяаналогия происходящему. Вы хотите рискнуть демократией – во имянекоего светлого высокого принципа. А я хочу отказаться от одной изее составляющих – во имя того, чтобы демократия продолжаласьдальше. Чтобы ее не утопили и не выбросили в окно. Демократия должнабыть ограничена, как и все в этом мире, где нет ничего безграничного.И у нее есть естественная граница: демократия кончается там, гдевозникает угроза демократии. И свобода воли человека кончается там,где кончается человек. Самоубийца, стоящий с камнем на шее, –возможно, вполне взрослый человек, он уже два раза был женат и прожилдлинную жизнь. Но вы считаете, что у него есть полное право пособственному свободному выбору броситься с моста, а я считаю, что ондолжен быть остановлен. Вот разница наших позиций. Причины, покоторым человек может добровольно уйти из жизни, должны бытьдьявольски серьезны!
– А кто дал Вам праворешать, насколько они серьезны у другого человека? Борис Натанович,Вы ведь всегда были убежденным поборником свободы, неужели Выизменили свою точку зрения?
– Я всегда был поборникомсвободы, но никогда не считал, что свобода должна быть безграничной.Нельзя рисковать демократией во имя демократии же…
– Значит, все-таки «цельоправдывает средства»?
– Я не сказал, что цельоправдывает все средства. Цель оправдывает некоторые средства –с этим вряд ли кто-нибудь будет спорить. И я готов во имя демократиивременно отказаться от некоторых демократических процедур…
Не публиковалось
«Все, что не имеет отношения к реальности,мне просто неинтересно…»
На вопросы Бориса ВИШНЕВСКОГО отвечаетписатель Борис СТРУГАЦКИЙ
2 марта 1997 года
Опубликовано: частично –«Вечерний Петербург» 30 апреля 1997 года; частично –«Независимая газета» 14 мая 1998 года; частично –журнал «Петербургский стиль» №3, октябрь 1998 года
Комментарий: это – одна из редкихнаших «невеселых бесед при свечах», в которых нет нислова о политике. Только о литературе, о проблемах современнойфантастики и о том, что, как представляется, до сих пор служитпредметом споров.
– Борис Натанович, нет ли уВас ощущения, что та фантастика, на которой росли поколения«семидесятников» и «восьмидесятников» (в томчисле написанная Вами с братом), и фантастика, которая сегодня вподавляющем большинстве присутствует на рынке, – вообщеговоря, два совершенно разных вида литературы?
– Честно говоря, рассуждатьна эту тему мне уже немного надоело! Но, слава богу, вы хоть неставите вопрос так, как его ставит большинство журналистов: вот, мол,полное засилье иностранщины, дерьмованщины, читать приличномучеловеку нечего, гибель культуры… Разумеется, изменения –и разительные – произошли. И произошли они в первую очередь виздательском деле. Раньше на издание книги тратилось 2-3 года, асейчас – 2–3 месяца. Раньше вопрос об издании книгирассматривали десятки людей, и каждый имел об этой несчастной книжкесвое мнение, причем все они наделены были правом запрещать, и никтопочти не имел права разрешать. Теперь вопрос об издании книгирешается очень быстро и небольшим числом голосов. Причем учитывается,как правило, только один фактор: будут книгу «брать» илинет. Все остальное – чистая техника, без какой-либо идеологии ифилософии. И я не вижу в этой системе ничего дурного. У нас наладилсянормальный книжный рынок, как в любой культурной европейской стране.Издается то, что читатель хочет читать, и в результате на прилавках –весь спектр, от дурнопахнущих эротических сочинений на одном краю идо Бердяева и Фромма на противоположном. Спектр этот компактнозаполнен, причем, как и следует ожидать, это не просто хаотичное,беспорядочное заполнение, а заполнение в пропорциональных дозах. То,что пользуется большим спросом, – издается в большихколичествах, а то, что спросом не пользуется или пользуется неочень, – издается в малых количествах или не издаетсявообще. В результате каждый читатель – подчеркиваю: каждый! –имеет возможность приобрести и прочитать то, чего просит его душа.Такого в России на моей памяти никогда не было. И я, честно говоря,даже не надеялся, что до этого доживу. Если же говорить конкретно офантастике, то в ней тоже произошли существенные структурныеизменения, тесно связанные со всеми вышеназванными обстоятельствами.Так, например, выяснилось, что многие и многие – в основномподростки – «хотят» так называемую литературу «огняи меча», где действие разворачивается, как правило, в сказочныхстранах и благородные рыцари сражаются с драконами или злымигоблинами. Эта литература, носящая название «фэнтези»,пользуется огромной популярностью. Не знаю, заслуженной ли, но,несомненно, огромной…
– Признаюсь, что и сам ее судовольствием читаю – давно уже, к сожалению, не будучи вподростковом возрасте…
– Я очень рад, что она вамнравится, хотя мне такая литература вовсе не по душе и я даже неуверен, что это вообще литература.
– Почему?
– Уж так я воспитан, и мне,наверное, поздно переучиваться. Я почти совсем не воспринимаюлитературу о несуществующих и иллюзорных мирах. Все то, чтоантиреалистично, все то, что парареалистично, то есть существует какбы рядом с реальностью, – мне попросту неинтересно. Я нелюблю читать подробные описания чужих сновидений и романов, всесобытия которых оказываются – вдруг – сном. Я не люблючитать книги, где изображение бреда сумасшедшего человека оказываетсяосновным содержанием. Мне не нравится такая литература, я привыкдумать, что литература есть всегда – достоверное изображениереального мира, обитаемого реальными людьми. Не тенями, не грезами,не галлюцинациями – реально существующими людьми, созданнымивоображением автора в соответствии с законами реального мира. Короче,я предпочитаю книги, внутренней основой которых является сугубаядостоверность происходящего.
– Но разве не практическикаждый фантаст (и вы с Аркадием Натановичем в том числе) рисует длясвоих героев вымышленный мир?
– Есть некое существенноеразличие между понятиями ВЫМЫШЛЕННЫЙ мир и мир ИЛЛЮЗОРНЫЙ. МирТолстого – вымышленный мир. И мир Достоевского. И мир Кафки.Они созданы воображением и только в воображении существуют. Но никомуи в голову не придет назвать эти миры иллюзорными. Вот два примера:мир Станислава Лема в романе «Возвращение со звезд» и мирзамечательно талантливого Виктора Пелевина в романе «Чапаев иПустота». Оба мира созданы мощным воображением. Оба мирапридуманы, СКОНСТРУИРОВАНЫ и в этом смысле фантастичны. Но явоспринимаю их принципиально по-разному. Это принципиально РАЗНЫЕмиры. Различие между ними гораздо больше, чем между миром «АнныКарениной» и миром «Превращения». «Война имир» и «Возвращение со звезд», при всем очевидномнесходстве между ними, тем не менее объединены чем-то чрезвычайносущественным, чего нет в «Чапаеве…» Мир Толстого имир Лема – доступны сопереживанию. Читательское воображениепереселяется в них и там живет реальной жизнью – читательлюбит, ненавидит, страшится, радуется вместе с героями, за героев, поповоду героев – сопереживает им, как реальным существам. ГероиПелевина живут НИГДЕ, и каждый из них – НИКТО, перемещающийсяНИКУДА и НИЗАЧЕМ. Невозможно сопереживать галлюцинации, видению,герою чужого сна. А раз нет сопереживания – значит, нет илитературы. Не могу сказать, что я пришел к этому пониманию вглубоком детстве. Но начиная с какого-то момента эта установкасделалась принципом восприятия литературы, а значит, и работы. БратьяСтругацкие даже в самых ранних и самых слабых своих вещах описывалимиры, может быть, и не существующие – сегодня, здесь исейчас, – но СПОСОБНЫЕ существовать, способные принять всебя читателя, сделать его соучастником происходящего, сочувствующими сопереживающим. Мы всегда полагали, что любой хорошо придуманный ипродуманный мир обладает свойством виртуальности: он, может быть, ине существует в реальности, но буде найдется на него свой Демиург,механизм затикает и мир реализуется. Впрочем, все это теория. Апрактически я приемлю только те литературные миры, которые способны ксцеплению с реальностью, в которой я живу.
– Еще пять-десять лет назадбольшинство авторов, которых мы могли читать, следовали похожейтрадиции. А уж авторов отечественных – тем более. Но сейчас,как представляется, традиции описанной Вами «квазиреалистичности»весьма слабы даже среди российских фантастов. Не огорчительна ли дляВас такая перемена?
– Я не могу пожаловаться нанашу фантастику – традиции «фантастического реализма»(я употребил бы именно это определение) продолжает целая плеядазамечательных писателей – здесь и Вячеслав Рыбаков, и АндрейСтоляров, и Андрей Лазарчук, и Михаил Успенский, и Эдуард Геворкян, иАлександр Щеголев, и Борис Штерн, и Евгений Лукин, и Павел Кузьменко…Я перечисляю только тех, кто в последние годы стал лауреатом премий«Интерпресскон», «Бронзовая улитка»,«Странник», – их книжки достаточно частопоявляются на прилавках и выпускаются большими тиражами. Так что неодна лишь «фэнтези» процветает. Как говорится, всемсестрам – по серьгам: любители «фэнтези» получили«фэнтези», любители серьезной фантастики –реалистическую фантастику.
– Каково Ваше отношение краспространенному в последнее время жанру, если так можно выразиться,«эпигонства»? Причем в двух его разновидностях: одна –когда пытаются создавать продолжения фантастических бестселлеров(самый яркий российский пример – Ник Перумов с его «свободнымпродолжением» знаменитой эпопеи Джона Рональда Руэла Толкиена«Властелин колец»), другая – когда начинающие и нетолько начинающие писатели выпускают книги под вымышленнымииностранными именами, продолжая популярные фантастические сериалы(опять же, самый яркий российский пример – конвейерноепроизводство все новых и новых томов эпопеи о Конане-варваре)…
– Как читатель я к этомуотношусь крайне отрицательно. И все по той же самой причине. Этитексты не имеют никакого отношения к реальности. Никакого вообще. Нетсцепления с реальностью, и нет сцепления между мною и событиями,происходящими в этих мирах. Я равнодушен к ним, мне они так жесовершенно безразличны, как какие-нибудь узоры на обоях. Эти узорымогут быть такие, могут быть этакие – какое мне до этого дело?Особенно если я нахожусь, скажем, в помещении собеса, куда пришелхлопотать о пенсии. Это впечатление невнятной и необязательной вязи,впечатление произвольности, неестественности, псевдокрасивостиубивает во мне всякий интерес к книге такого рода. Хотя я прекраснопонимаю подростков, которым она нравится. И если бы я получил такогорода книжки в 12–13 лет – наверное, тоже читал бы их снаслаждением. Правда, в мое время даже сказки были как-то сцеплены среальностью. Когда я читал «Старика Хоттабыча» или«Волшебника Изумрудного города» – а это всепересказы западных авторов…
– …«Волшебник»– конечно, но разве и «Хоттабыч» –неоригинальное произведение? С его наполненностью чисто советскимидеталями?
– Это тоже пересказ –великолепный пересказ! – книги английского автора, оченьостроумного, хотя у нас совершенно неизвестного. Так вот, и«Волшебник», и «Хоттабыч» описывают миры,по-своему близкие к реальности. Во всяком случае, я жил жизнью героевэтих книг, погружался в них, как в некую «вторуюдействительность». Более того: и в тридцать, и в сорок лет я,помнится, иногда с удовольствием перечитывал эти сказки! А есливозвратиться к вашему вопросу – мне совершенно безразлично,пишут или нет современные авторы «фэнтези» продолженияизвестных произведений. И так же безразлично, делают они это открыто,как Перумов, или прячутся под красивыми псевдонимами. Если это илитература, то такая, к которой я совершенно равнодушен. Впрочем,повторяю снова и снова: ничего дурного в текстах такого рода я невижу. Литература должна быть самой разнообразной. И чем выше«коэффициент разнообразия» – тем лучше. Для всех.
– Как уверяют рекламныеплакаты в вагонах метро, самыми читаемыми авторами в России сталиАлександр Бушков, Василий Головачев и другие, в основе творчествакоторых лежит принципиально иная этическая конструкция, чем у братьевСтругацких. Короче всего ее можно определить как «Если враг несдается – его уничтожают». Есть «мы», которыепо определению – добро, и есть «они», которые поопределению зло, враждебные нам и подлежащие уничтожению огнем имечом без сомнений и колебаний. Характерна фраза одного из героевБушкова: «Чем большим разумом наделено создание, служащее злу,тем быстрее оно должно быть уничтожено». Куда уж тут моралигероев «Гадких лебедей» или «Жука в муравейнике»…
– Конечно, это –другая этика. Этика незрелого ума. Этика малого опыта. Эмбрион этики,из которого может вырасти этика носителя разума, а может –ничего не вырасти… Бушкова я что-то читал, он человек,безусловно, не лишенный таланта, владеет словом, умеет построитьсюжет, но он, по-моему, никогда не станет настоящим писателем. У негонет чувства меры, и он этого, как мне кажется, совсем не понимает. Япрочитал какой-то его роман – не фантастику, триллер, –и в нем людей убивают в каждой главе, на каждой странице, иногдацелыми партиями – поротно и побатальонно. И такое вот легкоеотношение к человеческой жизни, как к жизни комара, которого нетолько можно, но и должно прихлопнуть, чтобы не зудел над ухом,характерно для многих современных авторов.
– Вас не огорчает, чтоподобное отношение все более становится господствующим, в отличие отфантастики 60–80-х годов?
– Как можно огорчаться илирадоваться таким вещам? Они естественно заложены в некоторых людях.Как правило, в людях молодых, еще по-настоящему не битых жизнью идурно воспитанных – в том смысле, что не существует у нихсопереживания чужой боли, чужому горю и чужой смерти. Это легкоеотношение к бедствиям, зачастую даже возвышенно-мрачное, этакое почтисладострастное погружение героев в горнило страданий оченьхарактерно, кстати, для, так сказать, нордическо-германскойлитературы. Там тоже всегда присутствует герой, который раскаленныммечом отсекает головы разнообразным гидрам в человеческом облике…
– … и там тоже всегдабыла высшая раса, которая уже самим своим положением получала правоотноситься к низшей как к насекомым, будучи свободной от морали…
– Я бы не сказал, что онисвободны от морали. Пожалуй, они по-своему нравственны, только моральу них другая. Не христианская. Языческая, наверное. Каждый человек,исповедующий христианскую мораль (не важно, кстати, верующий он илинет), способен нарушить принцип «не убий». Но он всегдазнает, что, убивая, он совершает грех. И даже в том случае, когда онубивает гнусного, однозначного мерзавца, покусившегося на ребенка,даже в том случае, когда выхода другого не было, кроме как убить,когда убийство похоже на подвиг, за который орден надо давать, –носитель христианской морали ТОЧНО знает, что поступил ДУРНО. Ночеловек рождается язычником и склонен оставаться язычником, ибо это,видимо, его наиболее естественное состояние. Если же воспитанием егозанимается тоталитарная система – неважно, коммунистическая илинационал-социалистическая, – вот тут-то и появляютсяносители Новой Морали, совершенно точно знающие, что великая цельоправдывает любые доступные средства.
– Когда-то Вы говорили мне,что самое удивительное в герое «Трудно быть богом»благородном доне Румате то, что он обнажает меч и идет крошитьмерзавцев в мелкий порошок на последней странице книги, а не напервой – как хотелось бы читателю…
– С Руматой как раз всеясно: он испытал сильнейший нравственный шок, после которого былотправлен на Землю и бродит там по лесам. Да, он вылечился, но посути дела – переболел тяжелейшей болезнью… Но нынешниймолодой человек, а особенно – молодой человек с тоталитарнойпсихологией не видит здесь никакой нравственной проблемы вообще. Онвоспитан в традиции, что добро должно быть с кулаками. Убить врага –почетно, убить негодяя, мерзавца, убийцу – почетно. Помните,как тот же Румата мечтает иногда уподобиться профессиональномубунтовщику Арате Горбатому, прошедшему все круги ада и получившемупочетное право убивать убийц, пытать палачей и предавать предателей?Все это, конечно, – отрыжка тоталитарного сознания. Когдау человека есть цель, во имя которой ему разрешается делать ВСЕ, –вот это и есть тоталитарное сознание. Если ты действуешь во имяблагородной цели – все дозволено. С точки зрения христианскойморали это отвратительно. Хотя и сами христиане, точнее –христианская церковь этим грешила: когда во имя истинной веры вХриста убивали инакомыслящих и сжигали еретиков на кострах, нарушаяодну из десяти заповедей во имя другой.
– Правда, за 300 летсуществования испанской инквизиции во имя истинной веры былоуничтожено несколько тысяч человек – столько, сколько 60 летназад в нашей стране уничтожали за год во имя другой веры, котораятоже почиталась истинной и не подвергаемой сомнению…
– Все это так. Но,возвращаясь к нашему разговору, – мне кажется, чтописатели, исповедующие нравственность такого рода, не есть настоящиеписатели. И дело здесь даже не в нравственности – хромаетэстетика, нарушается чувство меры. Нарушен важнейший эстетическийпринцип: «Соразмеряй!» Начав убивать, они уже не умеютостановиться. И тогда по всем законам эстетики трагическоетрансформируется у них в комическое. Читатель перестает сопереживатьгероям или жертвам, читатель начинает считать трупы, и когдаочередной взорванный автобус с негодяями валится под обрыв –вместо того чтобы ужасаться трагедии или радоваться победе добра, япринимаюсь хохотать: так, вот и еще пятьдесят человек вписано вмартиролог! Впрочем, пусть будут и такие книжки. Есть, правда, точказрения, что тексты такого вида вредят морали, формируют поколениелюдей с привычкой к насилию, – однако никто еще никогда иникому не доказал, что чтение безнравственных книг приводит к падениюнравственности. С той же мерой убедительности можно доказывать, чтотакое чтение вызывает как раз благодетельное пресыщение, позволяетразрядить агрессивный потенциал, и человек после прочтениястановится, наоборот, лучше и чище. В конце концов, я не вижупринципиальной разницы между такими книгами и каким-нибудь фильмом«Иван Никулин – русский матрос», где фашистов,безликих и неотличимо поганых, косят ротами и батальонами подрадостный смех зрительного зала.
– Однако видимое большинстволитературы при недавнем тоталитарном строе все же представляло нежанр «огня и меча», который объективно вполнесоответствовал тоталитарной морали, а другой – куда более«христианский». А стоило тоталитаризму уйти в прошлое –и при демократии небывалой популярностью стала пользоватьсялитература, казалось бы, куда более подходящая для ушедшей эпохи…
– Господи, хоть вы-то неповторяйте этих благоглупостей! Эта литература не «сталапопулярной», она всегда БЫЛА популярной, уверяю вас! Если бы еепечатали в пятидесятые или шестидесятые годы – точно так жемалоквалифицированный читатель обжирался бы ею, пока бы не надоело.Сегодня она появилась и заняла ту нишу читательских потребностей,которая всегда существовала раньше, только загорожена была ржавымирешетками тоталитаризма. Сломали решетку – и ниша тут жезаполнилась. Точно то же самое произошло с эротикой и порнографией.Сломал бы эту решетку не Горбачев, а Хрущев – ниша заполниласьбы при Хрущеве. Эти ниши не есть нечто создаваемое демократией, ониестественны, существуют как виртуальная реальность всегда и сутьследствие особенностей мировосприятия среднего человека. Который вовсех европеоидных странах устроен так, что требует секса, насилия,«хлеба и зрелищ». Это было всегда, во все века: кактолько появлялась свобода и умирал какой-нибудь очереднойидеологический Савонарола, сразу же соответствующие ниши заполнялись.Это в каком-то смысле печально, если не помнить, что кроме«низменных» ниш всегда существовали и существуют нишивозвышенные, потребность в гуманном, добром, прекрасном, от чегототалитаризм тоже норовил отгородится во все века. В конце концов, ивсе Высокое Возрождение тоже было заполнением определенной ниши, покоторой тосковало человечество.
– И все-таки почемусоветское тоталитарное государство не пропагандировало литературуобсуждаемого нами «нордического» типа, с ее героями,беспощадно уничтожающими классового врага?
– Потому что право нанасилие было объявлено привилегией этого государства, но не отдельнойличности. Героя, разумеется, прощали, если он убивал негодяя, емудавали орден, если уничтоженный негодяй оказывался государственнымпреступником, – но все-таки самодеятельность одиночексчиталась, вообще говоря, недопустимой. Это принципиально отличаетсяот, скажем, американского подхода к тому же вопросу – тамименно культ героя-одиночки, восстанавливающего справедливость,сложился за десятилетия и столетия.
– И еще о «фэнтези».Я понимаю Ваше отрицательное к ней отношение, но неужели даже любимыймной «Властелин колец» Толкиена оставляет Васравнодушным? Этические конструкции, на которых эта эпопея построена,по-моему, очень и очень привлекательны – и очень современны…
– Должен признаться, чтоТолкиена я так и не прочел до сих пор. А вот «свободноепродолжение» Толкиена, сделанное Перумовым, – читатьпытался. Не понравилось, о чем Нику я честно и сказал. Не понравилосьвсе то же полное отсутствие сцепления описываемого мира среальностью. Вот другую книгу Перумова, написанную им вместе соСвятославом Логиновым, – «Черная кровь» –я прочел с куда большим удовольствием, хотя она, как мне показалось,не так хороша, как роман самого Логинова «Многорукий богдалайна». «Черная кровь» напомнила мне любимуюкогда-то «Борьбу за огонь» Жозефа Рони-старшего. Одновремя ведь очень модно было писать про доисторических людей –писали и Джек Лондон, и Г.Дж. Уэллс, и ныне совсем забытый д’Обинье…
– Сейчас появилась целаясерия «русского фэнтези» – начиная с «Волкодава»Марии Семеновой. Ваше мнение?
– С удовольствием прочел«Волкодава», хотя никак не ожидал, что эта вещь мнепонравится. Казалось бы, ну какое мне дело до этих людей и ихпроблем? Однако же мир получился настолько реальный, подробно и точновыписанный, жесткий, яркий – оказалось, в нем можно жить! Можносопереживать герою и ненавидеть его врагов. Хотя он безусловный ибезнадежный супермен… А вот из серии про Конана я ни однойкниги прочесть так и не сумел. Впрочем, не стоит, я полагаю, осуждатьменя за то, что я остался глух к веяниям современной литературноймоды. Существуют некие эстетические рамки, в пределах которых яспособен испытывать наслаждение от книги. Оказавшись по воле авторавне этих рамок, я начинаю испытывать чувства скорее неприятные. Яоказываюсь не в своем мире, мне там скучно, мне там тесно, мне тамнечем дышать… Впрочем, я здесь совсем не имел в виду отстоятьсправедливость и превосходство именно своих эстетических позиций. Яхотел объясниться, а не победить в споре. Ведь в конце-то концов речьидет о вкусах, а в споре о вкусах победителей не бывает.
«Демократия без границ нежизнеспособна, какчеловек без кожи»
На вопросы Бориса Вишневского отвечаетписатель Борис Стругацкий
1 апреля 1998 года, Санкт-Петербург
Опубликовано (частями) в «Известиях»17 апреля 1998 года; в «Независимой газете» 10 сентября1998 года
Комментарий: несмотря на то что частьрассуждений в этом споре привязана к совершенно конкретнымполитическим событиям (отставка правительства Черномырдина в марте1998 года, хулиганская выходка Жириновского в Думе, когда онпрорвался на трибуну и оттуда поливал оппонентов водой из бутылки,скандальные выборы мэра в Нижнем Новгороде, когда избранный мэрАндрей Климентьев был практически сразу лишен победы, а затем –арестован и осужден), многое видится достаточно злободневным и по сейдень. Особенно, как видится мне, – наш спор о «либеральнойреволюции». Впрочем, о его актуальности пусть лучше судитчитатель этой книги…
Представлять читателям БорисаНатановича Стругацкого нет ни малейшей необходимости. К огорчениюпоклонников, давно уже Борис Стругацкий почти ничего не пишет –привыкнув за долгие годы «пилить двуручной пилой», он несмог и не захотел перестроиться после кончины Аркадия Натановича воктябре 1991-го. Впрочем, работы у Мастера непочатый край: готовитобъемистый комментарий к написанным вместе с братом произведениям,приводит в порядок архив, восстанавливает все написанное впервоначальном виде (количество купюр, сделанных когда-то всесильнойцензурой, поражает воображение), ведет семинар, «натаскивает»молодых, с интересом следит за экспериментом по развитию собственныхсюжетов – вышла уже вторая антология «Время учеников»,где «эпигоны» пишут «свободные продолжения»книг Стругацких…
Всем, кто хоть немного знаком с БорисомСтругацким, известно, что на политические темы он готов рассуждать неменее охотно, чем на литературные. Борис Натанович –последовательный либерал, готов поддерживать власть до тех пор, покаона сохраняет свободу слова, уважает Явлинского, но хранит верность«Дем. выбору России». Впрочем, для этого у него есть нетолько идеологические причины – Егор Гайдар, как известно,женат на дочери Аркадия Натановича…
– Самая «горячая»тема сегодня – отставка правительства Черномырдина, у Вас естькакая-то собственная гипотеза – почему это произошло?
– У меня нет никакой«единственно верной» гипотезы. Первое, что пришло мне вголову, – что это, наверное, «упреждающий удар»в предвидении возможного вотума недоверия в Думе и акции протеста 9апреля. Затем я подумал, что, возможно, Черномырдин как-то превысилсвою компетенцию, а Куликов забрал слишком большую власть и, бытьможет, даже что-то готовил. Вполне возможно, что президентдействительно был раздражен тем, что опять накопились долги позарплате и пенсиям… Целый букет самых разных причин, но,скорее всего, сыграли свою роль все они сразу.
– Вас не удивляет, что всемы вынуждены заниматься гаданием? Почему внятные и убедительныеобъяснения не последовали от того, от кого они обязаны былипоследовать, – от президента?
– Но ведь президент жепредупреждал: если правительство не будет «ловить мышей»– он его уволит. Дважды предупреждал, а оно все не ловит да неловит. Так что формально все правильно: правительство не оправдалодоверия, которое президент на него возлагал. Но при этом всепрекрасно понимают, что точно по таким же основаниям правительствоможно было уволить в любой другой момент. Можно было уволить годназад, а можно было еще годик подождать. Почему сейчас? Я сильноподозреваю, что сделан какой-то сложный и хитрый политический ход. Ноу меня мало информации, да и политического опыта, прямо скажем,маловато, чтобы разобраться досконально.
– Вы надеетесь, что новоеправительство окажется лучше старого?
– У меня такое впечатление,что любое правительство, составленное из людей, ориентированных нареформы, а не на контрреформы, имеет сегодня очень ограниченнуюсвободу маневра. Я неважно разбираюсь в экономике, но такоевпечатление, что сейчас наступило время скрупулезной, терпеливой,черновой работы. Я не вижу возможностей что-либо радикально изменить,да и никто, по-видимому, такой возможности не видит. Предыдущееправительство решило две большие макроэкономические задачи –стабилизация рубля и уменьшение инфляции, – создавэкономический фон, на котором надо работать: брать отрасль заотраслью, предприятие за предприятием и искоренять неплатежи,дурацкий бартерный обмен, организовывать санацию – в общем,заниматься уже не макро-, а, по сути, микроэкономикой.
– Будь Вы на местепрезидента – кого бы предложили в премьеры?
– Чтобы «играть»за Бориса Николаевича, надо обладать информацией Бориса Николаевича.Я знаю только, кого я лично хотел бы видеть на месте премьера –Анатолия Борисовича Чубайса. Мне кажется, что именно он лучше многихи многих мог бы проделать всю эту необходимую черновую работу.
– Какое мнение сложилось уВас о Кириенко?
– Он кажется мне временнойфигурой, даже если вдруг будет утвержден Думой. Может быть, это отнеожиданности – я не привык видеть таких молодых, ниоткудавозникших людей на столь высоких постах.
– А какие решения показалисьбы Вам ожидаемыми? Скажем, читатели «Известий», каксообщила газета, назвали самым подходящим кандидатом в премьерыГригория Явлинского, но к нему даже не обращались с подобнымпредложением…
– Я думаю, что у Явлинскогобыло бы еще меньше шансов быть утвержденным Думой, чем у Кириенко.Эта Дума не пропустит Явлинского никогда! Кириенко? Не знаю. Может, вконце концов, и пропустить: «Человек никому неизвестный, пустьпопробует…» А вот Явлинский шансов не имеет совсем: двекрупнейшие фракции Думы являются врагами «Яблока» –коммунисты и ЛДПР.
– Вы полагаете, что привыборе кандидата Ельцин руководствовался его проходимостью черезДуму? В таком случае надо было предлагать Зюганова или Рыжкова.Представляется, что этот фактор вряд ли играл существенную роль –тем более что президент сразу же заявил, что будет настаивать насвоем и не остановится и перед роспуском Думы. Мол, «напоблажки не пойду», попробуйте только не утвердить…
– При чем здесь Зюганов –Рыжков? «Проходимость» вовсе не главное качествокандидата в премьеры. Что же касается роспуска Думы, то Кириенко –не та персона, с помощью которой распускают парламент. Вот если быБорис Николаевич предложил Явлинского – я бы сказал: все ясно,парламент хотят распустить! Почему он его не предложил – могутолько предполагать. Возможно, ему не нравится неуправляемостьЯвлинского. В любой момент он может сказать президенту: знаете что,мне все это не нравится, я пошел отсюда!
– Вы полагаете, что этоплохо – уходить, не желая делать то, с чем не согласен?
– Я полагаю, что БорисНиколаевич этого не любит. И я его прекрасно понимаю: если уж явыбрал кого-то, премьер-министром – пусть делает то, чтоскажут, а не то, что ему нравится. Насчет Кириенко в этом плане БорисНиколаевич, видимо, совершенно уверен. А насчет Явлинского –конечно, нет. Хотя я бы, несмотря на то что мне не очень нравятсянекоторые его экономические идеи, не возражал бы увидеть его на поступремьера.
– Давайте уточним: какиеименно экономические идеи Явлинского Вам не нравятся?
– То, что он сторонник«вбрасывания» денег в экономику и считает, что в инфляциинет ничего особо страшного.
– То, что Явлинский якобывыступает за высокую инфляцию и «накачку» экономикиденьгами, – миф, созданный его политическими оппонентами.«Яблоко» считает, что инфляция – не причина, аследствие кризисного состояния экономики и надо не «сбивать»инфляцию при помощи невыплаты заработной платы и отказа государстваот оплаты своих заказов, а заниматься структурной перестройкойэкономики, вводить антимонопольное законодательство, снижать налоги(а не повышать, как это делают проправительственные экономисты,почему-то считающиеся в общественном мнении либералами)…
– Я отнюдь не обвиняюЯвлинского в том, что он выступает за высокую инфляцию. Но япостоянно читаю, что он якобы не боится инфляции: будет неполпроцента в месяц, как сейчас, а два или три – не страшно. Амне кажется, что страшно. Но вообще-то я к нему отношусь оченьхорошо, и если не «Дем. выбор России» – то,разумеется, «Яблоко», мой выбор здесь совершеннооднозначен. Правда, меня беспокоит и то, что Явлинский настолькозаботится о своей «самости», что продолжает отрицатьнеобходимость объединения всех демократов.
– Это Вы от жизниоторвались: в марте 1998 года на съезде «Яблока» как рази было принято решение о том, что необходимо объединить всюдемократическую оппозицию – тех, кто в 1991 году «вышелна площадь» и надеялся на лучшую жизнь.
– Но речь идет обобъединении демократических сил вокруг «Яблока» и наусловиях «Яблока»!
– Объединение происходитвокруг того, кто сильнее на данный момент. Сегодня все опросыпоказывают, что популярность «Яблока» выше и оно имеетбольше оснований считать, что объединение должно происходить вокругнего…
– А как Вам нравятсяреверансы НДР в отношении «Яблока»? Правда, они хотят,по-моему, объединения вокруг НДР…
– Реверансы были, но НДРнельзя воспринимать как политическую партию. Это чистобюрократическая организация федерального и местного начальства. Я,например, в Петербурге – за исключением руководства – незнаю ни одного человека, который бы состоял в НДР. Что НДР есть –знаю, что его петербургское отделение возглавляет вице-губернатор –знаю, а рядовых членов – извините, не встречал. Знаю многолюдей из ДВР, из КРПФ, даже из ЛДПР кое-кого знаю, но не знаю ниодного «эндээровца». Значит, никакой партии у них нет. Ивообще она существовала, пока ее начальником был премьер-министр. Ивсе средние и мелкие начальники бежали к ним записываться именно поэтой причине… Но сменим тему: как Вы думаете, удастся лиотдать Жириновского под суд – после недавней истории с«захватом» трибуны в Думе, поливом оппонентов минералкойи прочим хулиганством?
– Сильно подозреваю, чтосделать этого не удастся. Не знаю, как будут развиваться события, ноВладимир Вольфович выйдет из воды сухим. Может быть, важна егополитическая поддержка правительства или президента, которую он такчасто и легко демонстрирует. А может быть, его держат в резерве наслучай каких-нибудь выборов – прекрасный жупел для отпугиванияизбирателя… Так что можно предположить множество причин, покоторым он регулярно выходит сухим из воды после абсолютнонеприглядных и попросту хулиганских поступков, за которые любогодругого человека давно бы уже выкинули с политической арены. Здесьесть некая аналогия с проблемой, почему у нас в стране никак не могутзапретить фашистские партии. Нет юридического определения фашизма? Ноэто же смешно! Когда нижегородский Клементьев оказался – вполнезаконно причем – на посту мэра, никаких юридический определенийи тонкостей не понадобилось. Моментально отменили выборы и посадилиизбранного мэра за решетку. Причем выборы отменили из-за нарушений,которые действительно имели место, но которые происходят всегда ивезде, на любых выборах, начиная с президентских. Так что если властьдействительно хочет реализовать себя, никакие юридические дефинициией не нужны.
– Помните историю с мэромЛенинска-Кузнецкого Коняхиным, которого обвинили в том, что он что-тослишком дешево то ли помог приватизировать, то ли сам приватизировал?По такому обвинению можно было легко усадить за решетку большую частьправительства и большую часть наших бизнесменов…
– Там были какие-то и болеесерьезные обвинения, насколько я помню.
– Наверное, были, но главноезаключалось в том, что Борис Николаевич заранее сказал: мэрЛенинска-Кузнецкого – преступник! После чего все забегали иначали изо всех сил это доказывать, чтобы президент не огорчался…
– Знаете, самое страшное –я с некоторым даже ужасом об этом думаю, – что у меня нетв таких вот ситуациях чувства внутреннего протеста. Я понимаю, чтопроисходит явное нарушение правовых норм, что творится беззаконие,что попираются основополагающие принципы демократии. Но пока этирешения принимает власть, в остальном меня устраивающая, соблюдающая,в общем, права человека, свободу слова и свободу печати и такимобразом выполняющая некий неписаный договор со мной; пока этидействия она совершает только против людей, на мой взгляд,действительно недостойных – до тех пор я готов ей эти действияпрощать и закрывать глаза на какие-то отступления от абстрактныхдемократических принципов. Мне, безусловно, не нравится, чтоКлементьев оказался избран, мне это кажется отвратительным –этакая издевательская усмешка Истории: ты хотел свободы и демократии– так получай ее на всю катушку! Но разве Клементьев во всемэтом виноват? Виноваты властолюбивые дураки-кандидаты, не сумевшиеобъединить силы и расколовшие электорат на три части. Виноват самэтот электорат со своим дурацким «протестным голосованием»:выколю себе глаз, пусть у моей тещи будет зять кривой. А в итогенарушаются какие-то очень важные принципы и создаются чрезвычайноопасные прецеденты.
– Во-первых, отменаволеизъявления избирателей, сознательно отдавших голоса пусть инеприятному для власти кандидату, – очевидное нарушениевластью одного из прав человека: права выбирать власть. Так что«договор», о котором Вы говорите, в данном случае властьюнарушен. А во-вторых, не кажется ли Вам, что в данном случае (да и вомногих других, к сожалению, тоже) наблюдается печальный эффект«двойного стандарта»? Мы готовы легко закрыть глаза нато, что нарушаются права людей или организаций, нам политически и нетолько политически несимпатичных, неприятных, противных. Скажем,коммунистов или националистов – о каком соблюдении их праввообще можно говорить? Вот если бы плохо обошлись с нашимиединомышленниками или хотя бы теми, к кому мы равнодушны, –тут-то протестов бы хватало…
– Мы с вами возвращаемся кнашему старому доброму спору, который ведем уже много лет: до какихпор демократия остается демократией? В какой момент демократия должнаперестать быть демократичной? Весь опыт моей жизни показывает, чтонеограниченная демократия существовать не может. Демократия не естьравноправие честных людей и преступников, профсоюзов и мафии, своихсторонников и своих лютых врагов, имеющих единственную цель: этудемократию уничтожить. Точно так же свобода слова не есть свободасквернословия, а свобода информации предусматривает самые жесткиенаказания за дезинформацию. Демократия без границ нежизнеспособна,как человек без кожи.
– А кто имеет право решать,где и как поставить эти границы?
– На практике в каждомконкретном случае это обязана решать власть. А я, как источниквласти, – я ведь народ, не забывайте об этом! –готов одобрить эти действия в том случае, если вижу:антидемократические меры предприняты против антидемократической силы.«Волкодав прав, людоед – нет». Я другого образадействий просто не вижу, иначе демократия не выживет. В нашей стране,идущей по лезвию бритвы между Сциллой советского коммунизма иХарибдой русского фашизма, иначе нельзя – по крайней мересегодня.
– После выборов Московскойгородской Думы в декабре 1997 года Валерия Новодворская, которую невыбрали депутатом, выступила с гневной публикацией о том, чтовыборы-де были недемократическими, потому что мэрия Москвы открытоагитировала за ряд кандидатов, но никто из московских демократовпочему-то не заявил никакого протеста… Однако летом 1996 года,когда Москва была увешана портретами Ельцина и Лужкова, «москвичисвой выбор сделали», а Новодворская что-то не возмущалась.Видимо, потому, что нарушались права ее политических оппонентов(причем не только коммунистов, но и «Яблока»). Так естьли у нее сегодня моральное право возмущаться? И будет ли завтра утех, кто готов мириться – во имя демократии, конечно же! –с «ограничением демократии», как Вы говорите, в отношенииполитических оппонентов, моральное право протестовать, когда с нимипоступят так же?
– Не обижайтесь, но, мнекажется, вы говорите наивные вещи. Неужели вы воображаете, что когдаи если к власти придут коммунисты, они вспомнят, что мы когда-то былис ними безукоризненно благородны? Абсолютно справедливы? Подлиннодемократичны? Да они затопчут нас ногами и сделают это судовольствием и в своем праве – «именем народа»!Подчеркиваю, все ограничения демократии, на которые я готов закрытьглаза, могут иметь место в только в отношении политическихпротивников, которые являются врагами демократии. Это –единственное ограничение демократии, которое я готов допустить.Против врагов демократии можно действовать любыми, сколь угоднонедемократическими методами – и уж во всяком случае такими,которые сами враги демократии держат на вооружении. Повторяю еще раз:«Волкодав прав, людоед – нет».
– Очень опасный подход,Борис Натанович, как мне представляется. В таком случае чем Вы лучшетех, кого считаете – искренне, конечно, – врагомдемократии? Если Вы полагаете: стоит объявить кого-то врагомдемократии – и можно не церемониться. Когда-то объявляливрагами революции, потом врагами народа… Опять же, кто и какдолжен иметь право выносить подобный политический приговор? Такой-то– враг демократии, и точка? Как Вы распознаете в толпеполитиков врага демократии?
– «Подумаешь, биномНьютона!» – как говорил бессмертный Коровьев. Я сужупросто по тому, что они говорят и пишут. И уверяю вас, этого вполнедостаточно. Достаточно послушать публичные высказывания лидеровнационал-коммунистов, национал-большевиков, отставныхгенералов-ястребов – и становится ясно, что, когда пробьет ихчас, они не будут ни одной секунды размышлять над аксиомами ипринципами демократии, они ее немедленно с радостным гиканьемзадушат, и всех прелестей свободы слова они лишат нас мгновенно и впервую же очередь. И мы никогда больше не сможем голову поднять –да и никому в стране они подняться никогда не дадут, пока будут увласти. Впрочем, на самом деле я ничего не имею против свободы СЛОВА,даже если речь идет о самых ярых противниках демократии; но якатегорически возражаю против свободы ДЕЙСТВИЙ и ПРОВОКАЦИЙ такогорода политиков.
– Вы думаете, чтосегодняшнее состояние – это свобода слова? Основныеинформационные «каналы» монополизированы илиисполнительной властью, или финансовыми группировками и рисуют Вамкартину мира так, как это выгодно их владельцам…
– Быть может, где-нибудь врайских кущах и существует какая-нибудь другая свобода слова. Но язнаю только эту. Для меня свобода слова – это такое состояниеобщества, когда любой человек всегда может найти то средство массовойинформации, которое отражает именно его точку зрения. У демократаесть «Известия» и «Московские новости», укоммуниста есть «Правда», «Завтра»,«Парламентский час» на телевидении, у фашиста тожеесть свой листок… Другой свободы слова не бывает и быть неможет, да и нет ее нигде, даже в самых наидемократичнейших странах.

– Давайте коснемся еще однойтемы, на мой взгляд – очень важной. Известно, что большинствопредставителей нашей либеральной интеллигенции –последовательные сторонники происшедших в стране изменений вообще ирадикальных экономических реформ в частности. И они не устаютубеждать сограждан: да, реформы долги и болезненны, десятки миллионовлюдей оказались на грани нищеты и даже за ней, но это жертвы, которыеможно и нужно было принести на алтарь главного достижения«либеральной революции» – обретенной россиянамисвободы. Но не кажется ли Вам, что для большинства людей куда важнее,чем возможность говорить что думаешь и свободно выезжать за границу,возможность иметь крышу над головой, работу, вовремя получаемую идостойную зарплату, обеспеченную старость для родственников,возможность вырастить детей и дать им образование?
– Я вовсе не придерживаюсьсформулированной вами точки зрения, и уж во всяком случае никогда яне изрекал всех этих патетических сентенций насчет «жертв,которые можно и нужно было принести на алтарь». Я не признаютакой постановки вопроса: стоило идти на жертвы или нет? Можноподумать, что у нас был выбор! Ведь произошло лишь то, что должнобыло произойти. Вас послушать, так «либеральная революция»была изначально спланирована и разработана в тиши кабинетоввысоколобыми дядями в ослепительно белых сорочках: ди эрсте колоннемарширт, ди цвайте колонне марширт, телеграф, телефон, мосты в первуюголову… Но ведь ничего подобного не происходило никогда.«Либеральная революция» на самом деле была (и есть)судорожная и мучительная борьба за то, чтобы удержать страну на краюпропасти, не дать ей ввергнуться в голод, в хаос, в гражданскуювойну, наконец. Борьба в постоянном цейтноте, без всяких резервов,при бешеном сопротивлении открытой и скрытой оппозиции. И ставитьвопрос так, как вы его ставите: «Стоила ли игра свеч?» –абсолютно неверно. Игра происходила бы все равно, независимо от ценысвеч и при любой цене на свечи. «Стоила ли игра свеч»,когда млекопитающие вытесняли с мировой арены гигантских ящеров?Фридрих Хайек сказал: «Эволюция не может быть справедливой».Это, в частности, и про нас тоже. Большинство всегда проигрывает врезультате социальных пертурбаций, потому что именно на этомбольшинстве веками стояло и царило Старое. А выигрывает –меньшинство, самые энергичные, самые мобильные, самые приспособленныек новым условиям. Выигрывает – для того, чтобы со временем,через два-три-четыре поколения, стать большинством в новой системесоциально-экономических отношений. «Либеральная революция»,о которой вы говорите, произошла НЕ ДЛЯ ТОГО, чтобы принести свободыи колбасное изобилие. Она произошла ПОТОМУ, что была единственнымвыходом из тотального кризиса – экономического, политического,идеологического, социального, – в котором нашатоталитарная держава, один из последних монстров задержавшегосяфеодализма, оказалась в середине 80-х. Система, которую кровью ипотом строили на протяжении десятилетий, обнаружила в конце концовсвою полную несостоятельность и непригодность в соревновании сведущими странами мира. Судьба этой системы была – разрушение игибель под собственными обломками, а «либеральная революция»есть лишь растянувшаяся во времени попытка предотвратить худшее.
– Наверное, игра быланеизбежна, как Вы говорите. Но, во-первых, вопрос о «цене свеч»с нами – участниками игры, а не зрителями – отказывалисьдаже обсуждать! Постоянно говорилось: мы идем единственно возможнымпутем, а другого не может быть, потому что не может быть никогда! Имы пройдем этот путь любой ценой, во что бы то ни стало, доведем доконца начатое… Не кажется ли Вам, что это очень похоже наидеологию, которую всегда исповедовали большевики – которыетоже знали, что надо народу, лучше, чем сам народ? А во-вторых, когдавыяснилось, что избранный путь ведет к тяжелейшим социальнымпоследствиям, то вместо сопереживания пострадавшим лучшиепредставители российской интеллигенции начали укорять сограждан втом, что они не ценят обретенную свободу и чуть ли не готовы вновьвернуться в клетку и получать пайку, отказавшись от свободы во имядешевой похлебки и доступной колбасы… Но разве достойноинтеллигента осуждать тех, кто не готов пожертвовать своимиценностями во имя ваших? Если свобода нужна одним – почемужертвы должны приносить в основном другие?
– Это совсем другой вопрос.Можно ли было достичь той же цели, но другими средствами? Смягчить.Обезболить. Минимизировать страдания… Не знаю. Многиеуважаемые мною профессионалы считают, что СУЩЕСТВЕННО по-другомусделать было ничего нельзя. Болезнь оказалась слишком запущенной.Опыт других «стран социализма» вроде бы подтверждает этотвывод. Наименее болезненной процедура выхода из кризиса оказаласьименно в тех странах, где наш «феодальный социализм» неуспел пустить корни так глубоко, как у нас, – вЧехословакии, Польше, Венгрии. Где не была так безнадежно и тотальномилитаризована экономика. Где сельскому хозяйству давали хотьнемножко продохнуть. Где либерализацию оказалось возможным провестибыстро и круто. А там, где задержались, затормозили процесслиберализации, «рубили собаке хвост в три приема», –на Украине, в Белоруссии – там экономическое и социальноеположение еще хуже, чем у нас. И не надо противопоставлять свободудешевой похлебке. Кто-то сказал совершенно точно: «Непостижимымобразом, но рано или поздно свобода превращается в дешевую колбасу».Просто дать и реализовать свободу слова, например, оказалось проще,чем организовать производство общедоступной колбасы. Но где этойсвободы нет, там и с колбасой затрудненка – это мы знаем оченьхорошо. Что же касается интеллигентов, норовящих «„осуждатьтех, кто не готов пожертвовать своими ценностями во имя“ ихних,интеллигентских», то я, честно говоря, таких интеллигентовпросто не знаю. Видимо, они не хотят со мной водиться. И правильноделают… Сравнение же ваше большевиков с нынешнимиреформаторами совсем не кажется мне убедительным. Большевики –по крайней мере изначально, в первое свое десятилетие – строили«рай на земле», исходя из некоей теории, по чертежам,набросанным Марксом и Лениным. Теория оказалась неверной, а чертежи –непригодными для реального строительства, затея провалилась.Реформаторы же наши ни в каких умозрительных теориях и утопическихпостроениях не нуждаются: у них перед глазами совершенно реальные иконкретные примеры, как можно устроить государство, в которомподавляющее большинство населения живет вполне достойно, –Швеция, США, Австралия, Австрия… Вопрос только в том, какреализовать это, уже реализованное другими, общественное устройство.Я другого опасаюсь. Помните анекдот про работягу с фабрики,производящей якобы швейные машинки? Как он из ворованных деталей всетужился собрать для жены швейную машинку, а у него все времяполучался пулемет… В конце 20-х Сталин окончательно отказалсяот марксистских утопий и принялся строить то, что казалось емусовершенно естественным, понятным и, главное, достижимым: азиатскуюдеспотию, военно-холопскую державу на страх всему цивилизованномумиру. Вот и сегодня я с трепетом ожидаю, что реформы наконецзахлебнутся в активном сопротивлении непримиримой оппозиции и впассивном сопротивлении вездесущего «совка» и вместодемократической республики постиндустриального типа соберем мы изпривычных деталей знакомый пулемет – азиатскую деспотию,очередную диктатуру с нечеловеческим лицом.
«В молодости я был бесконечно далек отполитики»
Борис Стругацкий отвечает на вопросыБориса Вишневского
Июль–август 2000 года,Санкт-Петербург
Опубликовано: частично – в газете«Вечерний Петербург» 26 августа 2000 года, частично –в газете «Петербургский Час Пик» 20 сентября 2000 года
– Борис Натанович, насколькоя знаю – Вы достаточно спокойно относитесь к нынешнемупрезиденту, несмотря на его, так скажем, специфическое «социальноепроисхождение». И несмотря на то, что Путин и по сей деньискренне считает, что все в своем прошлом делал правильно, чтосистема была замечательная, что КГБ не преследовал инакомыслящих, азащищал государство, был не тайной полицией и вооруженным отрядомпартии, а благонамеренной структурой, нужной и полезной для общества.Почему?
– Многим, в том числе и вам,не нравится, что Путин – бывший полковник КГБ. Но, согласитесь,он сегодня произносит слова за которые полковника КГБ в прежниевремена надо было бы немедленно гнать вон из органов и никогда большени его самого, ни потомков его до четырнадцатого колена туда непускать! Он говорит о свободе слова, как обязательном условииразвития общества, он говорит о неизбежности в России демократии, орынке… Он говорит так, что под его высказываниями готовыподписаться самые отъявленные либералы. Это, конечно, еще непозволяет мне относиться к нему как к либералу, но уже позволяет мнеотноситься к нему не как к полковнику КГБ.
– О свободе слова, собраний,совести и так далее было записано и в сталинской конституции, и нашивожди коммунистических времен тоже умели при необходимостипроизносить соответствующие слова. Вы лучше посмотрите на то, какая«свобода слова» на государственном ТВ, подконтрольномправительству, – скажем, на РТР…
– Я при Ельцине это говорил,и при Путине это повторяю: я откажу президенту и правительству вдоверии в тот момент, когда они покусятся на свободу слова. Пока ещедаже самые ярые антипутинцы не могут предъявить ему такого обвинения.Пока еще только сохраняется возможность такого развития событий,сгущается некая смутная угроза, но – не более того.
– Не слишком ли Выоптимистичны – были при Ельцине и остаетесь при Путине? Мне-токажется, что никакой свободы слова на самом деле не было при Ельцинеи нет при Путине. Для примера напишите статью с критикой Путина инаправьте ее, например, в «Российскую газету». Или в«Петербургский Час Пик». И сразу увидите, какая у нассвобода слова…
– Вполне возможно, что выправы. Но если я пошлю антипутинскую статью в «Общую газету»или, скажем, в «Завтра», ее там, скорее всего, возьмут.Конечно, многое зависит от того, как и за что именно я буду в этойстатье разносить президента, но вероятность того, что такую статьювозьмут, близка к единице. Так что, по-моему, настоящего, серьезногонаступления на свободу слова нет. И до тех пор, пока его не будет, –я это правительство буду поддерживать.
– Боюсь, что Вы давно нечитали газету «Завтра» (что, впрочем, глубоко понятно):эта газета сегодня поддерживает Путина столь же яростно, как ругалаЕльцина… Но почему Вы понимаете под наступлением на свободуслова только «лобовые» акции? Закрыли газету, отнялилицензию у телеканала, посадили ведущего… Сейчас все делаетсягораздо тоньше, ведь на свободу слова можно наступать силовымиметодами, а можно – административными. Раньше в газету или нателевидение звонили из обкома – теперь звонят из областнойадминистрации, тем паче что здание и кабинеты – как правило, теже. Посмотрите на питерское ТВ, во главе которого –вице-губернатор Александр Потехин. Неужели от такого ТВ можно ждатьобъективности по тем вопросам, где интересы администрации и ееполитических оппонентов отличаются?
– Когда я увижу, что покакому-то вопросу я не могу получить интересующей меня информации,потому что все доступные мне СМИ талдычат одно и то же, –вот это и будет конец свободы слова. Пока у свободы слова есть ещетри линии обороны. Сперва в СМИ исчезнет многомыслие по поводупрезидента – это будет первый звонок. Потом – по поводуармии. Потом – по поводу иностранных дел. И это будет все,финиш…
– Вам не кажется, чтонынешнее многомыслие правительству совершенно не мешает, посколькуоно прекрасно научилось не обращать никакого внимания ни на какуюкритику? Уж сколько было публикаций о том, что Михаил Касьянов имел всвое время в Минфине прозвище «Миша Два Процента». Ну ичто? Когда у него в Думе при утверждении в должности премьераспросили, не хочет ли он подать в суд, если все это неправда, –знаете, что он ответил? Что не видит в этих публикациях ничего себякомпрометирующего…
– Я с Вами согласен на 112%!Но где было сказано, что свобода слова оказывает на политику прямоевоздействие? Это было бы слишком просто.
– Мы с Вами спорим о том,покушается ли власть на свободу слова, не первый год. Но давайтедоговоримся о дефинициях. Если понимать под свободой слова только то,что в обществе теоретически являются доступными разные точкизрения, – тогда Вы правы. Есть у нас свобода слова, иникто на нее не покушается. Но взглянем на проблему с другой стороны:какова доступность разных точек зрения? Да, формально они существуют.Но одна «озвучивается» по каналу ОРТ для 100 миллионовчеловек, а другая – в районной многотиражке для 100 человек.Это Вы живете в Петербурге, имеете Интернет, читаете газеты, слушаете«Свободу» и смотрите все ТВ-каналы, тем самым получаяреальный доступ к разным точкам зрения. А человек, живущий где-нибудьв Нарьян-Маре? Где есть только ОРТ и газета, которую выпускает илисодержит местная администрация? Конечно, при такой «свободеслова» власть прекрасно себя чувствует: в критические дни –скажем, во время предвыборных кампаний – она обеспечиваетнужную интенсивность нужной для себя точки зрения. И получаетрезультат…
– По поводу дефиниций.Примем самую примитивную: будем называть «свободой слова»такую ситуацию, когда каждый гражданин может сказать: «Существуети легко доступно одно или несколько СМИ, выражающих мою (или близкуюк моей) точку зрения». Это – необходимое условие. Еслионо не выполняется – свободы слова нет. Что же касаетсяупомянутого вами питерского ТВ, то и по этому каналу я вижу иногда,как критикуют губернатора. Тот же господин Чернядьев приглашает ксебе на ковер каких-нибудь либералов, которые говорят о губернаторето, что они считают нужным, и никто этих кадров не вырезает. Впрочем,пока существует OPT, HTB и РТР, меня совершенно не интересуетпитерское ТВ. Его ведь никто не смотрит. Ни я, ни мои знакомые, вовсяком случае. Вряд ли оно само по себе может обеспечить нужный длявластей результат каких-нибудь выборов.
– К сожалению, может. Какпоказывают опросы – многие смотрят питерское ТВ. А какпоказывают результаты выборов – не только смотрят, но иподдаются соответствующему воздействию. Кроме этого, помимоадминистративных рычагов влияния на СМИ у властей есть иэкономические, и действуют они безотказно. Не раз редакторы газетоткровенно говорили мне: такой-то материал мы напечатать не можем, атакой-то, напротив, должны, потому что иначе нам не выжитьэкономически.
– А кто сказал, что жизнь уредакторов должна быть легкой? Понимаете, Боря, меня мало волнуетсуществование и питерского ТВ, и газет, зависящих от администрации, ивсяких фашистских и полуфашистских газетенок, вроде какого-нибудь«Нового русского порядка», или как ее там… Ясовершенно уверен, что эти газетенки мало кто читает. Так же как малокто смотрит питерское ТВ, которое, на мой взгляд, откровенно скучно идьявольски провинциально. Когда я случайно на него попадаю, я морщусьне оттого, что там хвалят Яковлева или превозносят Путина, а потомучто мне скучно и неловко: Петербург ведь все-таки, а не БольшиеТараканы какие-нибудь…
– Оставим питерское ТВ ипоговорим об HTB, существование которого Вас наверняка волнует.Трудно не заметить, что тон комментариев этого канала серьезноизменился в последние недели: «антипутинский» настройпрактически исчез, и теперь уже близкую, по крайней мере, мне точкузрения на президента нельзя услышать ни по одному из общероссийскихТВ-каналов. Многие полагают, что это – «плата» зато, что Гусинского выпустили из Бутырской тюрьмы и позволили емууехать за границу. Вы с этим согласны? И еще: недавно Дмитрий Фурманв «Общей газете» заметил, что НТВ сегодня пожинает плодысобственных усилий образца 1996 года, когда канал стал, по сути,отделом избирательного штаба Ельцина, вложив весьма существеннуюлепту в тот фарс (так его квалифицирует Фурман), который был разыграндля нас всех под видом президентских выборов. И, сожалея сегодня онападках на НТВ, хорошо бы об этом помнить. Ваше мнение?
– Я не заметил изменениятона передач НТВ. Может быть, потому что три недели был в отпуске, вФинляндии, а как только приехал, у нас в очередной раз украли домовуютелеантенну, и НТВ мне пока недоступно. Возможно, вы правы. Но можетбыть, дело в том, что президента пока не за что ругать? Я не заметилникаких сколько-нибудь серьезных промахов в его работе за последниеполгода. А что касается перспектив, о которых пишут в газетах, то онивообще вдохновляют: на носу вменяемый земельный кодекс, разумныйбюджет, снижение инфляции и все такое прочее. Да и тот факт, что отГусинского, кажется, отстали, выглядит обнадеживающе. Нет-нет, ухо,конечно, надо держать востро, но пока тревожных симптомов ненаблюдается. Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить.
Примечание: эти ответы БорисаНатановича были записаны в начале августа – до катастрофы с«Курском». Готовя материал к публикации, нельзя было незадать еще один естественный вопрос:
– После гибели подводнойлодки «Курск» Ваше мнение об «отсутствии серьезныхпромахов в работе Путина» и об «отсутствии тревожныхсимптомов» не изменилось? Я-то считаю реакцию президента наслучившееся – начиная с отказа от немедленной западной помощи изаканчивая хладнокровным пребыванием в Сочи – и серьезнымпромахом, и тревожным симптомом одновременно…
– Здесь два принципиальноразных вопроса. То, что президент не прервал немедленно отпуск и неотбыл в Москву, на свое рабочее место, как минимум, – этонарушение некоего неписаного (а может быть, и писаного, не знаю)протокола, ритуала, если угодно. Может быть, он был неправильноинформирован (насколько серьезно происходящее), может быть, понеопытности своей пренебрег протоколом, – не знаю. Я самвеликий нелюбитель всевозможных формальностей, протоколов и ритуалов,а потому мне трудно в этом случае кого-либо судить и осуждать. Да ибольшинство наших сограждан, видимо, отнеслись к этому проколу вполнеснисходительно: рейтинг президента, как известно, сколько-нибудьсерьезно не изменился. И совсем другое дело: срочное обращение запомощью – к Западу, к Востоку, к черту, к дьяволу, к комуугодно. Если сохранялся хотя бы малейший шанс спасти хоть одногоподводника, надо было для этого сделать ВСЕ – в том числе ипренебречь соображениями престижа, секретности, чести мундира ипрочими громкими бессмысленностями. Немедленного обращения непоследовало, а значит, либо изначально ничего нельзя было сделать(есть и такая версия: экипаж погиб в первые же часы, если не минуты,после катастрофы), либо было совершено величайшее преступление противнравственности (в лучших советских традициях), и можно только гадать,кто виновник этого преступления – то ли военные консультанты,утаившие от президента истинное положение вещей, то ли сам президент,растерявшийся и не сумевший или не захотевший принять единственноверного и мгновенного решения. Мы вряд ли узнаем правду об этом –по крайней мере в ближайшее время. Но признаюсь, что беспокоит менясейчас уже совсем другое: какие выводы будут сделаны из происшедшего?С ужасом и отвращением слушаю я сейчас записных наших горлопанов ихрипунов, с радостью ухватившихся за случай снова и снова лоббироватьмилитаризацию экономики и обострить отношения с Западом. Вот это ужене только аморально – это по-настоящему опасно. И еслипрезидент пойдет на поводу у наших «ястребов» – воттогда это уже будет Ошибка с большой буквы, ошибка стратегическая.Потому что даже мне, глубоко штатскому белобилетнику, ясно, что беданаша не в том вовсе, что денег на оборону выделяется мало, а в том,что тратятся эти деньги нерационально, бездарно, а зачастую и простопреступно.
– Обратимся от временнынешних – к прошлым. Через два года после того, как Вызакончили Университет, был Двадцатый съезд КПСС. Речь Хрущева, первыеразоблачения культа Сталина, первые официальные упоминания о массовыхрепрессиях… Были ли у Вас до того, как все это сказал Хрущев,какие-то сомнения в правильности «сталинского пути»?
– Нет, Боря, никогда никакихсомнений у меня не было. И не только у меня: и я, и Аркадий Натановичбыли настоящими сталинцами. Не ленинцами, заметьте, а именносталинцами! Мы считали, что все происходящее – правильно, еслии встречаются какие-то недостатки и неприятности – этонеизбежно, не ошибается только тот, кто ничего не делает. Лес рубят –щепки летят, а в остальном все совершенно правильно, коммунисты –настоящие люди, большевики – замечательные, дело наше правое,мы обязательно победим… Случаются, конечно, отдельные негодяи,которые мешают нам трудиться и побеждать: вот, вчера Берия былвеликий человек, а сегодня Берия – английский шпион, резидентпяти разведок и агент семи держав. Я прекрасно помню, как мы сребятами по этому поводу хихикали, но относились к этому прискорбномупроисшествию скорее юмористически. Отнюдь не как к какой-то трагедиии вовсе не делая из этого никаких далеко идущих выводов. У нас былакомпания школьных друзей, сохранившихся и в Университете, теперь японимаю, что кое-кто из них был гораздо более умен, чем я, и кудалучше меня разбирался в ситуации, понимая, где правда, а гдепропаганда, что можно, а чего нельзя. Но я-то был полный идиот!
– Вы не слишком резко себяоцениваете?
– Нет, не слишком. Мойполный идиотизм длился до самого Двадцатого съезда партии. Впрочем,кажется, нет – избавление от идиотизма началось несколькораньше, когда Аркадий Натанович женился на своей второй жене. Онабыла из семьи старинных русских интеллигентов, принявших русскуюреволюцию от всего сердца, и по которым эта революция проехаласьвсеми колесами и гусеницами. Лена все знала, все понимала с самыхранних лет, во всем прекрасно разбиралась, всему знала цену. И онабыла первым человеком, который как-то поколебал мою идиотическуюубежденность – еще до Двадцатого съезда. Я помню бешеные споры,которые у нас с ней происходили, с криками, с произнесением сильныхслов и чуть ли не с дракой. Помню, как Аркадий стоял между нами белыйкак бумага и уговаривал: ребята, опомнитесь, бросьте, все это чепуха,ерунда, не обращайте внимания, давайте лучше выпьем… Но мы сЛенкой продолжали бешено орать друг на друга: Ленка кричала, что всеони (большевики то есть, молотовы эти твои, кагановичи, ворошиловы)кровавые бандиты, а я кричал, что все они великие люди, народныегерои… А потом наступил Двадцатый съезд, и мне было официальнообъявлено, что да, действительно, большая часть этих великих людей –все-таки именно кровавые бандиты. И это был, конечно, первый страшныйудар по моему самосознанию. Да и венгерские события были в том жесамом году и тоже оказали свое воздействие.
– Сейчас, через сорок слишним лет, подавление советскими войсками венгерского мятежа –общеизвестный факт. Но тогда это, видимо, воспринималось совсем иначе– тем более что источников альтернативной информациипрактически не было. Как Вы это воспринимали?
– Эти события я ещеотказывался анализировать, и мне казалось, что все там, в общем,правильно: контрреволюция, надо ее давить и отстаивать социализм.Дело в том, что веру в социализм и коммунизм мы сохраняли еще напротяжении многих лет! Мы довольно быстро – примерно к Двадцатьвторому съезду партии – поняли, что имеем дело с бандой жлобови негодяев во главе страны. Но вера в правоту дела социализма икоммунизма сохранялась у нас очень долго. Она постепенно таяла,растрачивалась на протяжении многих лет. «Оттепель»способствовала сохранению этой веры – нам казалось, что наконецнаступило такое время, когда можно говорить правду, и многие ужеговорят правду, и ничего им за это не бывает, страна становитсячестной, чистой… Этот процесс «эрозии убеждений»длился, наверное, до самых чешских событий 1968-го. Вот тогда инаступил конец всех иллюзий.
– Интересно, какие иллюзии кмоменту ввода войск Варшавского Договора в Чехословакию у Вас ещеоставались?
– Какие-то оставались. Вчастности, я до самого последнего момента был убежден, что чехамудастся сохранить свободу. Я был в этом уверен на 99 процентов! Ясчитал, что какие у нас сидят ни идиоты, какие они ни кровавыедураки, но и они же должны понимать, что идея превыше всего, идеюзадавить танками нельзя…
– Как выяснилось –очень даже можно…
– Да, выяснилось. Мыговорили тогда друг другу: «Не посмеют!» А самые умные изнас говорили: «Еще как посмеют!» И оказались правы. И этобыло для нас полным и окончательным прощанием с иллюзиями. Для нас –и для подавляющего большинства наших друзей и знакомых.
– Я и сам хорошо помню этисобытия – мне было тринадцать лет, я перешел в седьмой класс, иименно тогда у меня начался тот процесс, который у Вас закончился, –расставания с иллюзиями. Было лето, мы с родителями отдыхали на даче,время от времени родители слушали «Голос Америки» и«Би-би-си», где почти круглые сутки говорили о чешскихсобытиях. И для меня было потрясением то, что по радио, оказывается,могут говорить прямо противоположное тому, что пишут в газетах!
– К тому, что такиепротивоположности могут быть, еще во время венгерских событий яотносился достаточно спокойно. Я тогда вообще мало интересовалсяполитикой. И выслушав очередную порцию вранья по советскому радио, мыс Аркадием Натановичем говорили друг другу: все врут, да ну их кчерту, давай не будем никогда впутываться в эти дела. У нас своипроблемы, помощнее этих: Вселенная, Космос, Разум, вечное движение кистине… Я очень хорошо помню наш разговор на эту тему, мы былитогда еще очень далеки от текущей политики. Политизированностьнаступила позднее, где-то во времена Двадцать второго съезда и выносаСталина из Мавзолея. К тому времени я был уже вполне политизированнымчеловеком. Появились друзья, которых раньше не было, наладилсяконтакт с молодыми писателями – совершенно другими людьми, сдругим идеологическим багажом. В моей жизни появились Миша Хейфец,Владлен Травинский (тогдашний ответственный секретарь журнала«Звезда»), великолепно ядовитый Илья ИосифовичВаршавский, историк Вадим Борисович Вилинбахов и многие другие.Захватывающие беседы на политические темы сделали меня человекомполитическим, чего раньше совсем не было. Вот вы заинтересовалиськакими-то политическими событиями в седьмом классе – а меня вседьмом классе такие вещи вообще не могли бы заинтересовать! Я былбесконечно далек от политики, она меня совершенно не интересовала,для меня худшего наказания, чем взять в руки газету, и представитьбыло невозможно…
– Ну я-то тоже до чешскихсобытий в газетах читал только спортивные новости…
– А я и спортивных не читал!Вспоминаю вот сейчас замечательную историю о том, как я поступал васпирантуру. Это очень хорошо характеризует мою прямо-такипатологическую аполитичность. Это был 55-й год, я сдавал экзамен помарксизму-ленинизму (всего экзаменов полагалось три). Теориюмарксизма-ленинизма я знал блистательно, ответил так, что от зубовотскакивало, все было замечательно, экзаменаторы были очень довольны…Но вдруг одному из них пришло в голову задать вопрос, который касалсяполитики – текущей политики. Я уже не помню, какой был первыйвопрос. Но что-то я, видимо, не так сказал, потому что мне задаливторой вопрос – крайне легкий, по их мнению: скажите,пожалуйста, кто у нас первый секретарь ЦК КПСС?
– Неужели Вы этого не знали?
– Ответ мой полностьюхарактеризует мое знание современной политики. «Ну, там ихнесколько, – сказал я. – Один из них, например,Микоян…» – «Ах там их несколько? –сказали мне. – А кто же еще?» – «Ну,Ворошилов, по-моему, один из них», – ответил я. –«Так-так…» – сказали мне… Потом былзадан еще какой-то вопрос, на который я ответил примерно в том жедухе, после чего один из экзаменаторов заявил: «Ну, знаете,товарищи, я просто не знаю, что и сказать». Меня попросиливыйти, я с ужасным предчувствием вышел и думал, что вообще всезавалил. Но все-таки они поставили мне трояк – я получил первуютройку в своей студенческой жизни…
– Сразу вспоминается анекдот– «Бросить бы все к чертовой матери и уехать в этотУрюпинск…»
– Теперь-то я понимаю, как явыглядел тогда! Человек, который блестяще, «от сих до сих»и вдоль-поперек знает все основы марксизма-ленинизма, с цитатами изЛенина и всеми прочими онерами – и, оказывается, не знает, ктоу нас первый секретарь!
– Это было характерно длявашего поколения?
– Да! Мы все были такие. Явспоминаю студенческие годы, и мы все были совершенно аполитичны.Если мы и говорили о политике – то только со смехом. Это былосовершенно специфическое отношение. Классическое оруэлловское«двоемыслие» (double-think). Понимаете, мы могли смеятьсянад какими-нибудь политическими лидерами, например, над их походкой,или выговором, или дурацким пенсне, – и в то же время ябыл готов умереть за них, если понадобится. Ибо они олицетворялиИдею. Это было типичное отношение холопа к своему барину. Холоп можетсмеяться над барином у себя в холопьей избе и перемывать емукосточки, но, когда дойдет до дела, он за барина встанет стеной:возьмет острогу, топор и будет колоть, рубить и жизнь свою отдаст забарина… А точно так же, как холопа, высокая политикаинтересовала нас чрезвычайно мало.
– С чем это было связано –с недостатком информации?
– Не то что с недостаткоминформации – скорее, со способом ее подачи. Информации как разбыло навалом, нас пичкали ею в школе, в университете, она непрерывнопередавалась по радио, по телевидению, когда оно появилось, вгазетах… И – никакой разноголосицы! Вот в чем фокус.Великая вещь: тотальность информации.
– Однако в 70–80-егоды тотальность информации была такой же, между тем значительнобольшее число людей стало интересоваться политикой. Почему?
– Я же говорю об оченьмолодых людях. Совершенно уверен: нынешняя молодежь точно так жеаполитична. И это нормально: что, в конце концов, интересного вполитике для молодого человека? Есть куда более привлекательныезанятия. Зачем говорить о политике, если гораздо интереснеерассказывать анекдоты или травить истории из жизни. Или трепаться оновых кино. Или, скажем, о музыке.
– Вы не пытались заниматьсямузыкой?
– Никогда. Вместе с друзьямия пережил увлечение джазом – это было единственное, что у насне глушили. О этот знаменитый «Час джаза» ВиллисаКонновера! Джаз нам нравился страшно – и сам по себе, а к томуже в нем ощущался лакомый душок запретности. Немножко запрещать надообязательно, особенно если хотите завлечь молодежь. Если бы сейчас унас под запретом – формальным, по крайней мере –оказалась, скажем, некая газета, ее бы начали читать и раскупатьгигантскими тиражами…
– А что Вы в молодые годылюбили читать? Я понимаю, что это нестандартный вопрос к писателю…
– С юных лет я был довольноквалифицированным читателем. Я любил не только читать, но иперечитывать – а это верный признак квалифицированногочитателя, получающего от чтения не просто заряд информации,эмоциональной или рациональной, но еще и некоторое эстетическоенаслаждение. Это – специфическое наслаждение, его нельзяполучить ни от музыки, ни от кино, ни от созерцания красот природы –только от чтения книги! У меня был очень широкий диапазон чтения.Во-первых, к счастью, сохранилась почти полностью отцовскаябиблиотека. Часть книг, правда, мы с мамой в голодные временапродали, но значительная часть уцелела – два шкафа книг,которые я прочел все, от корки до корки. Я знал таких писателей, окоторых нынче в России, наверное, мало кто слышал, –скажем, Верхарна, или Пьера Мак-Орлана, или Анри де Ренье, или АндреЖида. Там был полный Мопассан, почти полный Достоевский, разрозненныетома Салтыкова-Щедрина. И, разумеется, Дюма, Рабле, Шарль де Костер.Были даже разрозненные тома Луи Буссенара и Луи Жаколио – в тевремена их было не достать ни в каких библиотеках.
– Из всего Буссенара в«застойные» времена, кажется, издавали только две книги –чуть позднее «Похитители бриллиантов» (она шла в обмен на20 килограммов макулатуры), чуть раньше – «КапитанСорви-Голова»…
– Кстати, «Капитан»– одна из самых плохих книг у Буссенара. У него надобно читать«Туги-душители» и «Факиры-очарователи». А уЖаколио – «Грабители морей». Вот это было чтениедля настоящего мужчины! К счастью, я очень рано прочел «Войну имир» – и таким образом спас ее для себя, потому что потоммы начали ее «проходить» в школе и для половины моихсверстников эта книга навсегда перестала существовать. А вот «Отцыи дети» я прочесть не успел. Я прочитал «Накануне»до того, как мы начали ее изучать в школе, и эта книга до сих поростается одной из моих любимых у Тургенева. А вот «Отцы и дети»– вещь гораздо более глубокая и гораздо более достойнаявнимания, так и осталась для меня чужой. Так же, как и «ЕвгенийОнегин». Зато «Повести Белкина», которые мы в школене проходили, я люблю с детства и до сих пор. Так что у меняизначально был очень широкий диапазон любимых книг, хотя, будучичеловеком молодым, я предпочитал, естественно, фантастику иприключения.
– Какая тогда былафантастика?
– Только старая. Можно былодостать старые журналы «Мир приключений» или «Вокругсвета», или издания Джека Лондона в библиотеке «Всемирныйследопыт», или Конан Дойля… Из новых изданий были толькоНемцов, Охотников, Адамов, Казанцев – чей «Пылающийостров» я на протяжении многих (школьных) лет считал лучшейфантастической книгой на свете. Но основная масса советскойфантастики была просто ужасна. Мы читали ее, потому что больше ничегоне было. Если на книжке стоял значок «Библиотека фантастики иприключений» – мы были обязаны прочитать эту книгу синтересом. И вот мы брали какой-нибудь «Огненный шар» или«Тень под землей» и жевали ее, как сухое сукно. И сотвращением – но дожевывали до конца… Я много разговорил о том, что именно отсутствие хорошей фантастики прежде всегои толкнуло нас с Аркадием Натановичем попытаться написать что-нибудьтакое, о чем бы стоило говорить.
– В «типовом»фантастическом произведении того времени – скажем, вкаком-нибудь «Изгнании владыки» – обязательноприсутствовал иностранный шпион, вредящий советским инженерам илиученым, и майор или полковник государственной безопасности, которыйвставал у него на пути. И если даже в книге забывали об этойконструкции, в фильме все вставало на свои места: так, когдапоставили фильм по «Тайне двух океанов» Адамова, старшинаСкворешня, который доблестно ловит шпиона под водой, в итоге оказалсяпереодетым старшим лейтенантом госбезопасности…
– В любом фантастическомпроизведении того времени обязательно присутствовала страшная тайна,которая на поверку оказывалась такой лабудой, что не стоило тратитьвремя на ее разгадку. Например, таинственный человек, которогосчитали шпионом (пришельцев из космоса тогда не было), оказывалсяпросто профессором со странными манерами. В общем, это была оченьплохая литература, и, если бы не старая иностранная фантастика –очень хорошая, – было бы совсем нечем насладиться бедномучитателю.
– Но ведь иностраннуюфантастику тогда, кажется, еще не переводили. Где же ее брали?
– Да, ее не переводили, нобыли книжные развалы, очень богатые, на которых можно было найтипочти все что угодно. У меня до сих пор в библиотеке хранятсякупленные в те времена книжки Уэллса, Киплинга, Конан Дойля. Было чемнасладиться, было…
– Массовый переводзарубежной фантастики начался где-то в середине 60-х годов –когда вышла знаменитая «красно-серая» библиотекасовременной фантастики (БСФ)?
– Первым с западнойфантастикой нас начало знакомить издательство «Мир» –оно издавало маленькие аккуратные «покетбуки» серии«Зарубежная фантастика». И в этой серии вышли практическивсе лучшие вещи из западной фантастики. Это была огромная работа, испасибо людям, которые ею занимались. Ну а библиотека фантастики,которую Вы упоминаете, была уже позднее.
– Хорошо помню, что 7-й томБСФ, где были «Понедельник» и «Трудно быть богом»,было не достать ни в одной библиотеке, не говоря о магазинах.Примерно в 1971–72 году мне удалось купить его с рук за оченьбольшие для меня деньги, и я был страшно горд этим событием…
– А я вспоминаю случай,когда мы с мамой шли по Литейному проспекту, и вдруг в витринемагазина, который сейчас называется «Академкнига», яувидел свежий, только что изданный томик «Затерянного мира»Конан Дойля. Это был редчайший случай выпуска зарубежной фантастики.Мы с мамой были очень бедными людьми, но я ее умолил зайти в магазини купить все-таки эту книгу. Боже, какое это было наслаждение и какоеэто было счастье! А вот появившуюся где-то в начале 50-х годов книжку«220 дней на звездолете» Александра Ивановича Шалимова ятак и не смог достать. Теперь я понимаю, что книжка эта вполнепосредственная, но тогда я ее так и не достал, не прочитал и,наверное, потерял некий кусочек удовольствия, который потом ужеполучить стало невозможно: я изменился, а книжка осталась прежней…
– У Шалимова я помню развечто «Охотников за динозаврами». И еще в подростковомвозрасте я прочел несколько книг упомянутого Вами Немцова – ине без удовольствия…
– Ни одной книжки Немцова яне прочитал с удовольствием, хотя читал их все! Или почти все. Когдавышла его книга «Семь цветов радуги», я, конечно же,купил ее, но быстро понял, что прочесть не смогу. Ни за какиековрижки. Это была первая фантастическая книга в моей жизни, которуюя не смог прочесть. Больше я Немцова не покупал… Но почему мыговорим только о фантастике? Я читал не только фантастику, я прочелпрактически всего Джека Лондона, и очень много читал ныне совершеннозабытого Кэрвуда. Конечно, я прочел всего Фенимора Купера, хотя и неочень его любил – за «старообразность». Так же,между прочим, как и Жюля Верна, хотя Жюль Верн был все-таки на головувыше. И разумеется, был Дюма, и был Алексей Толстой, и даже Понсон дюТеррайль ходил некоторое время в моих любимцах…
– Если бы Вам тогдарассказали, что возможно нынешнее разнообразие в книжной торговле –Вы бы поверили?
– Это невозможно было себепредставить. Книжный голод был просто неимоверный.
– У Вас нет ощущения, чтовсе лучшее из мировой фантастики мы прочли именно в те годы, когдабыл этот самый книжный голод? А подавляющее большинство того, чтосегодня издается под видом фантастики (да еще под вымышленнымиименами или в «соавторстве» с Гаррисоном или Шекли, о чемони, наверное, и не подозревают), вообще говоря, издавать бы нестоило?
– Вы, безусловно, правы. Нозакон Старджона живет и работает ежедневно и ежеминутно: «90процентов всего на свете – дерьмо». Это полностьюотносится и к фантастике. Во времена советской власти книжнаяполитика была чудовищной, в том числе – в части переводовзападной фантастики. Но один плюс у этой политики был: книгиздавалось настолько мало, что в их число, воленс-ноленс, попадалитолько самые лучшие. Поэтому так мало открытий мы сделали в последниедесять лет в области иностранной фантастики: все лучшее уже былопереведено и опубликовано раньше. А что касается «издавать –не издавать», то это неверная постановка вопроса. Все, чтопокупается, надо издавать. И всегда 90% того, что вы издали, будетдерьмом…
Жить трудно, но интересно
На вопросы Бориса Вишневского отвечаетБорис Стругацкий.
Сентябрь 2000 года
– Борис Натанович, в прежниегоды Вы были среди тех, кто мечтал о том, что наступит новое время,среди тех, кто боролся за это новое время и приближал его. Теперь этовремя наступило. Довольны ли Вы им?
– Один из наших героев(писатель, между прочим) исповедует идею, что жить надо радибудущего, сражаться надо во имя будущего, но умирать все-такипредпочтительнее в настоящем. Впрочем, столкнувшись с будущим, таксказать, воочию, он отнюдь не отказывается заглянуть в него, хотя быодним глазком. Очень хорошо его понимаю, со всеми его идеями ипредпочтениями согласен, сам дрожу от сквозняков на нынешнемперекрестке истории, проклинаю (в соответствии с древней пословицей)судьбу свою, которая угораздила меня родиться, чтобы жить в эпохуперемен, и – в то же самое время – представьте себе,доволен. Ведь я убежден был, что всю жизнь проживу да так и помру впрошлом. Это была уютная (хоть и бесславная) мысль, она обещала какминимум спокойную старость и какую-никакую, но стабильность: старики– любят стабильность, они самые консервативные люди на земле,что, согласитесь, вполне естественно. А я все равно доволен. Я дожилдо конца великой и страшной Империи (которая казалась вечной игорделиво обещала быть вечной), я увидел, как ЭТО происходит, яоказался свидетелем того, как, пройдя своими тайными неисповедимымипутями, Необходимость вырывается вдруг из недр истории и обрушиваетто, что обветшало. Я, как и все мы, стою на руинах в некоторойрастерянности и с неуверенной улыбкой на устах пытаюсь убедить себя,что произошло лишь то, что должно было произойти, что хуже теперь ужене будет, что дальше впереди все может стать только лучше… Мнестрашновато, и я сражаюсь внутри себя с подступающим разочарованием(«Так вот ты какое, новое тысячелетие моей страны!»), ипри всем при том – я доволен! Потому что разочарованиеразочарованием, а ведь, если поразмыслить, ничего другого с намипроизойти и не могло. Хуже – да, могло бы стать (гражданскаявойна, кровавый развал и новый передел державы при помощи армии,голод, диктатура), но лучше – сомнительно. Чего это ради? Снашим-то прошлым, с нашей холопской ментальностью, с нашим насквозьмилитаризованным хозяйством и проспиртованным модус вивенди? Нет уж:без большой крови обошлось, и слава богу! Остается надеяться, чтообойдется и впредь. А жить – интересно. Трудно, но интересно. Идля меня это, признаюсь, главное. Да и кто нам, собственно, сказал,что жить должно быть легко? Товарищ Сталин? «Жить стало легче,жить стало веселее» – 1938 годик, если не ошибаюсь. Нет,я предпочитаю другие максимы: «В поте лица своего будешь естьхлеб свой» – это, по крайней мере, справедливо. И честно.И по-настоящему вечно. Другое дело, я заметил, что последнее времямелкие хлопоты быта занимают меня все больше, а политическиеперипетии все меньше – верный признак стабилизации ситуации.Сейчас уже каждому человеку (кроме совсем уж далеких от) ясно, чтоименно надлежит делать в экономике да и в политике тоже. Рольконкретной властной личности становится все меньше – в томсмысле, что любой человек у власти (если он не полный идиот) вынужденбудет сейчас совершать одни и те же, запрограммированныенеобходимостью действия. Вероятность отклонений от разумного курсастановится все меньше, прогнозы – определеннее, неуверенность взавтрашнем дне – не такой уж и острой. Соответственно, интереск происходящему в исторических масштабах – падает, а интерес кпроблемам (проблемкам) личного бытия возрастает. Что ж, это тоже несамый плохой вариант развития событий. Хотя и не такой интересный.
– Вы не раз говорили, что неберетесь строить прогнозы на 3–4 года, зато на 100 лет –пожалуйста. Что же, каков Ваш прогноз на двадцать первый век? Или, покрайней мере, на первую его половину?
– Собственно, я выражался,помнится, исключительно в марктвеновском смысле. Великий насмешник сядовитой уверенностью утверждал, что (вопреки, казалось бы,очевидности) любому ясновидцу несравненно легче реализовать свой дарпо поводу персоны, находящейся за тысячу миль от него, нежели поповоду того, кто стоит рядом, завел руку за спину и спрашивает: асколько пальцев я вам сейчас показываю? Если предсказывать, то уж летна сто: современники никак не проверят, а потомки как-нибудь дапростят. Я давно уже понял, что предсказывать имеет смысл толькосамые общие тенденции: Россия вернет себе статус великой державы(какой ценой – вот вопрос!); разрыв между «сытыммиллиардом» и прочим человечеством будет расти; глобальнойвойны не будет, а локальных – сколько угодно, на любой вкус…Конкретности непредсказуемы. Будет продолжаться работа с геномомчеловека – это очевидно. Но создадут ли в результате новые(победоносные) технологии борьбы с раком, СПИДом, гриппом –совершенно неизвестно. Будет идти глобальная борьба с терроризмом –это очевидно. Но сумеют ли найти результативную методику (вместонынешней борьбы с каждым шершнем поодиночке) – никтопредсказать не решится. И так далее. Думаю, впрочем, что братьев поразуму найти не удастся и в XXI веке тоже, и уж совершенно точно неудастся создать Великую теорию воспитания, которая одна только испособна «прервать цепь времен» и совершить кореннойпереворот в судьбе человечества.
– Не утратила ли фантастикав нынешние времена свое значение? Если нет, то каково оно, на Вашвзгляд, сегодня? И чем отличается роль фантастики сегодня от той еероли, которая была вчера?
– Я не стал бы отделять рольфантастики от роли всей прочей литературы. Потрясать души, «глаголомжечь сердца людей», «сеять разумное, доброе, вечное»– все, как и раньше, все, как всегда, ничего нового. И так жетрудно…
– Но нужна ли в сегодняшнеммире та фантастика, которую создавали Вы с братом? Много лет Выписали «эзоповым языком» для понимающего этот языкчитателя, старательно маскировали то, что хотели сказать, под то, чтосказать было разрешено. Но теперь этот «эзопов язык» ненужен – можно говорить и писать все что хочешь. Может быть,сегодняшнему читателю нужна какая-то другая фантастика, болеесоответствующая сегодняшней реальности? Если это так – Вам негрустно?
– Грустно не то, что эзоповязык перестал быть нужен. Это как раз прекрасно. Грустно совсемдругое. Десяток лет назад, когда все еще только начиналось и когдастало совершенно ясно, что «поэт в России» теперь уж не«больше, чем поэт» (хотя и не меньше, разумеется, онпросто наконец стал равен самому себе – «царь, раб, бог ичервь» одновременно), – уже тогда я, помнится,пророчил, что жду-де появления новой фантастики, что она, мол,созрела и вот-вот прорвется к читателю: новая, непривычная,невиданная у нас раньше… И напророчил. Она возникла. Ипрорвалась. И оказалась пресловутой «фэнтези» –эскапистской сказкой, норовящей увести читателя из мира реальности вмир грез и выдумки, где поминутно происходят никого ни к чему необязывающие события и можно радостно погрузиться в омуты этих событийи совсем ни о чем при этом не думать. Поток фэнтези оказался могуч инеиссякаем, почтеннейшая публика жадно и с наслаждением поглощаетего, а социальная, философская и даже просто научная фантастика вдругоказались на обочине литературно-издательского процесса. Массовоечтение перестало быть источником рациональной и эмоциональнойинформации о мире. Вселенной, обществе. Человеке. Массовое чтениесделалось разновидностью духовного наркотика – этакимболеутоляющим, отупляющим и отвлекающим средством. Тем, чем оно ибыло всегда для массового читателя.
И здесь сыграли роль два наложившихдруг на друга обстоятельства. Во-первых, нагрянувшая свобода вызваларастерянность: писатели потеряли привычные ориентиры –многолетний враг (тоталитаризм) исчез из поля зрения, обессилел,расточился; добрый же светлый друг (демократия) на глазахтрансформировался в «чудище обло, озорно, стозевно» исамьм неожиданным образом потребовал (этот бывший друг) беспощаднойборьбы за выживание от людей, к такой борьбе в массе своей неприспособленных. А во-вторых (и в-главных, я бы сказал), обнаружилосьвдруг, что за многомудрую и неприятно корявую правду жизни платятсегодня гораздо хуже, чем за безмозглые, гладкие, позолоченныесказочки. Литература стала у нас наконец товаром – со всемивытекающими из этого последствиями.
Строго говоря, ничего страшного непроизошло. Никакой беды и никакой катастрофы. Все у нас сделалось каку людей. Как было всегда и везде. В конце концов, Микки Спиллэйнвсегда побеждал (тиражами своими) Фолкнера, а Фаддей Булгарин –Пушкина, и это нисколько не мешало ни славе Фолкнера, ни славеПушкина. (Ни, впрочем, и славе Спиллэйна с Булгариным – у нихведь тоже была слава, своеобразная и отнюдь не маленькая.) Мыиспытываем сейчас смутное недовольство и непривычные опасения простопотому, что «тайное» стало явным: отношение пресловутогобольшинства к литературе не скрывается более за праздничнымилозунгами «Мы – самая читающая нация в мире»,«Лучшему в себе я обязан книге» и прочими заклинаниямиэпохи перезрелого феодализма. Каждый сверчок познал приличествующийему шесток, и каждый писатель получил конгениального читателя исоответствующие тиражи с подобающими гонорарами. И стоит теперькаждый писатель перед древними, как само книгоиздание, вопросами. Для«многих» ли писать или для «избранных»?«Вдохновение» или «точный расчет»? «Слава»или «деньги»? Причем и то и другое – дается трудно.И того и другого всегда – «либо не хватает, либо нетсовсем». И никуда не уйти от недовольства собой и своимиделами.
Впрочем, никаких оснований длякакого-то особенного пессимизма я не вижу. До гибели культуры далеко,как до конца света. Я, например, давно уже решил (собственногоуспокоения для): если появляется в год дюжина хороших книг, значит,литература вообще и фантастика в частности – живы. И пока –слава богу! – все в порядке. «Пациент скорее жив,чем мертв». Жив, курилка.
«Мы выкарабкаемся обязательно»
На вопросы Бориса Вишневского отвечаетписатель Борис Стругацкий
Записано: 27 июня 2001 года
Опубликовано (в сокращении) в газете«Санкт-Петербургский курьер» 19 июля 2001 года
– Наступил двадцать первыйвек – каким Вы его себе представляли? И насколько происходящеесейчас совпадает с Вашими ожиданиями?
– В конце восьмидесятых мынаписали целый роман на эту тему – «Отягощенные злом», –действие там происходит в 20-х годах XXI века. То, что мы наблюдаемсейчас, очень мало совпадает с описанным в романе, но я иногда сужасом думаю, что к 20-м годам века совпадение вполне может иувеличиться. Помните? В романе описана Россия, в которой слаботеплится рыночная экономика, власть принадлежит одной партии, вгороде, где происходит действие, есть горком и «первый»этого горкома… Так вот, сегодня я наблюдаю определенныетенденции к авторитаризму, которые внушают мне опасения.
– Разве раньше такихтенденций не наблюдалось?
– Во времена БорисаНиколаевича ничего подобного, на мой взгляд, не было. Существовалоочень жесткое разделение властей, исполнительная и законодательнаявласти не просто были разделены – они противостояли друг другу,и ни о каком авторитаризме не могло быть и речи. Свобода слова была вполной безопасности – Борис Николаевич, при всех своихнедостатках, безукоризненно вел себя в отношении свободы слова и СМИ…
– В том смысле, что ему былонаплевать, что скажут в средствах массовой информации, –на действиях правительства это никак не отражалось…
– Во-первых, может быть, иотражалось. А во-вторых, меня удовлетворяет такая ситуация – ябыл бы счастлив, если бы исполнительной власти было бы «наплеватьна СМИ».
– А зачем тогда вообще нужныСМИ, если общественное мнение, транслируемое через них, не оказываетникакого воздействия? Собака лает, а караван идет…
– Общественное мнениеобладает самостоятельной ценностью – совершенно независимо оттого, оказывает оно непосредственное влияние на действия властей илинет. Если в стране есть общественное мнение – считайте, чтополдела сделано. Рано или поздно это общественное мнение начнетоказывать влияние на исполнительную власть – просто потому, чторано или поздно носители этого общественного мнения начнут висполнительную власть приходить. Так «шестидесятники»,придя… нет, не придя, а только прикоснувшись к власти в началеперестройки, уже сыграли большую роль в том, что Россия пошла тем, ане иным путем. Хотя власти у них было мало, хотя к их мнению неочень-то прислушивались – все равно без них все могло бы бытьиначе, мы могли пойти по китайскому пути уже в конце 80-х годов. Этоне произошло в том числе и потому, что около власти оказалисьотдельные «шестидесятники». Поэтому я, в отличие отмногих, не склонен рассуждать сугубо прагматично: мол, роль средствмассовой информации должна быть такой, чтобы «сегодня в газете,а завтра в указе». Этого не будет никогда, такого влияния СМИне имеют ни в одной стране мира. Максимум, что они могут, –это свалить какого-нибудь министра. Но влияние на кадровую политикуявно не исчерпывает всех сложностей темы… А вот то, что СМИвоспитывают определенную точку зрения у читающей и слушающей публики,мне представляется гораздо более важным. Эта ситуация возможна тольков условиях свободы информации. Если ее не будет – воспитаниемасс, разнообразие общественного мнения станет невозможно. Ничегострашного, что влияние на текущую политику оказывается СМИ не прямо,а опосредованно. Лишь бы оказывалось. А в конечном итоге –оказывается.
– Вы полагаете, что сейчасситуация со свободой слова отличается от «ельцинской» вхудшую сторону?
– Ситуация несколькоизменилась, конечно, но все же не на 180 градусов, не кореннымобразом. В обществе наметился некоторый поворот в сторонуавторитарности. То, что происходит со СМИ, – это лишьчасть общего поворота. Новый президент хочет выстроить свою«исполнительную вертикаль», и она, естественно, должнараспространяться и на средства массовой информации. Смешно было бырассчитывать на бесперебойную работу «исполнительнойвертикали», если СМИ при этом абсолютно бесконтрольны. В этомсмысле – да, появились некоторые неприятные тенденции. Но всеже те точки зрения, которые преподносят нам СМИ, пока еще достаточноразнообразны. И особенной угрозы свободе слова я не вижу. Так,туманные намеки, а не реальные угрозы.
– Достаточно много людей,однако, полагают, что, например, ситуация с НТВ – это уже нетуманные намеки, а вполне конкретные действия, предпринятые вопределенных политических целях. Мало кто сомневается: будьполитическая позиция канала не оппозиционной, а такой же, как у РТРили OPT, – с них бы никто не требовал долгов, не заводилуголовные дела, не проводил бы обыски и аресты… Да Вы самиподписывали письмо, опубликованное в «Общей газете» наэту тему! И там Вы вполне разделяли все эти оценки…
– Я их и сейчас разделяю. Стой только разницей, что, откровенно говоря, мне не кажется, чтоакция против НТВ была направлена против свободы слова. Она быланаправлена против определенной информационной группировки, которой ялично симпатизировал, а президент, видимо, нет. Что же касаетсяоппозиционности НТВ – она и после смены собственника и сменыруководства никуда, на мой взгляд, не исчезла. Я очень внимательносмотрю передачи и не вижу принципиальной разницы между«информационной атмосферой» три-четыре месяца назад –и сейчас. Профессионализм упал – вот это заметно. Дикторы сталипохуже. Передачи стали не такие сочные и яркие. Но все приметыоппозиционности остались, никуда не делись. Иногда мне даже кажется,что они нарочно разыгрывают оппозиционность в тех ситуациях, когдадля нее нет особенной причины. Может быть, для того чтобы не датьповода для обвинений в излишней лояльности? И это убеждает меня втом, что борьба, которая имела место, – это была борьба скадрами, а не с идеологией. Цель была не поменять идеологию, а убратьконкретных личностей. Теперь – кого выгнали за границу, когоуволили, – и все довольны. Нет проблем. Власть доказала,что связываться с ней опасно. Что она не простит выпадов против нее.Что СМИ, конечно, обладают определенной свободой – но контрольпринадлежит властям, и забывать об этом нельзя. Урок преподан и, надодумать, усвоен.
– Если, как Вы говорите (и счем я согласен), выпады против власти «не прощаются» и свластью «опасно связываться» – о какой свободеслова можно говорить? Вы полагаете, что все нормально и так и должнобыть?
– Я не полагаю, что этонормально. Я просто не считаю это настоящей борьбой со свободойслова.
– В таком случае, что бы Высчитали этой «настоящей борьбой»?
– Вот если бы сегодняидеология НТВ ни по форме, ни по сути не отличалась бы от идеологииРТР – я бы сказал: да, это была борьба против свободы слова,борьба против оппозиции. Но этого, на мой взгляд, нет. Если сближениепозиций каналов и есть – то очень малозаметное. Впрочем, неисключено, что прошло еще слишком мало времени. Нынешняя властьпредпочитает постепенность во всем.
– На мой взгляд, признаксвободы слова – в том, что в СМИ могут свободно высказыватьсянеприятные для властей точки зрения и могут выступать люди, серьезнооппонирующие власти. Обратите внимание: точно так же, как в последниеполтора года на ОРТ и РТР (там это началось перед президентскимивыборами), сейчас для НТВ стали персонами нон грата большинствопредставителей «Яблока» – и в первую очередьЯвлинский. Если надо показать оппозицию – показывают Зюгановаили Харитонова…
– Это опять борьба не сполитическими позициями, а с конкретными людьми. Не соппозиционностью вообще, а именно с той оппозиционностью, которуюдемонстрирует конкретно Явлинский. Не с оппозицией, а с ним лично. Иуверяю вас, все было бы не так, если бы он не вызывал у высокогоначальства персонального раздражения – точно так же, как в своевремя господин Гусинский…
– Конечно, Явлинскийвызывает это раздражение, более того, он его вызвал куда раньше, чемГусинский, который, если помните, и в 1993 году, и в 1996 году имел свластями прекрасные отношения. И не кажется ли Вам, что еслиоснованием для отлучения какого-либо политика от национальноготелеэфира является тот факт, что он вызывает у властей раздражение, –значит, о свободе слова говорить, мягко говоря, сложно?
– Если ту же позициювыражает просто кто-то другой – тогда свобода слова,согласитесь, все же есть. А та позиция, которую выражает Явлинский,хорошо известна. Пусть и не по его выступлениям. И пусть даже безупоминания, что это именно его позиция. Но – известна. Как,скажем, позиция против введения повременной оплаты за телефон илипротив ввоза ОЯТ в Россию. Эти позиции представлены в СМИ –значит, борются не с идеями, а с конкретными людьми. Вот если бы идеяо борьбе, скажем, против «повременки» была вычеркнута изобщественной жизни вообще – это была бы борьба против свободыслова. А сейчас вычеркиваются не конкретные идеи, а конкретныеличности. Это плохо, я согласен с вами, но это все-таки не безнадежноплохо.
– Десять лет назад былавгустовский путч, с провалом которого у многих были связаны самыеразличные надежды. Они оправдались – у Вас в том числе?
– Десять лет назад в странепроизошла «бархатная революция». Смена общественногостроя. А путч – это была попытка остановить эту революцию. Илиубыстренную эволюцию. Провалившаяся попытка. Провалившаяся потому,что активная часть народа не хотела старого, а пассивная часть быларавнодушна к попытке это старое сохранить. Сейчас ситуация несколькоиная. Сейчас вектор народной воли – к сожалению –поворачивает в другую сторону. Миллионы воль направлены на то, чтобыбыл «порядок». А тогда – они были направлены на то,чтобы существующий порядок упразднить. Этот порядок ни к черту нигоден, говорили люди, хватит! Надоело! Такой была точка зрения дажесамых пассивных. Гори оно все огнем – палец о палец не ударим,чтобы вам помочь. Вы все испортили, все разворовали, все захватили,все прогадили – туда вам и дорога. Сейчас же – другое:сейчас – порядка хотим! А что такое в России порядок –исторически? Прежде всего это – полицейская, державная,авторитарная система. Система, при которой все изменения в обществемогут происходить только под жестким контролем исполнительной власти.Что же касается моих надежд десятилетней давности – я отношуськ небольшому проценту людей, которые не жаловались и не жалуются нато, что происходило все эти десять лет. Я даже доволен! По оченьпростой причине: я всегда, все это время, ожидал гораздо худшего. Я исейчас ожидаю худшего. Поэтому история, происшедшая с НТВ, для меня –не трагедия, а лишь неприятная ситуация, которая, слава богу,обошлась, как говорится, «малой кровью».
– Какого «худшего»Вы ждете сегодня?
– Существенного усиленияавторитаризма. Я допускаю, что соблазненное общим желанием порядканачальство начнет очень жестко контролировать происходящие в странепроцессы. И когда появится единомыслие в СМИ – это будетначалом конца. Это будет означать многолетнее торжество авторитаризмаи тоталитаризма. И поэтому я подписываю все письма, направленныепротив нарождающегося авторитаризма во всех его формах. Не потому,что я так уж действительно боюсь, – когда я подписывалписьмо в защиту НТВ, я не верил, что произойдет какая-то страшнаятрагедия. И правильно делал, что не верил, – ведь трагедиии не произошло. Но я буду подписывать все письма аналогичногосодержания потому, что за свободу СМИ надо бороться, пока эта свободаесть. Когда ее не будет – бороться будет уже поздно. И потомуначальство должно хорошо себе представлять: каждый его шаг в этомнаправлении вызовет отчаянный вопль протеста. Пусть даже эти актыпротеста кажутся кому-то смешными, пусть они вызывают раздражение уисполнительной власти – мол, чего вы разорались? –кричать надо! Кричать, пока слышно. В полный голос.
– Вопрос, вставший во времявсе того же конфликта вокруг НТВ: что важнее – свобода илисобственность?
– Этот вопрос оченьнепростой. Право собственности священно – но и свобода словатоже священна. И когда два этих священных права сталкиваются, я незнаю, кто должен побеждать. Честно говоря, скорее должен побеждатьвсе-таки собственник. Потому что только в обществе, где естьсвященное и неприкосновенное право частной собственности, может бытьсвобода слова. Там, где свобода слова выше, чем право частнойсобственности, все это обязательно кончится термидором. Потому чтосвобода слова будет использована для уничтожения права частнойсобственности и всех других прав.
– Вам не кажется, что всенаоборот: если есть свобода (не свобода слова, а свобода вообще) –собственность появится. А если нет свободы – собственность влюбой момент могут отнять. И так, что жаловаться будет некому и никтоне услышит.
– Свобода вообще возможнатолько тогда, когда есть частная собственность! Свобода безсобственности – это анархия…
– А собственность безсвободы?
– Собственность без свободы– тоже плохо, конечно… Должна быть свобода частнойсобственности. Свобода управления частной собственностью.
– Разве понятие свободы нешире, чем понятие свободы управления частной собственностью?
– Свобода вообще – яне знаю, что это такое. Чем она отличается от пресловутой «воли»?Свобода есть воля, ограниченная законами, и важнейший из них –закон, гарантирующий право частной собственности. Собственность неможет быть всеобщей, собственность должна быть частной. Только тогдаона будет использоваться эффективно и с максимальной пользой дляобщества. И только тогда будет эффективно использоваться свободаинформации.
– Давайте вернемся кдвадцать первому веку: он ведь изображен у Вас не только в«Отягощенных злом». Если взять «быковский цикл»– СБТ, ПА, «Стажеры», кусочек от «Возвращения»,наконец, ХВВ – там ведь действие происходит в конце двадцатого– начале двадцать первого века. Помните, в «Стажерах»у генерального инспектора Владимира Юрковского был роскошный бювар сзолотой пластиной с надписью «IV Всемирный конгресспланетологов, 20.12.02, Конакри», а с Михаилом Крутиковым ониспорили по поводу того, когда они ходили на «Хиусе-8» кУрану исследовать бомбозондами аморфное поле на его северном полюсе –то ли в 2001-м, то ли в 1999-м… Что же, вот и насталиуказанные времена – но где же предсказанные полеты на фотонныхракетах, где путешествия на Венеру и Марс (не говоря об Уране илиЮпитере), где безгравитационное литье и прочие технические достиженияцивилизации? Двадцать пять лет назад была последняя высадка на Луну,до Марса и Венеры кое-как добираются отдельные беспилотные аппараты,о более дальнем Космосе и речи нет. К сожалению. Ваши с братомпредсказания оказались излишне оптимистичными…
– Почему, собственно, «ксожалению»? Все вполне естественно и очень просто объясняется.Вспомните конец 50-х – начало 60-х годов, когда писались всеэти вещи, – это же был «штурм унд дранг»мировой космонавтики! Первый спутник, через пять лет – первыйчеловек, еще через пять лет – пилотируемый облет Луны…Представлялось совершенно очевидным: еще 20–30 лет – и мыбудем на Марсе, Венере, чуть позднее – на спутниках Юпитера иСатурна… И лишь потом, когда эйфория спала, выяснилось: всеэто занимает гораздо больше времени, потому что все это гораздодороже и гораздо технически сложнее. Мы тогда дружно ошиблись все –я не помню ни одного пессимистического текста по этому поводу.
– А чего вы все не учли?Почему все оказалось настолько сложно?
– Космические полеты –и у нас, и в США – преследовали две цели. Во-первых, военную, аво-вторых, пропагандистскую. Так вот, обе эти цели уже давно себяисчерпали. Выяснилось, что планеты для войны не нужны, что Луна длявойны не нужна, что все военные проблемы можно решать иными методами.Исчез главный движитель космического прогресса – а между темденьги требовались чудовищные, ни с чем не соизмеримые…
– Если обратиться к ХВВ –когда-то Вы говорили мне, что описанный там мир, по зреломуразмышлению, не так и плох…
– По зрелому размышлению,этот мир, прямо скажем, не хуже многих. Я знаю миры, которые гораздохуже. Например, Северная Корея. Но, что самое интересное, этот мир«хищных вещей» действительно реализуется! Пожалуй, этоединственное сбывшееся (точнее, наиболее реалистическое) предсказаниеиз тех, которые делали братья Стругацкие. Хотим мы этого или нехотим, нравится нам это или не нравится – мир идет по этомупути. Мир ХВВ – это мир «сытого миллиарда», которыйвозник на наших глазах и почти уже реализовался во всей своей красе.
– А какие предсказаниябратьев Стругацких относятся к несбывшимся?
– В первую очередь несбылось предсказание о процессе освоения космоса. Оно оказалосьсовершенно ошибочным. Как и то, что Советский Союз сохранится напротяжении всех этих десятилетий и что именно тот Советский Союз,который существовал в конце 50-х годов, будет процветать и достигнетнеописуемых высот и в освоении космоса, и в решении социальныхпроблем. Нам тогда и в голову не могло прийти, как на самом делеразвернутся события истории.
– Вы не раз говорили:предсказывать будущее на 3–4 года не беретесь, лет на пятьдесят– кое-как, вот лет на 100–200 – пожалуйста.
– Да, это известныйпарадокс.
– Вы бы могли попытатьсясформулировать прогноз на 100 лет вперед, на начало Вашего любимого –XXII – века? УСЛОВНО говоря, на начало «Мира Полудня»?
– Сформулировать можно всечто угодно, но на самом деле все зависит от двух ключевых факторов.Как человечество решит проблему энергетического кризиса и как онорешит проблему кризиса экологического. С ними человечество столкнетсяв нынешнем веке неминуемо. Конечно, все это решаемые проблемы, и речьидет не о том, «выкарабкаемся» мы или нет. Мы«выкарабкаемся» обязательно. Речь о том, будет ли у нассветлое будущее или мы получим будущее мрачное, «Стальныепещеры». Перенаселенную, нищую, тоталитарную, убогую Землю. Встиле даже не Азимова, а скорее Пола и Корнблата. Так что, вообще,выбор невелик. Но однозначное предсказание сделать невозможно, потомучто отсутствуют конкретные данные. Важно другое: катастрофы не будет.Не будет гибели человечества, эсхатологии, конца света. И прогресс неостановится. Просто в одном варианте темпы развития человечества,темпы прогресса человечества, темпы развития качества жизни будутсохраняться нынешними, а в другом варианте они резко упадут, и мыбудем бороться уже не за процветание свое, а за элементарноевыживание.
– Если говорить обэкологических проблемах – трудно не затронуть тему ввозаядерных отходов в Россию, которая сейчас стала крайне актуальной…Какова Ваша точка зрения?
– У меня ее нет, и вотпочему. Я не могу понять – кто же все-таки там прав, неполитически, а экономически. Я не могу понять, действительно ли этовыгодно нашей стране? Можем мы без этого обойтись или не можем? Иглавное – я не могу понять: опасно это или нет? Никто до сихпор связного ответа на этот вопрос мне не дал. Но общее моеотношение, естественно, отрицательное. Ничего хорошего в том, чтотысячи тонн сильно радиоактивных веществ поедут в нашу страну и будутздесь храниться, я не вижу. Правда, с другой стороны, я не такойпаникер, чтобы заранее кричать: «Нельзя! Ни в коем случае!»Может быть, и можно. Только объясните мне, нужно ли это, во-первых, исправитесь ли вы с этим потоком радиоактивных веществ, во-вторых. Явполне допускаю, что с этим потоком справиться можно. Что можнозаготовить хранилища, можно сделать их безопасными, и так далее. Нобудет ли это сделано и, главное, нужно ли это? Или мы таким путемпросто удовлетворяем политические и финансовые амбиции сравнительноузкого круга лиц из Минатома?
– У меня, как и у 90%граждан, даже и без всех этих объяснений такое мнение: держаться отввоза ядерных отходов подальше, сколь бы большие экономические выгодыэто ни принесло. Что также сомнительно – слишком хорошоизвестно, как разворовываются деньги в России… Но даже если быне разворовывались – рисковать я не готов. Чего и Вам желаю…
– Я все же допускаю, чтопроблема имеет техническое решение. Тогда глупо отказываться отвыгодной сделки. Масса рабочих мест, деньги, драгоценное горючее…Я хотел бы в этом разобраться, но одни говорят одно, другие –противоположное, и никто ничего не способен доказать. В конечномитоге отношение мое – резко отрицательное, хотя и не основанноена понимании сути дела. И каковы бы ни были разумные аргументы впользу ввоза ОЯТ, если в нынешней ситуации меня спросят, я «за»или «против» – я, конечно, отвечу, что я против.Мне не хватает информации, мне страшно, мне никто не доказал, что этопринесет пользу, – я считаю, что уровень риска слишкомвелик. Если будет проведен референдум – я буду голосоватьпротив ввоза ядерных отходов.
– Несколько лет назад –летом 1997 года – мы с Вами говорили о тенденциях в современнойфантастике, и Вы говорили, что широко распространилась фантастикатакого типа, которую Вы не принимаете, – «Fantasy»,фантастика, не «сцепленная с реальностью», фантастикаиллюзорного мира. Произошли ли какие-либо изменения за эти годы –в той мере, в какой Вы следите за выходящим?
– Я слежу очень внимательно– я член жюри нескольких литературных премий, поэтому вынужденчитать почти все. Или, по крайней мере, очень многое. Только дляАБС-премии я прочел более семидесяти произведений, отобранныхноминационной комиссией. А еще были книжки для «Интерпресскона»,для «Бронзовой улитки», для премии «Странник»,которая будет присуждаться в сентябре… И я полон оптимизма!Хотя ситуация с тех пор, как мы ее обсуждали, нисколько неизменилась. По-прежнему 90% выходящей фантастики составляет плохаяфантастика. Но это железный закон, который относится не только кфантастике, – закон Старджона: «Девяносто процентоввсего на свете – дерьмо». А поскольку каждый годпоявляются новые авторы, да и старые добрые авторы тоже пишут хорошиекнижки – все идет путем, как сейчас принято говорить. Многохороших книг, есть новые имена – чего же Вам еще надо?
– Что бы Вы отметили запоследний год?
– Обнаружилась любопытнаякартина: появилось очень много авторов-реалистов, которые принялисьписать фантастику, и фантастику интересную, необычную, оченьразнообразную. Тут и Борис Акунин, и Татьяна Толстая, и ПавелКрусанов, и Всеволод Петров, и Александр Кабаков…
– Разве симпатичный мнеАкунин (он же Григорий Чхартишвили) пишет не только детективы проЭраста Фандорина и его потомков?
– Почитайте «Сказкидля идиотов», написанные в манере Салтыкова-Щедрина или Гоголя.Маленькие сказочки о вполне щедринских градоначальниках, но –на сегодняшнем материале. Очень любопытно. Я уже не говорю о тех, ктофантастику пишет давно, – здесь и Вячеслав Рыбаков, иМихаил Веллер, и Евгений Лукин, и многие другие.
– А на Западе появляетсячто-нибудь интересное?
– Вот здесь я мало что знаю,поскольку сейчас западной фантастикой почти не интересуюсь. В своевремя я ее «переел». В том, что я читаю, – вжурнале «Если», например, где много западнойфантастики, – ничего сколько-нибудь заметного невстречается. Даже если пишут те из великих, кто остались, –я читал новые вещи Шекли, и они не произвели на меня особоговпечатления.
– Алексей Герман на врученииАБС-премии говорил, что идут съемки фильма по «Трудно бытьбогом». Вам известно, как там дела и в какой стадии процесс?Вас держат в курсе дела?
– Я знаю лишь то, чторассказывает Герман в своих интервью. Знаю, что примерно треть фильмаснята в Чехии. Знаю, что сейчас он переехал в Питер и уже снимает впавильонах. Знаю, что работа идет очень тяжело…
– Планировалось, что Руматудолжен был играть Леонид Ярмольник. Это осуществилось?
– Да, конечно, он иснимается. Я к нему очень хорошо отношусь, хотя Румата в егоисполнении совсем не такой, как мы все себе его всегда представляли.Мы ведь представляли его в виде статного красавца двухметрового роста– эдакую «белокурую бестию»…
– А с экранизацией«Обитаемого острова» к Вам никто не обращался? Вотуже какая вещь просто создана для экрана…
– Господи, двадцать разобращались! Даже заключали договора и платили хорошие авансы. Что-тоначинали снимать, какие-то сцены в Крыму… А потом все этоисчезало бесследно.
– Почему?
– Не знаю. Я имею дело скиношниками тридцать лет и должен признаться, что ничего не понимаю вэтих людях…
Наступило разочарование в будущем
На вопросы Бориса Вишневского отвечаетписатель Борис Стругацкий
Записано: 2 февраля 2002 года
Опубликовано: частично – «Новаягазета», 14 февраля 2002, частично – «Санкт-Петербургскийкурьер», 28 февраля 2002
В конце прошлой недели были присужденыгосударственные (нынче они, что характерно, называютсяпрезидентскими) премии в области литературы и искусства за 2001 год.Среди лауреатов – Михаил Жванецкий и Валерий Гергиев, ГлебПанфилов и Нонна Мордюкова, Галина Волчек и Виктор Розов. И –знаменитый петербургский писатель-фантаст Борис Стругацкий.
– Прежде Вы не получалиникаких государственных наград?
– Это не совсем так. Если выпомните, в 1986 году вышел фильм «Письма мертвого человека»,за который дали Государственную премию. Поскольку я был участникомнаписания сценария, мне премию тоже вручили. Я ужасно отбивался,поскольку считал свою роль очень маленькой, даже пыталсяотказываться, но мне объяснили, что ежели я откажусь, то будетграндиозный скандал и премии за фильм не получит вообще никто. «Дают– бери, бьют – беги». Так что эту премию я никогдане считал своей, поэтому будем считать, что президентская премия –первая, которая отмечает творчество Стругацких. Всякий знающийположение дел человек понимает, что это премия не Б. Стругацкому, аписателю по имени «Аркадий и Борис Стругацкие», которогодавно уже принято сокращенно называть АБС. Этого писателя государствонаконец отметило – чего раньше никогда не было. Если не считатьтретьей премии за «Страну багровых туч», которую вручилонам Министерство просвещения РСФСР в 1960, кажется, году.
– Как Вы думаете, президентчитал Ваши книги?
– У меня есть подозрение –лестное для меня, – что читал. Потому что вряд липрезидент уж так «вслепую» подмахивает указы онаграждениях. Наверное, все-таки смотрит список, задает какие-товопросы. Так что я вполне допускаю, что он наши книги читал, и,видимо, даже благосклонно.
– Как всякий ленинградскиймальчишка 60-х годов?
– Если он вообще в те годычитал – то читал фантастику. А если читал фантастику – тоуж наверняка читал Стругацких. Это мне приятно – не каждыйписатель может похвастаться таким читателем, как президент. Премиивообще приятно получать – а президентские приятно вдвойне.Сейчас я очень интересуюсь, каково же денежное содержание этойпремии. И не потому, что нужда заела. Просто я хочу всюсоответствующую сумму вложить в АБС-фонд, который занимается всемиорганизационными делами, связанными с присуждением ежегоднойАБС-премии за лучшее художественное и лучшее критико-публицистическоепроизведение в области серьезной фантастики. Премия вручается 21 июня– в условный день рождения писателя «братья Стругацкие»,расположенный ровно посередине между днями рождения моим (15 апреля)и Аркадия Натановича (28 августа). Каждый год фонд занимается сборомсоответствующих «премиальных» средств, и теперь янадеюсь, что в 2002 году эта задача облегчится…
– Вы не ощущаете себяклассиком жанра, сокращающегося, как шагреневая кожа? Чем дальше –тем больше и «чистая» научная фантастика в стиле ЖюляВерна и Герберта Уэллса, Артура Кларка и Айзека Азимова,предсказывавшая технический прогресс человечества, и, если так можновыразиться, «научно-социальная», рисующая человека нашейэпохи в фантастических обстоятельствах будущего (многие произведенияАБС – тому пример, как и произведения, скажем, Рэя Бредбери илиКлиффорда Саймака), вытесняются либо «фэнтези» с магами,эльфами, троллями и гоблинами, либо мистической фантастикой в стилеСтивена Кинга, либо «космической оперой», причем в далеконе лучшем исполнении… Почему так происходит? Дело в массовомжелании убежать от реальности в иллюзорный мир? Может быть, на фоне«героев нашего времени» гоблины кажутся симпатичными?
– Все это происходит именнопотому, что у читателя наших дней особенно сильна тяга уйти отреального мира. Такая тяга вообще характерна для молодого поколения –недаром именно молодежь всегда любила романтику. В мое время«убегали» в Александра Грина, Густава Эмара, Кэрвуда,Жаколио, Буссенара… Все это был уход от реальности, котораябыла скучна, однообразна, уныла. Телевизора не было, кино –почти не было, компьютерных игр не было совсем, а так хотелосьяркого, красивого, сказочного, необычайного. Вот это стремление кнеобычному и необычайному и является «локомотивом»,благодаря которому «фэнтези» так популярна. Тафантастика, о которой вы начали говорить, – научная,социальная, философская, и та, которую я называю «реалистической», –отражение реального мира, искаженного фантастическим допущением, –все это предназначено читателю более серьезному и зрелому. Это не12–15-летние подростки, а 20–25-летние студенты.Пресловутые «младшие научные сотрудники», которым уже подтридцать…
– Но ведь эти категориичитателей и сейчас существуют – и не в меньшем количестве, чемраньше. В чем же дело?
– Да, существуют. Но народсейчас вообще читает гораздо меньше. Прежде всего потому, чтопоявилась масса новых развлечений. Телевизор в первую очередь.Компьютерные игры. Интернет. Зарубежное кино. Огромное количестворазнообразной, яркой, развлекающей информации.
– Нет ли противоречия? Всеотмечают происшедший в последние годы «книжный бум».Книгами торгуют на каждом углу, соответствующий бизнес, видимо,достаточно выгоден – выходит, читать стали не меньше, а больше?
– Читают, как мне кажется,все-таки меньше. Выпускается ведь не больше книг, а больше названий.Это – разные вещи. Тиражи-то снизились в десятки раз посравнению с советскими! Сейчас пять тысяч – это вполнедобротный тираж, а десять тысяч считается большим. Но зато названийежегодно появляется сотни и тысячи – ситуация совершенноневозможная в советские времена, В результате создается впечатление,что книг очень много, что их больше, чем было, но это –иллюзия. Как и то, что аудитория читателей стала огромной. Количествораскупаемых (и читаемых) томиков стало, на мой взгляд, меньше. Хотяточных подсчетов, насколько я знаю, нет – во всяком случае, мнеони неизвестны.
– Знаменитый «ГарриПоттер» Вам в руки не попадал?
– Не попадал. Я про него,конечно, слышал, но читать мне его не доводилось, да и совсем нехочется. Хотя из профессионального любопытства, наверное, следовалобы.

– Мой московский коллегаговорит, что «Поттер» совершил чудо – оторвал его12-летнего сына от телевизора и компьютерных игр…
– За это – ужеспасибо. Хотя я, честно говоря, не верю, что на нынешнего подросткаэта книга способна произвести впечатление более сильное, чем на нас всвое время производил, скажем, «Старик Хоттабыч» или«Волшебник Изумрудного города».
– Но почему все-таки таксокращается жанр научной фантастики? Нет спроса? Никому не интересночитать книги, где предсказывается будущее?
– Да потому, что вообщеинтерес к науке упал. Совершенно «к нулю» свелисьнаучно-популярные издания и журналы. Никто не читает «Природу»,уничтожены старые тиражи «Знание – сила» и «Химиии жизни», которыми все раньше зачитывались… Это –падение интереса к науке вообще. И связано оно с тем, что в обществеисчезли массовые надежды на науку. Надежды на то, что она осчастливитчеловечество. Было время, когда мы надеялись, что наука все решит.Помните, у Ильфа: «Все говорили: радио, радио… Вот,радио есть, а счастья нет». Это же произошло и с наукой.Казалось бы, есть множество научных достижений: расшифровка генома,замечательные открытия математиков, физиков, астрономов, биологов. Асчастья нет! Жизнь не становится лучше – безопаснее,безмятежнее, спокойнее…
– И у писателей не сталостимула пытаться выдумать такие фантастические изобретения, которыеосчастливят человечество?
– Такие «благородномыслящие дурачки», каким был, например, бесконечно уважаемый ичтимый мной Жюль Верн, исчезли совсем. Они встречаются только средиграфоманов. Уже Герберт Уэллс сильно сомневался в том, что наукаосчастливит человечество. Уже он понимал, что наука никаких подлинныхблаг человеку не принесет. Скорее наоборот…
– А Кларк или Азимов?
– Оба они безусловныепоследователи Жюля Верна. Они творили в те времена, когда ещеказалось, что наука вот-вот станет всемогущей. Ученые возьмут в рукивласть и сделают нашу жизнь прекрасной. А теперь уже никто ненадеется, что только с помощью развития науки можно серьезно улучшитьжизнь. Более того, наступило разочарование в Будущем! Сейчаспреобладает тенденция считать, что вообще ничто не может улучшитьжизнь. Ни социологические изыски, ни экономика, ни наука. Всеобщийпессимизм. Потому что перепробовано уже, кажется, все – арезультата все нет. И совсем нет новых идей – а если они иесть, то носят характер скорее пессимистический. Нас ждетдемографический кризис, экологический кризис, экономический провал…Оптимистических же идей нет вообще. Будущее несет в себе либо шок,либо угрозу, либо возврат в тоталитарное прошлое. Нет сегодня такойидеи будущего, которую можно было бы назвать светлой.
– А раньше были?
– Конечно. Например, та жеидея коммунизма. Или «Мир Полудня» у Стругацких. Который,как всем сегодня ясно, невозможен. Это красиво, заманчиво – ноневозможно. Сейчас пытаются создавать какие-то новые утопии. Я этогоне умею, но с интересом наблюдаю за попытками. Например, ВячеславРыбаков под именем Хольм Ван Зайчик создает образ «Ордуси»– империи, в которой живут счастливые люди. Империи, возникшейкогда-то как некий симбиоз Древней Руси и Золотой Орды и дожившей донаших дней. Ван Зайчик строит модель государства, оченьсамодостаточную, очень ловко и даже изощренно построенную, красочнорасписанную, и многие готовы считать ее новой утопией. А я – немогу. Ведь утопия это модель пусть невозможного, но желанногобудущего. Но как может быть желанным будущим – империя? Всякаяимперия есть по сути своей подавление, подавление всего: внешнеговрага, собственных подданных, новых идей, всего нового вообще.Никакая империя невозможна без бюрократии, и чем мощнее империя, темтолще и непроворотней слой бюрократов. А там, где бюрократия, тамконец свободе, свободомыслию, прогрессу вообще. Хольм Ван Зайчикочень ловко обходит все эти острые углы, и у него все сводится ктому, что империей правят умные, интеллигентные и благородные люди,которые низменных желаний не имеют и плохих поступков не совершают…
– Помните, у того жеРыбакова был рассказ «Давние потери» в похожем стиле?
– Типичная альтернативнаяистория, рассказывающая, каково было бы в нашем государстве, если бытоварищ Сталин был умный и добрый человек, по вечерам гонял чаи сБухариным и одалживал у знакомых сборники Мандельштама… Ордусьв этом смысле – аналог, потому что она так же историческиневозможна, как невозможен умный и благородный Сталин.
– Вы не допускаете, чтоСталин мог таким родиться или стать?
– В этом случае он не был быСталиным. Он бы просто не удержался у власти. Его бы сожралисоратники. Умный и добрый глава империи невозможен в принципе, какневозможен летающий человек. И так же невозможна благородная,честная, терпимая и интеллигентная империя. Она неминуемо погибла быпод ударами жестоких, свирепых и беспощадных окружающих еегосударств! Но идея империи, где правят хорошие люди, чрезвычайнозанимает Рыбакова. Он ее развивал еще в повести «Гравилет„Цесаревич“», где изображена альтернативная Россияконца двадцатого века, которой правит умный и добрый император,окруженный столь же умными и добрыми князьями и генералами…Недаром вся эта трилогия Рыбакова о стране Ордусь (пока что трилогия,потому что он обещает и продолжение) выпущена под общимслоганом-эпиграфом: то ли «Все люди – хорошие», толи «Плохих людей нет», не помню точно.
– К вопросу об империи, гдеправят хорошие люди: не знаю насчет всех, но то, что подавляющеебольшинство граждан нашей страны уверено, что у них –замечательный президент, есть медицинский факт. Что ни делает –рейтинг растет или, по крайней мере, не падает. Жизнь не улучшается –а рейтингу хоть бы хны. То 70%, то 80%… Чем можно объяснитьфеномен такой массовой поддержки?
– Не ручаюсь, что моеобъяснение будет исчерпывающим и тем более верным. Но дать его –могу: в глазах огромного числа людей Путин – последняя надежда.
– На что?
– На то, что у нас всенаконец «устаканится». Что все проблемы решатся. Чтозарплаты будут выдаваться вовремя, и они будут большими. Что пенсиибудут не ниже прожиточного минимума. Что воры будут сидеть в тюрьме.Что по улице вечером можно будет пройти, ничего не опасаясь. ЧтоРоссия возродится как великая держава. И так далее. Это –последняя надежда миллионов людей, которые сперва изуверились вкоммунистах, потом – в демократах, во всех этих Жириновских, вЗюгановых – во всех. Осталась последняя надежда – добрыйцарь. Добрый, сильный, властный и здравомыслящий. И вся эта надеждасосредоточена в Путине. Тем более что он часто дает «посылки»,укрепляющие такую надежду. И пока надежды и добрые ожиданияпревалируют – рейтинг остается высоким.
– Представляется, чтофеномен такой массовой поддержки должен опираться на что-торациональное и осязаемое. Но как ни спросишь у любого из этих 80%сторонников президента – что же он хорошего-то для вассделал? – никакого вразумительного ответа. Мизерный ростзарплат и пенсий давно съеден инфляцией, пенсия в три раза нижепрожиточного минимума…
– Рейтинг Путина держится нена этом. Он молодой, энергичный, скромный, хорошо и доступноговорящий, абсолютно непьющий, ведущий здоровый образ жизни, тихий навид и одновременно вполне по-начальнически жесткий. Это идеальныйобраз руководителя, каким представлял его себе нынешний среднийчеловек. Особенно – по контрасту с Борисом Николаевичем,который, безусловно, тоже имел свои достоинства. Настоящий русскийцарь, как кто-то его назвал. И значительно более характерный, чемПутин, который скорее похож на аккуратного, спокойного, хорошообразованного немца на российском престоле.
– Россией немцы и их потомкии правили почти двести лет…
– Причем быстро обреталиспецифически русские черты – если оставались живы… Таквот, Ельцин, конечно, был типичный царь – но он надоел! Царьдолжен улучшать жизнь – а он ее не улучшил. Если бы БорисуНиколаевичу удалось хоть что-то сделать – миновать дефолт,создать действительно мощное правительство, да хотя бы зарплатыповысить и сделать так, чтобы их платили вовремя, – у негобыла бы не меньшая народная поддержка, потому что имидж у него былкак раз такой, как надо. А он не смог. Вообще ничего не смог сделатьи – главное! – никакого порядка не сумел установить.А Путин – такой противоположный ему – смог. Кстати –сотрудник КГБ. А у нас к «органам» всегда относились сосмешанным чувством страха и уважения. Да еще и считали, что из всехдругих-прочих эта организация наименее коррумпирована. «Окогосударево» – служат самой идее государства, не берутвзяток … Легенда, конечно, миф – но миф устойчивый,культивировавшийся десятилетиями, как и миф об особенных свойствах икачествах военного человека, особенно – генерала. Я всегдаговорил, что в нынешней России высший пост может занимать либо бывшийпартайгеноссе, либо силовик. Так что же удивляться высокому рейтингуВладимира Владимировича? Срывов, провалов и социальных катастроф,слава богу, нет, и на том – большое спасибо. Причем, заметьте,он очень точно лавирует между Сциллой старого и Харибдой нового. Вотпринимается старый гимн – удовлетворяются желания большогочисла людей, ностальгирующих по старому. А вот устанавливаютсядружеские контакты с Западом – удовлетворена другая, меньшая,но тоже значительная и влиятельная социальная группа…
– Означает ли сказанноеВами, что, когда выяснится, что и перечисленные «последниенадежды» не сбудутся, – наступит разочарование?
– Да, конечно. И тогдаостанется только один способ удержать рейтинг. Распроститься снародной любовью и сосредоточиться на старой доброй смеси «страхи уважение в одном флаконе». Это – самое опасное. Именнопотому я очень боюсь провалов во внешней и особенно во внутреннейполитике. Если рейтинг начнет катастрофически падать – наступиточень сильный соблазн возместить его потерю страхом. Тогда рейтингостанется высоким, но держаться он будет не на симпатии, а на страхе.Как рейтинг Сталина, когда всенародная любовь росла из всенародногоужаса.
– Летом прошлого года мы сВами обсуждали ситуацию с НТВ. И тогда Вы говорили: не считаю борьбус НТВ борьбой со свободой слова, это была борьба с кадрами, а не сидеологией. Цель была не поменять идеологию канала, а убратьконкретных личностей. Кроме того, Вы надеялись, что команде Киселеваудастся что-то сделать на ТВ-6. Сегодня уничтожено и ТВ-6 – Выпо-прежнему не считаете это борьбой со свободой слова?
– Я и сейчас считаю, чтоборются с личностями. Мне и тогда было ясно, что пока не добьютолигархов – дело не остановится. Добьют Березовского – икампания закончится.
– Добивают-то вовсе неБерезовского – с ним все в порядке, и я не очень волнуюсь заего будущее. Добивают последний национальный телеканал, где даваласьхоть какая-то критическая оценка действий власти. ОРТ и РТРсовершенно сервильны, НТВ к ним успешно приближается…
– То, что я слышал по ТВ-6(изображение на этом канале мой телевизор не берет), вовсе несвидетельствовало о какой-то там исключительной оппозиционности.Ничего там не было особенного и ничего чрезмерного. И прикрывают ихне потому, что они ведут другую политику и исповедуют другуюидеологию. А потому, что там главный человек – Березовский. Яуверен, что именно эта команда получит лицензию на вещание, –но при одном, очень болезненном, условии: никто из «ставленников»Березовского не будет участвовать в работе канала. Например, ЕвгенийКиселев. Это – логика войны в политике. Противник должен бытьполитически уничтожен.
– Что же, это вполнеукладывается в концепцию сохранения любым путем высокого рейтингапрезидента! Если нет каналов информации, находящихся под контролем«противников», а есть лишь государственные иликонтролируемые «подданными» – гражданам не будетдоступна никакая несанкционированная (сиречь критическая) точказрения на то, что делает президент и его правительство. Что же тутудивляться сохранению рейтинга?
– При советской власти ее непросто хвалили по телевизору – ее восхваляли и воспевали, арейтинг (который, впрочем, никто не измерял и судить о котором можнобыло только по анекдотам) был крайне низок! Пик всего этого –1985 год, когда уже само начальство поняло, что оно никому не нужно.Восхваление способно некоторое время поддерживать рейтинг, но, какбыло сказано у нас в «Обитаемом острове», невозможнодлительное время говорить по телевизору и радио то, что никак несоответствует действительности. Люди начнут сходить с ума –сравнивая то, что они слышат из «ящика», с тем, что онивидят вокруг. Я думаю, такого в нашей стране уже никогда не будет. Мыникогда не станем снова «империей лжи». Не те времена.Это так же неэкономично и даже антиэкономично, как сталинские лагеря,использование рабского труда. Создание «империи лжи»осталось в прошлом.
– А что – в настоящем?
– Полуправда. Многоразнообразной полуправды, когда допускаются самые разные точкизрения, но им при этом положены некие достаточно широкие и мягкие, нопределы.
– Кто их будетустанавливать?
– Кто-кто… Тот, ктоих устанавливает обычно. Правящая бюрократия. Например, администрацияпрезидента.
– И это состояние Выназываете свободой слова?
– Это состояние следовало быназывать реальной свободой слова. Ибо идеальной свободы слова, строгоговоря, вообще не существует, как не существует добрых империй.Реальная же возможна только в том случае, когда имеют место разные и,желательно, разнообразные владельцы разных и, соответственно,разнообразных телеканалов. Короче, если не все каналы принадлежатгосударству.
– Именно этого Кремль истремится не допустить – последовательно уничтожаются каналы, укоторых разные (точнее, негосударственные или нелояльные государству)владельцы.
– Уничтожаются двасовершенно конкретных владельца. А вот, скажем, канал «Московия»,принадлежащий Сергею Пугачеву, никто не уничтожает. Потому что онговорит то, что не раздражает. Хотя Пугачев – супердержавник суклоном в национализм. Но он, по крайней мере, не выступает противсвятынь! Не выступает против Главных Лиц… И никоим образом невходит с ними в личный конфликт.
– Вот Вы сами иподтверждаете мою точку зрения: уничтожают тех, кто говорит «нето, что надо». Кто может позволять себе, как Вы говорите,«покушение на святыни». А остаются только те каналы,которые уже не могут себе этого позволить. Чем, собственно, этоотличается от советских времен? Точно так же, как и сегодня, «выпадыпротив власти не прощаются» (Ваше прошлогоднее выражение). Иточно так же, как и сегодня, у тех, кто говорил то, «что надо»,и тогда была полная свобода слова…
– Уничтожаются те, которыепозволили считать себя равными власти. Но сказано же им, что власть вэтом государстве принадлежит президенту и его администрации, и болееникому. Можете говорить все что хотите, – но непретендуйте на власть. И Гусинский, и Березовский вошли в личныенеприязненные отношения с президентом и его администрацией. Видимо,где-то кому-то из Кремля было сказано: а пошел ты туда-то и туда-то!Ты мне не начальник – в гробу я тебя видел! На что им былоотвечено: не ты меня, а я тебя видел в гробу. И ничего ты не сделаешьтакого, что мне неугодно. Это – тоже разновидность борьбы завласть.
– И после всего этого многиесчитают президента поборником демократии и свободы?
– Это очень сложный вопрос.Демократические убеждения вовсе не противоречат борьбе за власть.Или, по-вашему, демократ никогда не борется за власть?
– Конечно, борется. Все делов методах борьбы. Уничтожение нелояльных СМИ – метод абсолютнонедопустимый. Вряд ли это надо доказывать.
– За власть приходитсябороться всеми методами. Потому что, если ты будешь бороться завласть только некоторыми методами, только «интеллигентными»,только в перчатках – тебя уничтожат. Ты не только у власти неудержишься – ты вообще потеряешь все политические позиции.Борьба за власть обладает собственной логикой. И эффективность этойборьбы определяется волей, а не этикой. Другое дело – в борьбеза власть успешно может участвовать только человек, для которого этавласть играет большую роль, чем его представления о собственнойпорядочности. Иначе он обязательно проиграет. Хотя и сохранит в себепорядочного человека.
– Вы одобряете такие методы?Когда во имя власти допустимо все?
– Я вообще не одобряю борьбыза власть. Когда во имя власти убивают – это отвратительно.Когда во имя власти предают – это мерзко. Естественно, я неодобряю этого и одобрить не могу. Но когда во имя власти идут наинтриги, на подкуп, на ложь и так далее – я это не то чтобыодобряю или не одобряю, я это понимаю. Я считаю это естественным. Японимаю, что эта жизнь, жизнь политика, протекает вне рамок обычнойэтики и по особенным, специфическим правилам. Это – как бокс.Нельзя бить ниже пояса, но можно и даже желательно бить по лицу. Выподумайте только: бить по лицу, в зеркало души, изо всей силы, чтобысбить с ног, чтобы человек потерял сознание… Вы одобряете это?Вряд ли. Но вы понимаете, что таковы правила игры. А если говорить оборьбе за власть, то в ней разрешено все, практически все. Это можетнравиться или не нравиться – но это существующий порядок вещей.Существующий не один век и не одно тысячелетие. И потому, когда янаблюдаю за политической борьбой, я стараюсь подавить в себеестественные человеческие эмоции вроде отвращения или ужаса и давноуж не пытаюсь искать благородство или, наоборот, низость в поступкахполитиков. При другом подходе ты никогда ничего не поймешь вполитике. Если хочешь понять, что происходит, – надоотказаться от этих терминов. Или, если уж хочешь пользоватьсяэтическими категориями, – заранее отказаться от мысли, чтоты в этой малоаппетитной каше поступков и заявлений хоть что-нибудьпоймешь…
– Несколько лет назад Выговорили нечто похожее: «Политика не бывает нравственной илибезнравственной, политика бывает результативной или безрезультатной.И любая политика строится по принципу „цель оправдываетсредства“. Значит ли это, что ЛЮБЫЕ средства хороши длядостижения благородной цели? Нет. Политические средства допустимы,если они идут на пользу делу, но не переходят простого и ясногопредела: не нарушают прав человека». Но разве уничтожение«неугодных», «покушающихся на святыни» (тоесть критикующих власть) СМИ не есть нарушение прав человека надостоверную информацию? Или, если говорить иначе, «удар нижепояса»?
– Давайте все-таки признаемочевидное. Свобода слова является абсолютной ценностью для нас свами, но отнюдь не для рационально мыслящего политика. Для него она –лишь орудие, средство, «разменная монета» в Большой Игре.Иногда это – полезное орудие (как это было во время борьбыЕльцина за контроль над ситуацией), и тогда ее надлежит защищать ивсячески лелеять. Но если, скажем, положение в стране резкоухудшается, стабильность власти оказывается под угрозой – тогдасвобода слова может оказаться (не обязательно, но может) серьезнойпомехой власть имущим, и тогда она будет беспощадно раздавлена иликак минимум загнана в определенные рамки. И не надо ссылаться на опытлиберальных стран Запада. Там историческая традиция за десятилетия ивека сложилась так, что преследование свободного слова есть дурнойтон в политике, зажимая прессу, авторитарный политик всегда большетеряет, чем приобретает, именно этим обстоятельством и объясняетсяневообразимый с точки зрения россиянина либерализм положения тамошнихСМИ. Именно поэтому серьезное наступление на СМИ может позволить себетолько тот политик, который решился на установление в странетоталитарного порядка. Такого политика на Западе представить себетрудно, хотя и возможно. У нас же такой политик до сих пор смотрится(с некоторой точки зрения) даже предпочтительнее.
– Последняя тема, которуюхотелось бы затронуть, – «мир после 11 сентября».Сейчас достаточно часто говорят и пишут, что это – отражениеконфликта цивилизаций Запада и Востока, столкновение цивилизованногомира с диким средневековьем, гуманистических западных религий –с жестоким исламским фундаментализмом, ни в грош не ставящимчеловеческие жизни… Ваше мнение?
– Очень многое зависит отправильно выбранной терминологии. Когда говорят о «конфликтецивилизаций», мне кажется, что этот термин лучше неиспользовать вообще, потому что он сам по себе конфликтен. Объявляяпроисходящее конфликтом цивилизаций, мы ставим крест на возможностимира и согласия. Потому что цивилизации – это объективнаяреальность, не зависящая от нашего сознания. И если они действительновошли в конфликт – ничто этого конфликта не остановит, потомучто цивилизации никогда не помирятся друг с другом. На мой взгляд,происходящее – попытка средневекового элемента исламскойцивилизации (который, надо признать, оказался достаточно силен)остановить течение истории. Но история сама по себе ужесформулировала, кто прав и кто не прав.
– В какой форме?
– В самой простой: всегдаправ богатый и сильный и всегда не прав бедный и больной. Такназываемая западная цивилизация победила в экономическом,идеологическом да и политическом соревновании со средневековьем. Асредневековье не хочет с этим согласиться! То, что мы наблюдаем, –попытка вернуть мир в средневековье, заставить мир жить по законамсредневековья, наказать более передовую, более прогрессивную частьмира – силами средневековья, более отсталого и регрессивного.Это не борьба цивилизаций, потому что исламская цивилизация имеетсвои положительные качества, свою великую историю и свое великоебудущее – которое ничем не хуже, чем будущее западных стран.Это демонстрируют нам богатые исламские страны, которых уже немало.Но тот ядовитый «червяк», который сидит внутри, –червяк задержавшегося средневековья – грозит разрушением ибедой. Так я это представляю, и этот подход дает, мне кажется, некуюнадежду на мирное решение проблемы. Идейных сторонников прошлого насамом деле сравнительно мало, они сосредоточены в самых бедных,невежественных, отсталых государствах. Они составляют меньшинстводаже в исламских странах. Поэтому можно надеяться, что разумноебольшинство будет на стороне прогресса. И сумеет успокоить,умиротворить меньшинство.
– Существует течение,называемое антиглобализмом, сторонники которого утверждают: еслибогатые и сильные страны добровольно не поделятся с бедными и слабыми– мир ждут глобальные потрясения…
– Если они исходят именно изэтого, то это выглядит вполне разумно. Повторяется как бы история скапитализмом. В начале двадцатого века капиталистам стало ясно, чтоне будет им покоя в стране, где бедные брошены на произвол судьбы. Икапитализм (вопреки Марксу) выжил, в частности, и потому, что богатыеотказались от абсолютной власти над обществом и стали делиться сбедными.
– А теперь выясняется, чтоделиться надо не только в пределах какой-либо одной страны, а впределах всей планеты?
– Да. Сильно подозреваю, чтоименно этим все и закончится.
ПРИЛОЖЕНИЯ

Кончилась целая эпоха
Писатели и критики – об АркадииНатановиче Стругацком
Вечер 13 октября 1991 года
Андрей Балабуха (писатель, критик,Санкт-Петербург):
– Когда я получил в своируки первую книгу Стругацких – а мне было 13 лет, –я сразу понял, что для меня вся наша фантастика – это преждевсего Стругацкие. Все мы – мое поколение, по крайней мере, –вышли из творчества братьев Стругацких и стали писателями благодаряим…
Александр Щербаков (писатель,переводчик, Санкт-Петербург):
– Стругацкие – этоальфа и омега нашей фантастики. Это люди, которые сделали мою жизнь.Это была крыша, под которой мы могли приходить и жить. Это была частьмоего существа, которая была больше, чем я сам. А теперь этой частине стало. Как будто обвалился целый материк…
Ольга Ларионова (писать,Санкт-Петербург):
– Что-то случилось сфантастами – уходят один за другим, все быстрее и быстрее,корифеи и начинающие, знаменитые и бесталанные. Но вот ушел АркадийСтругацкий – и разом появилось ощущение, что не осталось большеникого…
Владимир Гопман (критик, Москва):
– Наше поколение (и нетолько, конечно, наше) выросло на книгах Аркадия и Бориса Стругацких.Мы знали эти книги буквально наизусть, говорили цитатами изСтругацких – эти фразы были нашим паролем, по которому мыузнавали друг друга, как члены какого-нибудь тайного ордена, –узнаем и сейчас. Быков, Юрковский, Горбовский, дон Румата – какмного мы, школьники начала 60-х, взяли из их опыта, жизненнойфилософии, взглядов и пристрастий, оценки людей и событий…
Андрей Столяров (писатель,Санкт-Петербург):
– Кончилась целая эпоха…
Краткая шуточная биография Аркадия Стругацкого
(с комментариями Бориса Стругацкого)
Армия
В лихой своей армейской юности АркадийНатанович с товарищами офицерами был любитель ездить на базар (другиеверсии – в винно-водочный и книжный магазины) на танке (другаяверсия – на бронетранспортере), вызывая у глубоко штатскихокружающих, у кого – недоумение, у кого – неудержимоевеселье.
Бескомпромиссность
1976 год. В Союзе писателей СССР идетзаседание комиссии по фантастике. Обсуждается издательская политикаиздательства «Молодая гвардия» и лично заведующегоредакцией фантастики Ю. Медведева, делавшего все возможное иневозможное, чтобы в «Молодой гвардии» Стругацкие непечатались.
Слово берет Аркадий Натанович. Это буряв пустыне. Он бросается в атаку, как бесстрашный бультерьер израссказа Сетон-Томпсона.
После заседания критик Владимир Гопманспрашивает Стругацкого:
– Аркадий Натанович, ну чтовы на них полезли, у вас же в «Молодой гвардии» книжкадолжна выйти!
– Не могу. Суку надо бить.Обязательно надо бить суку!
Блокада
Говорить о блокаде Аркадий Натановичочень не любил. Иногда говорил только, что там было слишком страшно,чтобы об этом рассказывать.
После блокады – он был вывезен изосажденного Ленинграда в самом ее конце – Аркадий Натановичпотерял почти все зубы. И знаменитые усы он отпустил не столько длякрасоты, сколько для того, чтобы замаскировать отсутствие переднихзубов. Однако лишь близкие знали об этом. Аркадий Натанович сумелнаучиться говорить так, что нечасто видящие его ни о чем недогадывались.
Благородство
Середина 70-х. Денег нет ни у АркадияСтругацкого – его с братом прозу не печатают совсем, ни у егодруга, переводчика с вьетнамского Мариана Ткачева, – егопечатают очень и очень редко. Тем не менее, всегда, когда МарианТкачев уезжает из Москвы, Аркадий Натанович звонит его жене испрашивает:
– Инна, скажи честно: деньгиеще есть или уже кончились?
И надо было не просто ответить, чтоденьги есть, а ответить не задумываясь. Иначе Аркадий Натанович могпривезти последние, а домой возвращаться через весь город пешком –мелочи на обратную дорогу у него могло не оказаться.
Внуки
Дочь Аркадия Натановича Мария ждаларебенка. Аркадий Натанович после долгих уговоров позвонил МариануТкачеву:
– Марик, ты знаешь. Машаскоро должна родить… а у тебя жена работает в Институтеакушерства и гинекологии… может быть, можно Машу тудаустроить?..
– О чем ты говоришь,Натаныч?! Конечно!
Родился внук. Инна Ткачева позвонилаСтругацкому:
– Аркадий, у тебя внук.Можешь приехать посмотреть.
Жена Ткачева вынесла в приемный покойзапеленутого мальчика.
Аркадий Натанович взглянул на внука –и побледнел.
С воплем: «Он какой-то красный!Он, наверное, больной! Не жилец!» Аркадий Натанович бросилсяпрочь из приемного покоя. За ним бежала Инна Ткачева с внуком икричала: «Аркадий, остановись! Они все такие! Они все красные!»– а за ней – врачи с книжками, которые кричали: «АркадийНатанович, дайте, пожалуйста, автограф!»
Встречи с читателями
Вопрос из зала:
– Вы над чем-нибудь сейчасработаете?
А.Н. Стругацкий, сердито:
– Конечно, работаю. Не могуже я 24 часа в сутки водку пить.
Вопрос из зала:
– Скажите, как вы относитеськ постановлению партии и правительства об усилении борьбы с пьянствоми алкоголизмом?
А.Н. Стругацкий начинает бормотатьчто-то невнятное, что, конечно, дело нужное, правильное…Потом, вздохнув:
– Вообще-то вопрос не поадресу. Я же – потребитель этой гадости…
Вопрос из зала:
– Говорят, вы встречались сЛемом. Расскажите об этой встрече.
– Да, когда я был вЧехословакии на Чапековском конгрессе, я встречался и разговаривал сЛемом. Скажу вам честно: ничего особенного…
Шум в зале, смех, возглас: «Такему!»
– Нет, вы меня неправильнопоняли. Разговор был заурядный. А писатель он, конечно, гениальный…
Галстук
Аркадий Натанович Стругацкий в галстуке– это просто фантастика. Никто и никогда не видел его вгалстуке. Рубашка летом, свитер под пиджак зимой – вот высшаястепень светскости, которую он себе позволял. Иногда, когда действияего врагов были особенно вопиющими, он приходил в бешенство и кричална весь дом: «Я этого так не оставлю! Я в ЦК пойду! Где мойгалстук?!»
В ЦК – действительно ходил. Ногалстука в доме не было.
Гауптвахта
Аркадий Натанович Стругацкий был несамым дисциплинированным курсантом. Иногда он попадал на «губу».Однажды сквозь окно камеры на гауптвахте он увидел: к зданиюподрулило два американских «доджа-три-четверти», и измашин веселые офицеры начали выгружать диковинки: пиво, редкиегрузинские вина, сыры, колбасы, копченую рыбу, дичь… Вскоредверь камеры открылась, и все это великолепие внесли к арестантам.Оказалось, Стругацкий сидел на «губе» вместе с сыноммаршала Конева. Мать чада тайком от отца решила подкормить отпрыска.Начался пир. Когда провизия кончалась, «доджи» подвозилиновую. Когда же кончился срок отсидки, курсанты не хотели покидатьгауптвахту.
В следующий раз Аркадий Натанович опятьпопал сюда вместе с сыном маршала. Предвкушая новый пир, онпоглядывал в окно, но «доджи» запаздывали. Было обидно:специально попал на «губу» – и сидит голодным.
На следующее утро выяснилось: маршалустало известно о мягкосердечии жены, он рассердился и запретил ейбаловать сына. Офицеры-порученцы получили по выговору. А Стругацкий исын маршала больше не пировали.
Деньги
Конец семидесятых. Один из приятелейАркадия Натановича позвонил ему по телефону: «Я недалеко оттебя, хотел зайти. Можно?»
– Заходи, конечно. Правда, уменя есть почти нечего. Ты бы хлеба купил и немного масла.
– Аркадий, может, у тебяденег нет? – догадался приятель.
– Да в общем, есть, но…Короче, приходи – увидишь.
Приятель пришел с двумя батонами хлебаи килограммом масла. Выставили на стол бутылочку коньяка…
– Погоди, –сказал Аркадий Натанович. И открыл холодильник. В совершенно пустомхолодильнике стояла килограммовая банка черной икры.
Денег у Аркадий Натановичадействительно не было. Советских. А вот чеки Внешпосылторга водились.В СССР Стругацких действительно не публиковали. А в США, Германии,Японии, Чехословакии, Польше, Болгарии, Англии, Франции –многотомники и отдельные издания. Стругацкие в те годы были самымипубликуемыми на Западе советскими авторами.
Дети
Одна из дочерей Аркадия Натановича –Наталья – училась в Московском Институте стран Азии и Африки.Однажды она шла по коридору ИССА и услышала шепот за спиной:
– Мужики, гляньте: вон идетдочь братьев Стругацких!
Комментарий Бориса Стругацкого: Видимо,это – абсолютно достоверно. В точности то же произошло в ДТ«Гагры» – моя жена услышала о себе краем уха: «Вотидет жена братьев Стругацких».
Аркадий Натанович был хорошо знаком сВладимиром Высоцким. Аркадий Натанович восхищался песнями Высоцкого иособенно обожал «В далеком созвездии Тау-Кита», которуюкак-то заставил петь Высоцкого четыре раза подряд. А Высоцкому оченьнравились повести Стругацких. Особенно «Гадкие лебеди».Одного из своих сыновей Высоцкий назвал Аркадием – в честьСтругацкого.
Дружба
Как-то раз Мариану Ткачеву было оченьплохо. Он сидел у себя дома и пытался работать. Зазвонил телефон. Этобыл Аркадий Стругацкий.
– Марик, ты чем занят?
– Работаю.
– Приезжай ко мне.
– Я усталый, небритый, не вформе…
– Ты что, Марик? Не знаешь,какой сегодня день?
– А какой?
– Сегодня же 28 мая, твойдень рождения! Бросай все, брейся, бери такси и приезжай. Я уже столприготовил, подарок припас…
С деньгами у Аркадия Натановича в тотдень было, как всегда, плохо. Денег хватило только на стол. Ноподарок все равно был царский – рукопись «Гадкихлебедей».
Когда кардинал Ришелье из «Трехмушкетеров» Дюма предложил д’Артаньяну чин лейтенанта всвоей гвардии, то д’Артаньян готов уже был согласиться, нопонял, что в этом случае Атос не подаст ему руки, – иотказался. В этой же ситуации оказался друг Аркадия Натановича –Мариан Ткачев, когда его приняли на работу в иностранную комиссиюСоюза писателей СССР. Он подал заявление «по собственномужеланию», поняв, что, если он этого не сделает, вполне возможноповторение истории Атоса и д’Артаньяна.
Женщины
Аркадий Натанович всегда был мужчинойпривлекательным. Женщинам он нравился.
Однако относился он к ним настороженно.«Женщины для меня как были, так и остаются самыми таинственнымисуществами на Земле, – говорил он. – Они знаютчто-то, чего не знаем мы, – тут он делал паузу, –люди».
На вопросы о том, почему так мало в ихпроизведениях женских образов, Аркадий Натанович отвечал так:«Толстой говорил, что можно выдумать все, кроме психологии. А яотказываюсь понимать мотивы женских поступков. Писать же о том, чегоя не понимаю, я не умею».
Известность
Писатель-фантаст Кир Булычев был как-тов Польше. Его друг, польский фантаст, решил сводить его в Варшаве вспециализированный книжный магазин, где продавали только фантастику.
Пока Булычев смотрел книги на полках,его друг шепнул хозяину магазина: «Этот пан – фантаст изРоссии».
Хозяин вышел из-за стойки, подошел кБулычеву, низко поклонился ему и сказал по-русски:
– Здравствуйте, панСтругацкий!
Кино
Аркадий Натанович был, по свидетельствулюдей, хорошо его знавших, неплохим актером. Когда он писал, то наразные лады и разными голосами «опробовал» те или иныереплики персонажей, отбирая наиболее подходящие. В годы армейскойюности его даже приглашали сниматься в кино, да дивизионноеначальство не отпустило. Он говорил, что ему было бы очень интересносыграть роли Снегового из «Миллиарда лет до конца света»и Феликса Сорокина из «Хромой судьбы». Аркадий Натановичочень хотел, чтобы была экранизована его любимая повесть «Труднобыть богом». Ее хотели ставить в кино такие известныережиссеры, как Алексей Герман и Карен Шахназаров, но и ту и другуюпостановку запретило Госкино. Председатель Госкино Ермаш объяснялсвою позицию так:
– Нельзя, потому что вповести идет речь об экспорте революции.
Ему возражали: а как же «Аэлита»Алексея Толстого?
– Ну и что? –невозмутимо отвечал Ермаш. – «Аэлита» –книга, ее тираж – от силы 200 тысяч экземпляров. А тут кино,миллионы зрителей.
В итоге фильм по «Трудно бытьбогом» снял немец Петер Фляйшман. О его работе АркадийНатанович высказался кратко: «Профессионально».
Книжная лавка писателей
В этот книжный магазин на Кузнецкоммосту в Москве, обслуживающий членов Союза писателей СССР, АркадийНатанович как-то зашел, чтобы купить свой только что вышедшийдвухтомник. Ажиотаж был страшный. Больше одного экземпляра продавщицаникому не давала. Аркадий Натанович робко попросил хотя бы два:«Видите ли, я – автор».
– Знаю я вас, авторов, –грубо ответила продавщица. – Вы сегодня уже пятый илишестой. – И больше одного экземпляра не дала.
Аркадий Натанович очень обиделся. Ибольше в Книжную лавку писателей вообще не ходил. Вместо негоприходил Мариан Ткачев, смотрел, какие книги есть в продаже, и звонилАркадию Натановичу из автомата на улице, чтобы узнать, что покупать.
Костюм
Вопрос о новом костюме возник примерноза месяц до премьеры «Сталкера» в московском Доме кино.От похода в ателье Литфонда Аркадий Натанович отказалсякатегорически. Тогда ему купили отрез и нашли частного портного,который согласился прийти снять мерку на дом. «Только чтобы безвсяких примерок!» – поставил условие Стругацкий.
Это, наверное, был самый удивительныйклиент в жизни портного. Он никак не хотел стоять на месте. Он безспроса то поднимал руки, то опускал их. Когда портной прикладывалсантиметр, Аркадий Натанович то порывался взять книгу с полки, топодойти к телефону, то начинал искать сигареты. Портной матерился, нообмерял.
Премьера. Появление Аркадия Натановичав новом костюмчике стало не меньшим событием, чем сам «Сталкер».Если на его старый костюм нельзя было смотреть без слез, то на новый– без смеха. Одна штанина была короче другой, лацканы разные,рукава – тоже. В итоге он надел его в первый и в последний разв жизни. И остались от нового костюма тряпка в прихожей его квартирына проспекте Вернадского в Москве и песенка из телевизионного фильма«Чародеи» по сценарию Стругацких с припевом: «Главное,чтобы костюмчик сидел».
Крепость
Середина семидесятых. В письменномстоле Аркадия Натановича лежит несколько совершенно готовыхнеопубликованных вещей. Однако печатать их никто в СССР не спешит –опала. В гостях у Аркадия Натановича один из его друзей.
– Ну хоть бы кто-нибудьявился, – говорит Стругацкий. – Так нет, сидятпо норам, никто не высовывается. Боятся. А ведь отдал бы «Гадкихлебедей»… ну хоть какому-нибудь «МелиораторуПодмосковья» или «Химику Приамурья»: плевать нагонорар – только чтоб без купюр печатали…
Помолчали.
– А ведь лет через десять вочереди будут стоять, на коленях просить: Аркадий Натанович, ну хотьчто-нибудь дайте, рассказик какой или набросок… –продолжил Стругацкий зло. – На пузе будут ползти. А яничего не дам! Мой стол – моя крепость. А крепость – 40градусов, без стоимости посуды…
Легенды
ЛЕГЕНДУ ПЕРВУЮ, сам того не желая,создал сам Аркадий Натанович. Отвечая корреспонденту рижской газеты«Советская молодежь» на вопрос, где братья Стругацкиепишут свои произведения, Аркадий Натанович пошутил: «Съезжаемсямежду Москвой и Ленинградом, в Бологом, сидим в станционном буфете,пьем чай и пишем». Интервью было опубликовано в 1974 году. Ачерез два года два корреспондента «Комсомольской правды»в тексте интервью с Аркадием Натановичем совершенно серьезно написалипро кафе «У Бори и Аркаши» в Бологом, где, по их мнению,«были написаны книги „Трудно быть богом“,„Понедельник начинается в субботу“, „Пикник наобочине“, „Улитка на склоне“». После этойпубликации в редакцию «Комсомольской правды» пришлоразгневанное письмо из Бологовского райисполкома, где властитребовали опровержения, так как фэны всей страны завалили райисполкомписьмами с просьбами дать адрес этого несуществующего кафе.
Комментарий Бориса Стругацкого: Шуткапро Стругацких и Бологое (довольно-таки плоская) вовсе не принадлежитАН. Эту шутку сочинил (и приписал АН) тот журналист, который брал уАН интервью, появившееся впоследствии в «Комсомольской правде»под названием «Послушная стрелка часов».
Источник ВТОРОЙ ЛЕГЕНДЫ – тожешутка Аркадия Натановича. Он очень не любил отвечать на самыйраспространенный у корреспондентов вопрос: как они с братом пишут?Поэтому отшучивался. Однажды отшутился неудачно: «Водки выпьем– и пишем». Вот так и возникла легенда о том, чтоСтругацкие съезжаются на подмосковной правительственной даче, доодурения накачиваются наркотиками – и только потом садятся замашинку.
ТРЕТЬЯ ЛЕГЕНДА возникла в годынепечатания на родине и безденежья – семидесятые. Тогда вМоскве начали появляться видеокассеты с американскими кинобоевиками.В титрах очередного боевика кто-то из фэнов случайно угляделсценариста – им был американский журналист Барри Стругль.Фантазия у фэна работала, и он выдумал легенду о том, что подпсевдонимами Арчи и Барри Стругль Стругацкие зарабатывают «зеленые»,мастеря сценарии для американских фильмов. Разумеется, это былонеправдой. По словам Аркадия Натановича, «когда с деньгамиплохо, Борис продает марки, а я устраиваюсь на работу».
ЧЕТВЕРТАЯ ЛЕГЕНДА – опсевдонимах. Псевдоним «С. Бережков», которым АркадийНатанович подписывал свои переводы, возник оттого, что много летАркадий Натанович жил в Москве на Бережковской набережной.Аналогичным образом возник и один из псевдонимов Бориса Натановича –«С. Победин». Борис Натанович в Ленинграде жил и живет посей день на улице Победы. Происхождение его второго псевдонима тожене составляет тайны. «С. Витицкий» был образован отперевода слова «победа» на английский – «виктория».Но вот со вторым псевдонимом Аркадия Натановича далеко не все ясно.Легенда гласит, что один из его друзей, встречая Аркадия Натановичаиз Ленинграда, задал ему вопрос о происхождении псевдонима «С.Ярославцев», когда они вышли из здания Ленинградского вокзала вМоскве на Комсомольскую площадь.
– Неужели не ясно? –поморщился Аркадий Натанович. – Вот Ярославский вокзал, –показал он рукой, – напротив – Казанцев, тьфу,Казанский вокзал.
ПЯТАЯ ЛЕГЕНДА утверждает, что АркадийНатанович сидел в лагере на Колыме. На самом деле он в лагеренедолгое время работал. В лагере для японских военнопленных.Переводчиком.
Комментарий Бориса Стругацкого: Делопроисходило не на Колыме, а в Татарии, в 1946-м. АН был тогдакурсантом ВИИЯка (Военный Институт Иностранных Языков), и начальствооткомандировало его в распоряжение МГБ Татарии – переводчикомна допросах японских военных преступников: шла подготовка кТокийскому процессу – полному аналогу Нюрнбергского, но менеезнаменитому. В командировке этой АН пробыл недолго, несколькомесяцев, рассказывал о ней довольно скупо, но все-таки рассказывал.Полковник Маки (упомянутый в «Граде обреченном») –реально сидел в том лагере, и АН участвовал в его допросах.
ШЕСТАЯ ЛЕГЕНДА очень похожа на правду.Она гласит: Аркадий Натанович был пришельцем. Доподлинно утверждатьэто сложно, однако много раз в присутствии Аркадия Натановича уберущих у него интервью журналистов отказывалась работать совершенноисправная звукозаписывающая аппаратура. Лампочка контроля записигорела, пленка на кассетах исправно крутилась, однако при попыткевоспроизвести текст интервью корреспондент обнаруживал тольконегромкое шипение.
На берегу
Заехал однажды Аркадий НатановичСтругацкий с друзьями на Дальний Восток. Вышли они на берег океана,выбрали место в тихой бухточке, развели костер и сидели,разговаривали, смотрели вдаль. А мимо проплывал катерДальневосточного отделения АН СССР «Гайдар».
– Эй, на берегу! –вдруг раздался усиленный мегафоном голос капитана с «Гайдара». –Есть среди вас Аркадий Стругацкий?
Сопровождающие Аркадия Натановичавскочили, замахали руками, мол, есть, но сам Аркадий Натанович сидел,не шелохнувшись. Тут же два человека прыгнули с борта советскогонаучного флагмана в море и поплыли к берегу. Причем один поплыл прямок берегу, а второй почему-то сначала развернулся и взял курс наЯпонию и только потом повернул к бухте. Оказалось, будущий посолРоссии в США Владимир Лукин прыгнул за борт без очков. Пока накорабле и берегу суетились, пока смельчаки под азартные крики публикиплыли к берегу, где находился обожаемый ими автор, сам мэтрневозмутимо сидел на камне и, щурясь от солнца, невозмутимо гляделвдаль.
Наивность
Когда в семидесятые годы Стругацкихникак не хотели печатать на родине, редакторы в издательствахговорили в свое оправдание, что они и даже их начальство сделали быэто с радостью, да вот ЦК КПСС не рекомендует.
Услышав эту версию в очередной раз,Аркадий Натанович пошел на прием к тогдашнему министру культурыДемичеву. И задал вопрос впрямую.
– Ну что вы, АркадийНатанович, – услышал он в ответ. – В ЦК у васврагов нет. Ищите врагов в других местах.
И Аркадий Натанович поверил. Кто бы емупосле этого визита ни говорил, что руководители издательств никогдане решают подобных вопросов самостоятельно, а ориентируются на«мнение» Центрального Комитета партии, Аркадий Натановичвсегда отвечал:
– Неправда. Мне Демичевсказал, что в ЦК у меня врагов нет.
Национальность
Дядя Аркадия Натановича был оченьколоритной фигурой. И этот дядя решил Аркадия Натановича сосватать.Курсант Стругацкий сопротивлялся, но дядя сопротивление довольнобыстро сломил. «Жениться совершенно не обязательно, –сказал он. – Хоть девушка и славная, но отказаться тывсегда успеешь. А так хоть выпьем задаром, поедим…»Выпивка и закуска были потрясающие. Много лет спустя АркадийНатанович рассказывал друзьям о роскошных винах, о телятине, салатах,ветчинах, колбасах, которые обливали спиртом и жарили в спиртовомогне… Посидели они с дядей славно – с вечера до утра.Девушке Аркадий Натанович очень понравился. А вот родственникам –не подошел. По одной версии, слишком много он со своим дядей в тотраз истребил продуктов и алкоголя. По второй – не устроиланаполовину иудейская национальность Аркадия Натановича.
Обаяние
Июнь 1987 года. В Москве проходитмеждународный конгресс «Врачи мира за предотвращение ядернойвойны». В рамках конгресса организована дискуссия «Фантастикаи ядерная война». В зале – советские фантасты ВладимирМихайлов, Вячеслав Рыбаков, Виталий Бабенко, Эдуард Геворкян, чехЙозеф Несвадба, критики, журналисты. Все ждут гвоздя вечера –выступления Аркадия Натановича.
Аркадий Натанович в тот раз был не внастроении. Сказал он коротко. О том, что рассуждать о ядерной войне,в сущности, нечего. Относиться к ее угрозе надо философски. Еслислучится, то все мы погибнем и некому будет о войне рассуждать. Еслине случится, то тем более – о чем говорить? Засим классикоткланялся. У организатора дискуссии критика Вл. Гакова было оченьбольшое желание пнуть Аркадия Натановича под столом президиумаботинком. Полный провал.
И каково же было удивление Гакова,когда в очередном номере американского фантастического журнала«Локус» он прочел буквально следующее: «Самым яркимсобытием дискуссии было выступление Аркадия Стругацкого. Оно былоафористично, коротко, в хорошем смысле провокационно, философскиглубоко и парадоксально. Аркадий Стругацкий своей речью произвелколоссальное впечатление на собравшихся».
Оружие
Аркадий Натанович обожал оружие иразбирался в нем, как никто другой.
В одном из вариантов «Отеля „Упогибшего альпиниста“» фигурировал люгер с оптическимприцелом. Именно этот вариант рукописи и дал почитать АркадийНатанович еще одному признанному знатоку оружия среди писателей –Теодору Гладкову, автору политических детективов.
Гладков сказал:
– Знаешь, Аркадий, тыошибся. У люгера не бывает оптического прицела.
Стругацкий не поверил.
Через несколько дней Теодор Гладковснова пришел к Аркадию Натановичу, на сей раз с кучей книг исправочников. Он показал Аркадию Натановичу перечень всех люгеров,которые когда-либо выпускались, он рисовал схемы и в конце концовдоказал, что люгера с оптическим прицелом в природе не существует.
– Исправляй, Натаныч! –торжествовал Гладков.
– Пусть останется, –буркнул Стругацкий. – Фантаст я – или кто?
Писатели
– Скажите, АркадийНатанович, книги каких писателей вы любите читать?
– Тут до края сцены далеко,даже с первых рядов не доплюнуть. Поэтому отвечу честно: Пикулялюблю.
– Как вы относитесь кпоследним романам Александра Казанцева?
– Никак. У меня нет к нимотношения. Я не могу читать Казанцева – слишком много бумаги онзанимает. А я человек пожилой, мне волноваться вредно.
Ребро
Из поездки в Таганрог критик ВсеволодРевич и его жена Татьяна Чеховская, сотрудник журнала «Знание –сила», привезли хорошее пиво и раков. Возвращение решено былоотпраздновать в узком кругу – Ревичи и писатели-фантасты КирБулычев и Аркадий Стругацкий. Начали у Ревичей вечером, а закончили уБулычева уже под утро. В 5 часов утра Всеволод Ревич от полнотычувств решил поднять писателя Аркадия Стругацкого. И поднял. Что-тоотчетливо хрустнуло. «Похоже, ты мне, Сева, часы сломал», –озабоченно сказал Стругацкий.
Разъехались. К вечеру Аркадий Натановичпозвонил Ревичу:
– Странно, –сказал он, – часы ходят, а вот бок почему-то болит.
На утро следующего дня в рентгеновскомкабинете районной поликлиники выяснилось: от полноты чувств критикВсеволод Ревич действительно сломал писателю-фантасту Стругацкомуребро. Потом Ревич говорил, что ломать писателям ребра – этотоже один из видов литературной критики.
Рецензент
70-е годы, пора непечатания.Неприятности с «Гадкими лебедями» и «Улиткой насклоне». Критика злобствует. В издательствах отказывают.
Денег совсем нет.
В этот момент издательство «Мир»решило помочь братьям Стругацким. Рассуждали в издательстве так:«Есть у нас книги иностранных фантастов, которые мы печатать несобираемся. Но чтобы иметь возможность от них отказаться, необходимоиметь отрицательную рецензию, желательно от видного советскогофантаста. Дадим-ка мы их на отзыв Аркадию Стругацкому. Скажем ему:пусть не читает – чего себя утруждать, – а сразупишет отрицательную рецензию на две-три странички. Нам –рецензии. Ему – деньги, пригодятся». Привезли АркадиюНатановичу из издательства стопку книг. Стали ждать рецензий.
Но Аркадий Натанович утруждать себястал. Он все прочел. И в каждой попытался найти золотое зерно. И вкаждой нашел. И написал несколько обстоятельных рецензий. Смыслрецензий: немедленно печатать.
Издательство было в панике. Срывалисьвсе редакционные планы. В конце концов некоторые рецензии А.Н.Стругацкого положили «под сукно», и издательство «Мир»сделало вид, что их как бы и не было. Некоторые книжки отправили наповторный отзыв более покладистым рецензентам. Но были и такие,которые напечатать пришлось-таки. Например, роман Андре Нортон«Саргассы в космосе».
Стихи
Хороший знакомый А.Н. Стругацкого –Александр Городницкий – задумал познакомить Аркадия Натановичаеще с одним своим другом – поэтом Александром Кушнером. Нознакомства не получилось. Кушнер не нашел ничего лучшего, как заявитьв начале знакомства, что фантастику он терпеть не может. АркадийНатанович в долгу не остался – сказал в ответ, что онсовершенно равнодушен к поэзии. После этого Городницкий несколько разпытался их помирить, но, как ни растолковывал Городницкий АркадиюНатановичу, что Кушнер – человек хороший, Аркадий Натановичмириться с Кушнером никак не хотел.
Талант
В середине семидесятых, в пору славыСтругацких и одновременно в пору их жестокой опалы, будущий критикВл. Гаков, а тогда еще просто Михаил Ковальчук, был удостоен честисопровождать мэтра на обед, проходивший в ресторане Московского домажурналиста. Обед проходил в обществе приятеля Аркадий Натановича,режиссера одного из областных театров, задумавшего ставить прозуСтругацких, – человека столь же талантливого, сколь илюбящего алкоголь. В отличие от мэтра и, конечно, от недавнегостудента, ловившего каждое слово Аркадия Натановича, режиссер быстронапился, а напившись, стал вести себя соответственно. АркадийНатанович сориентировался быстро: очень ловко он закрыл своимгромадным телом безобразную картину запачканного стола от взоровпосетителей ресторана, быстро сунул обслуживающей их стол официантке25 рублей и поволок почти уже бездыханное тело своего театральногоприятеля на воздух.
На немой вопрос Ковальчука АркадийНатанович развел руками и тепло ответил:
– Понимаешь – оченьталантливый человек.
Устные рассказы
Аркадий Натанович Стругацкий был однимиз лучших рассказчиков Москвы. Когда он был в составе писательскойбригады на Дальнем Востоке, начальник Дальневосточной железной дорогидал прием в честь писателей, и там разыгрывался приз – ящикроскошного японского пива, который должен был достаться тому, кторасскажет самую смешную историю. Записным острословом АркадийНатанович не был, но приз все равно получил, рассказав с десятоксвоих «фирменных» баек одна другой замечательнее.
Вот одна из таких историй.
Аркадий Натанович – дежурный пошколе военных переводчиков в Канске.
Только что приказом по армии офицерамбыло велено носить шашки. В обязанности дежурного входилоприветствовать при построении школы ее начальника – низенького,небольшого роста полковника.
И вот утро, плац. Через плац неспешнымшагом шествует полковник.
– Школа, смирно! –рявкает длинный, как жердь, офицер Стругацкий и, согласно уставу,выхватывает шашку из ножен, одновременно делая широкий шаг понаправлению к командиру – шаг, больше похожий на выпадфехтовальщика.
Начальство в растерянности пятится,стараясь не попасть под шашку на вымахе.
Стругацкий делает еще один широкий шагвперед – и командир, чтобы не быть зарубленным на месте, делаеттри мелких шажка назад, почти пускаясь в бегство.
Стругацкий в растерянностиприостанавливает движение своей шашки, оставляя ее в каком-тонезавершенном фехтовальном положении, но по инерции совершаетследующий шаг, который оказывается роковым. Пятящийся в испугеначальник школы плюхается в пыль плаца.
Стругацкий наконец-то спохватывается,вспоминая о своих обязанностях дежурного, и, как будто ничего непроизошло, берет шашку к ноге и начинает рапортовать лежащему в пылиполковнику:
– Товарищ командир! Канскаяшкола военных переводчиков построена!..
А товарищ командир как-то бокомподнимается, зло роняет: «Столько-то суток без увольнения!»– и с позором исчезает с плаца. Тут Аркадий Натановичдогадывается оглянуться на военных переводчиков у себя за спиной –шеренга в величайшем восторге стоит по стойке «смирно», икто-то, давясь хохотом, говорит шепотом Стругацкому:
– Скомандуй «вольно»,идиот!
Фантастика
Начало 60-х. Уже написаны «Странабагровых туч», «Извне», «Путь на Амальтею»,«Стажеры», «Поддень, XXII век», «ДалекаяРадуга». Стругацкие – один из лидеров советскойфантастики. Но Аркадий Натанович не удовлетворен написанным. Онговорит одному из своих друзей:
– Научно-техническаяфантастика мне не интересна. Она как собака на цепи. Лаю много, аукусить нельзя.
– Что же тогда тебеинтересно?
– Мне интересна собакадикая!
Фэны
Два отчаянных поклонника фантастикивообще и фантастики Стругацких в особенности, Борис Завгородний иВладимир Борисов, давно хотели приехать в Москву, хотя бы на минуткузайти к Аркадию Натановичу, сказать, как они его любят и его с братомкниги, – а там вдруг он скажет им что-нибудь? Вдруг неоткажется на книжках расписаться, а их – целый рюкзак? Вдруг несразу спустит с лестницы?
Решились фэны на отчаянный поступок в1982 году. Раздобыли телефон и адрес. Страшно волнуясь, позвонили свокзала: мы такие-то, ваши поклонники, нельзя ли в любой день, влюбой час, на одну только минуту зайти? Мы специально к вам. Один –из Волгограда, другой – из Абакана…
– Конечно, ребята,приезжайте. Когда вам удобно?
Фэны долго покупали подарок. Знали, чтомэтр любит хороший коньяк. Купили самого дорогого. Приехали. Вподъезде, не решаясь позвонить в дверь, выкурили по две сигаретыподряд.
Дверь им открыл очень высокий человек вдомашних стоптанных тапках, в стареньких тренировочных штанах иклетчатой рубашке.
– Здравствуйте, АркадийНатанович! Это мы вам утром звонили! Это вам от чистого сердца! –И бутылку марочного коньяка впереди себя, вместо пропуска.
– Ну что вы, ребята!Бутылочку-то свою уберите, она вам еще пригодится. Я, пока вы отвокзала так долго ехали, уже в магазин сходил, еды кое-какойприготовил, опять же коньяку купил, чайник на плиту поставил.Заходите, раздевайтесь, сейчас посидим, поговорим… Вы не оченьспешите?
Комментарий Владимира Борисова:Источник этой истории – тоже я. Здесь год перепутан: дело былов 1984 году. Если убрать некоторые красивости, то примерно так все ибыло…
Хобби
В последние годы жизни у АркадияНатановича журналисты взяли очень много интервью. И все почему-тоинтересовались, какое у него хобби. Он отшучивался.
От него не отставали. Он разозлилсякак-то и сказал:
– Мое хобби – лежатьна диване и спать!
Цензура
Мало кто попортил Стругацким столькокрови, сколько цензура.
Вот эволюция одной только фразы из«Отеля „у Погибшего Альпиниста“»: «…Итут подсаживается ко мне в дрезину бухой инспектор полиции…»– так в «Юности», 1970 год. Отдельное издание 1982года: «…И тут подсаживается ко мне пьяный инспекторполиции…» Через год «Отель» издала «Детскаялитература» – там был просто «инспектор полиции».
Пьянству бой объявили и в журнале«Знание – сила», где печатался в 1984 году рассказАркадия Натановича «Подробности жизни Никиты Воронцова».Если в рукописи «после первой об этом поговорили», то вжурнале – «об этом поговорили». Если в рукописи«после второй, опустошив наполовину банку чего-то в томате иобмазывая маслом картофелину, Алексей Т. объявил…», то вжурнальном варианте Алексей Т. «объявляет» не тольконичего не выпив, но даже ничего и не съев. Так уродовали каждуювторую фразу рассказа.
Подобная история происходила и спубликацией «Хромой судьбы» в журнале «Нева»:«водку» там редактор менял на «пиво», «пиво»– на «пепси», «вино» – на«минеральную воду „Бжни“», а «Салют»– почему-то на «Ойло Союзное», каковое напиткомвообще не является.
Страдал у Стругацких от редакторов ицензоров не только алкоголь. В «Хромой судьбе» «сценасовращения» стала «сценой возвращения»,«порнографические фантасмагории» –«фантасмагориями», «какой-то еврей» –«каким-то жуком», «антисемитский выпад»заменен на «антинаучный», «унитаз» стал«ванной», журнал «Советиш Геймланд» –журналом «Научный транслятор», «партком» –«канцелярией», «Тарковский» –«Феллини», «Есенин» – «Тургеневым»,а лозунг «Любовь ленинградцев к товарищу Сталину безгранична»стал читаться как «Пятую пятилетку досрочно!». Где тутцензор, где тут редактор – бог разберет…
Комментарий Бориса Стругацкого: Всеизменения в «Хромой судьбе» авторы делали «своеюсобственной рукой». Другое дело, что редакция (собственно,главный редактор) выдвигала определенные требования. Все онисводились к: А. Не будем дразнить гусей и, в частности, Б. Никакогоалкоголя!
При подготовке к печати «Обитаемогоострова» в издательстве «Детская литература» ужепосле того, как рукопись прошла редактуру разных уровней, цензурапотребовала внести в книжку около 300 разнообразных исправлений. Счем-то Стругацкие решили согласиться, что-то попытались оставить, нобыл эпизод, когда они ничего не поняли. Речь шла о сценах полицейскихналетов. «Органам» планеты Саракш, как и на Земле,помогает дворник. Дворника, разумеется, потребовали заменить напривратника. А вот кошку, которая метнулась из-под ног легионеров,цензура потребовала убрать вообще. Аркадию Натановичу сталоинтересно, что же криминального нашла цензура в кошке. И он услышал:
– Чего тут непонятного? Этоже аллюзия!
– То есть? –опять не понял Стругацкий.
– А то, что какая же надругой планете кошка!
Аркадий Натанович долго потом смеялся.И любил рассказывать приятелям, что, по мнению цензуры, аллюзия –это то место в рукописи, начиная с которого мысль читателя можетпойти по неправильному руслу и привести к неправильным выводам.
Иногда редакторы принимали на себя ударцензуры по рукописи Стругацких. Так случилось с «Хищными вещамивека». Редактора книги Бэлллу Клюеву вызвал в свой кабинетглавный редактор издательства «Молодая гвардия» Осипов ис гневом отдал ей для ознакомления сверку, уже подписанную в печать,которая вся была исчеркана красным карандашом цензора.
Редактор стала думать, что ейпредпринять. Вернуть сверку Осипову? Это значило угробить книжку.
Когда Осипов потребовал сверку обратно,она ответила: «Сверки нет. Я послала ее в ЦК КПСС». Этобыл блеф. Сверка лежала в ее рабочем столе. Зачем она это сделала,спросил Осипов.
– Посоветоваться. Пусть насрассудят сотрудники ЦК, – и назвала очень «высокую»фамилию.
Спустя несколько дней на вопросОсипова, не возвратилась ли сверка из ЦК, Клюева ответила:
«Возвратилась. У товарищей из ЦККПСС нет к ней претензий».
Удалось отделаться «малойкровью». Стругацким пришлось написать небезызвестноепредисловие к повести («…Мы не ставим перед собой задачипоказать капиталистическое государство с его полюсами богатства инищеты… Мы ограничиваемся одним… очень важным аспектом:духовная смерть, которую несет человеку буржуазная идеология…»)и внести в нее несколько мелких поправок, после чего книга вышла всвет.
Комментарий Бориса Стругацкого: Незнаю, имел ли место описанный здесь эпизод, – скореевсего, имел, но вне связи с ХВВ. История остановки ХВВ в производствегораздо сложнее. Я хорошо знаю все перипетии ее, потому что занималсяэтой проблемой лично (АН как раз в это время уехал в отпуск на юг).
Однако рассказывать об этом сейчас издесь мне, честно говоря, лень, да и недосуг. Отложим на потом, темболее что сохранилось мое письмо к АН, где я об этом деле довольноподробно ему докладываю.
Шутки
Аркадий Стругацкий и Мариан Ткачеврешили провести вечер в обществе друга, физика, впоследствииэмигрировавшего в США. Физик опаздывал. Ткачев со Стругацкимпотихоньку пили водку. Когда физик наконец пришел, он, не раздеваясь,направился к телефону: надо позвонить.
Он набрал номер:
– Валечка, установкаработает? Значит, так: первый, третий и четвертый выключайте, авторой пусть до завтра работает на холостом ходу. И слейте рассол!
Аркадий Натанович откликнулся:
– Рассол не сливай.Пригодится.
Мариан Ткачев и Аркадий Стругацкий всоставе бригады писателей на Камчатке. Комната местной гостиницы.Ночь. Оба спят. Начинается землетрясение.
Стругацкий, не просыпаясь:
– Ткачев, прекратираскачивать дом!
1976 год. Владивосток. Дом ученых.Вечер встречи с А.Н. Стругацким. Зал набит до отказа молодыми ученымивперемешку с кагэбешниками. Вопрос из зала:
«Скажите, Аркадий Натанович, гдеможно прочесть вашу „Сказку о Тройке“?»
Аркадий Натанович, совершенно серьезно:
– Она опубликована вэмигрантском журнале «Грани» издательства «Посев».В вашей библиотеке этого журнала наверняка нет, но я с собой привезнесколько десятков экземпляров, можете взять…
Стругацкий открыл портфель, вынулстопку каких-то журналов, пошел с ними к краю сцены…
И публика начала разбегаться.
Середина 80-х. Не только советские, нои зарубежные издательства стремятся заполучить права на публикациюпрозы братьев Стругацких. В один и тот же день, в один и тот же час вквартире Аркадия Натановича объявляются два иностранца. Один –японец, другой – то ли испанец, то ли итальянец. Оба почтиодновременно говорят, что хотели бы издать у себя на родине трилогию,состоящую из повестей «Обитаемый остров», «Жук вмуравейнике» и «Волны гасят ветер». АркадийНатанович решает пошутить.
– Что же это вы –пришли вместе, а договориться не можете? Шли бы вы лучше на улицу,выяснили, кому что издавать, а потом – приходите…
По легенде, японец с то ли испанцем, толи итальянцем шуток не понимали.
Они вышли на улицу и начали драться.
Ъ
С романом «Ур, сын Шама» уписателей-фантастов Евгения Войскунского и Исая Лукодьянова былинеприятности. На роман набросились рецензенты. Историю о шумерскоммальчике, который после странствий в чужих мирах возвращается наЗемлю, деятели из Госкомиздата РСФСР, известные своимишовинистическими взглядами, и их подручные критики оболгали: онипытались представить шумерскую линию романа как сионистскую. Авторыприуныли.
Аркадий Натанович так кричал на одногоиз авторов романа Евгения Войскунского:
– Ты же моряк, боевойофицер, ты под обстрелом ходил! Прояви твердость! Приди к ним, грохникулаком по столу! Или садись и пиши письмо в ЦК!
– Да без толку…
– А ты напиши! Есть вещи,которых нельзя спускать! Надо устроить скандал. А скандалов в ЦК нелюбят.
Он был прав. ЦК мог санкционироватьлюбую мерзость, но если возникал скандал, то ЦК всеми силами пыталсяскандал замять. И хотя Аркадий Натанович терпеть не мог составлятьписьма в высокие инстанции, копий этих писем у него накопилась целаяпапка, а в особой тетрадке он помечал, когда письмо послано, когдапришел ответ, куда письмо переслали и что в результате получилось.Так что твердость он в необходимых случаях проявить умел. И другихэтому учил.
Ь
А вообще-то он был человек мягкий. Дотого мягкий, что если Стругацкие отдавали в какой-нибудь московскийжурнал свою новую вещь для публикации, то редакторам приходилосьиметь дело не с Аркадием, а с Борисом Натановичем, звонить помеждугородному телефону в Ленинград или даже туда специально ехать.Аркадий Натанович говорил о поправках к рукописям: «Этим у насзанимается Борис, все вопросы к нему». Он боялся, что будетнедостаточно тверд и уступит то, чего уступать никак не следует.
Комментарий Бориса Стругацкого: АНдействительно был довольно уступчив при деловых переговорах, однако,тем не менее, прекрасно их проводил на протяжении многих лет. Он велвсе дела, связанные с Москвой и ВААПом, а дела эти в интервале1955–1970 гг. составляли большую часть всех наших дел. Бывали,конечно, у него проколы, но у кого их не бывает? Так что ни мягкостьего, ни уступчивость никогда делам сколько-нибудь значительно немешали. Однако во второй половине 80-х ситуация действительнопеременилась: началась перестройка, нас стали печатать много и часто,уследить за всем становилось все труднее, а у меня как раз появилсянаконец компьютер, достаточно мощный, чтобы можно было создать базуданных. Таковая была создана, и основная масса деловых переговоровестественным образом переместилась в Питер, ко мне. Если же говоритьсобственно о редакторской работе, то мы оба с удовольствиемпользовались приемом «сваливания ответственности»: «Да, –говорил кто-нибудь из нас дураку-редактору, требующему идиотскихпоправок. – Вы совершенно правы. Я полностью с вамисогласен. Но вот ОН – решительно возражает! Так что давайте,может быть, оставим все как есть, а?»
Эмиграция
На одном из выступлений на прямойвопрос, собираются ли Стругацкие уезжать из страны, Аркадий Натановичответил так:
– Мы с братом уедем отсюдатолько связанные и на танке!
И тем не менее по Москве время отвремени начинали циркулировать «абсолютно проверенные»слухи.
Одна знакомая позвонила АркадиюНатановичу, спросила, можно ли ей зайти к нему в ближайшее время.
– Никак не получится, –ответил Аркадий Натанович. – Я уезжаю на следующей неделе.
На следующий день она разговаривала сосвоей подругой.
– Как Аркадий? –спросила подруга.
– Уезжает.
К вечеру об этом знала вся Москва ипол-Ленинграда: уезжают Стругацкие. Эмигрируют.
Жена Всеволода Ревича Татьяна Чеховскаяпозвонила Аркадию Натановичу:
– Аркадий, куда ты уезжаешь?
– В Душанбе. Буду там дляденег писать сценарий. Про рабочий класс.
– А ты знаешь, что в Москвевторой день только и говорят о том, что вы с Борисом эмигрируете?
– Можете быть спокойны. Мыникуда никогда не уедем.
В следующий раз, когда Всеволоду Ревичукто-то из сослуживцев безапелляционно заявил, что «вашиСтругацкие точно-таки уезжают, у меня сведения из Госкино», тоРевич обозлился и поспорил с сослуживцем на бутылку коньяка. Ивыиграл. И распил ее с Аркадием Натановичем, приговаривая: «Дайбог, не последняя».
Материалы биографии подготовленыМихаилом ДУБРОВСКИМ
по устным воспоминаниям РоманаАРБИТМАНА, Нины БЕРКОВОЙ, Владимира БОРИСОВА, Евгения ВОЙСКУНСКОГО,Владимира ГОПМАНА, Александра ГОРОДНИЦКОГО, Вадима КАЗАКОВА, МихаилаКОВАЛЬЧУКА, Бэлллы КЛЮЕВОЙ, Александра МИРЕРА, Игоря МОЖЕЙКО, МихаилаРАЛЛЯ, Всеволода РЕВИЧА, Мариана ТКАЧЕВА, Татьяны ЧЕХОВСКОЙ.
И последнее – Завещание АркадияНатановича Стругацкого. То, которое не раз публиковалось, и каждыйраз видится все более и более злободневным…
ЗАВЕЩАНИЕ
Не может же быть, что все мы –сплошные идиоты!
Не убивайте.
Почитайте отца и мать, чтобы продлилисьдни ваши на земле.
Не пляшите с утра и до утра.
Возымейте иную цель жизни, нежелинакладывать руку на чужое богатство и на женскую красоту.
Тысячелетия глядят на нас с надеждой,что мы не озвереем, не станем сволочью, рабами паханов и фюреров.
Из предисловия А.Н. Стругацкого к 1-мувыпуску альманаха «Завтра».
Москва, 1991 г.

Другие книги
ТЕХНИКИ СКРЫТОГО ГИПНОЗА И ВЛИЯНИЯ НА ЛЮДЕЙ
Несколько слов о стрессе. Это слово сегодня стало весьма распространенным, даже по-своему модным. То и дело слышишь: ...

Читать | Скачать
ЛСД психотерапия. Часть 2
ГРОФ С.
«Надеюсь, в «ЛСД Психотерапия» мне удастся передать мое глубокое сожаление о том, что из-за сложного стечения обстоятельств ...

Читать | Скачать
Деловая психология
Каждый, кто стремится полноценно прожить жизнь, добиться успехов в обществе, а главное, ощущать радость жизни, должен уметь ...

Читать | Скачать
Джен Эйр
"Джейн Эйр" - великолепное, пронизанное подлинной трепетной страстью произведение. Именно с этого романа большинство читателей начинают свое ...

Читать | Скачать
Ближайшие тренинги
Видео «Виды любви»
Тренинги
Вступительные видеоуроки к тренингу Евгения Яковлева по развитию уверенности
Тренинги
Запись тренинга «Умение видеть насквозь и влиять на разные психотипы людей»
Тренинги
Запись вебинара
«Современный нетворкинг»
Тренинги
Прямо сейчас
в «Синтоне»
идет конкурс!
Тренинги
Видео «Критика: как добиваться своего и не бояться чужого мнения»
Тренинги
Видеозапись вебинара Александра Тарасова (21.05.2019 г.)
Тренинги
Запись вебинара для мужчин
«Мужская уверенность.
Как отстаивать свои интересы»
Тренинги
Видеозапись марафона Евгения Яковлева
Тренинги
Запись мастер-класса
«Манипулятивное Влияние и Защита»
Тренинги
Видеозаписи вебинаров
для Премиум-пакета тренинга «Искусство Речи: Риторика и Ораторское Мастерство»
Тренинги
Видео «Яркие отношения с женщиной. Как их создать и поддерживать.»
Тренинги